Средневековая Русь. 6782 год от Сотворения мира (1274 год от Рождества Христова)
Через два дня после разговора с игуменом Симоном, Ивашка, Пахомий и новгородский инок Василий, укутанные в тулупы, уже сидели на подводе, которая везла их в Великий Новгород...
Обоз был большой, не меньше трёх десятков подвод и растянулся он по зимней, уже накатанной дороге едва ли не на полверсты. Но на этот раз Ивашка, давно привыкший быть дотошным в любом деле, за которое только не брался, даже не сосчитал ни точное число людей в обозе, ни количество подвод.
Впервые он ехал с настоящим делом и настоящим поручением в далёкие земли. И, как во время его первого и пока единственного в жизни путешествия из Городца во Владимир, и на этот раз его переполняли те же чувства, что и раньше: страх перед чем-то неизведанным, что ожидало его уже в ближайшие дни, но больше радость и нетерпение увидеть и прочувствовать то новое, к которому он так давно и долго стремился.
Их подводой управлял пожилой и молчаливый инок, ещё в ранней юности, до нашествия хана Бату на Русь, прибившийся к монастырю, да и так и оставшийся там навсегда. После пострига принял он имя Симон, и теперь из-за того же имени, что и у игумена Богородицкой обители, казалось, тень самого настоятеля сопровождала их в дороге и наблюдала за ними. Отчего Симон пришёл в монастырь, что им двигало в юные годы, он уже не помнил, но с высоты прожитых лет верил, что привёл его в обитель сам Господь и повелел остаться там до самой смерти.
Был у него строгий наказ вернуться на этой же подводе во Владимир с ближайшим обозом из Новгорода. Как и в целости довезти всё, что передадут ему в Антониевом монастыре для Богородицкой обители.
Проживало в монастыре немало таких иноков, как Симон. Были в них вроде бы и вера, и смирение, но чем и ради чего они жили Ивашка не понимал, сколько ни задумывался об этом. Казалось, даже в служении Господу не находили они ни радости, ни удовлетворения, воспринимая его то ли ежедневной и привычной рутиной, то ли скучной обязанностью. Но больше от слабости, неустроенности и неуверенности в своих силах, словно опавшие в реку листья, плыли они по течению, пока не прибивало их к какому-то берегу, либо не заносило в тихую заводь. Где и оставались они на веки вечные...
В нескольких сундуках, бережно сложенные и укрытые от сырости и снега, лежали иконы, книги и разная монастырская утварь. Всё то, о чём говорил игумен Симон на первой встрече в присутствии Василия и что давно уже собирались переправить из Богородицкой обители в Новгородские монастыри. Но, несмотря на большой и громоздкий груз, сидеть на подводе было мягко и удобно: всё свободное пространство между сундуками было проложено сеном, чтобы лошади было чем питаться в дороге.
После того, как пару дней назад игумен Симон обратился к нему с новым именем, Пахомий также стал называть Ивашку Иоанном. И это тоже добавляло какой-то странной торжественности и необычности всему вокруг. Словно происходило всё это не с ним — сиротой Ивашкой, которого из христианской жалости и милости приютили в младенчестве иноки Феодоровской обители — а с кем-то другим. Неким молодым и учёным иноком Иоанном, который в одночасье подменил собой Ивашку в его юношеском и пока ещё худосочном теле.
После того, как оставил их игумен Симон наедине с Василием, тот едва ли не дословно повторил всё то, о чём только что говорил настоятель. Был в Антониевом монастыре переводчик и переписчик греческих книг, но преставился он по старости лет несколько седьмиц тому назад. А те иноки, которых отправил на обучение игумен Антониевой обители в греческие монастыри, должны были вернуться на Русь только через год, а то и позже. Были в новгородском монастыре и другие знатоки греческого, но по молодости и неопытности они и сами опасались браться за сложные переводы, боясь, что не справятся с задачей так, как следовало это сделать. Оттого и решил попросить игумен Антониева монастыря помощи во Владимире и с переводами важных книг, и с обучением местных иноков премудростям греческих текстов.
И теперь в самое короткое время им троим нужно было добраться до Новгорода, чтобы исполнить просьбу и поручение игумена...
После разговора с Василием, даже не заходя к себе в келью, Ивашка побежал в княжескую дружину искать Мирослава, чтобы поделиться с ним удивительными новостями. Мирослав нашёлся в конюшне, выполняя свою часть обязанностей по уборке стойл и кормлению лошадей. Он с удивлением посмотрел на Ивашку, прибежавшего в непривычное для себя и неурочное время.
- Мирослав, отправляют меня в Новгород! - только и нашёлся, что сказать запыхавшийся Ивашка.
- В Новгород?! Зачем? - Мирослав казался не менее удивлённым новостью, чем сам Ивашка. Ни разу на его памяти не уезжал Ивашка из Владимира дальше нескольких вёрст. Да и те редкие поездки были связаны только с тем, чтобы навещать схимников-отшельников, живущих в полузаброшенных скитах поблизости от стольного града, и привозить им хлеб и совсем простую пищу. Даже в ближайшем к Владимиру Суздале не был Ивашка ни разу со времени приезда в Богородицкую обитель.
- Дал задание мне и Пахомию игумен Симон ехать в Новгород, в Антониев монастырь: сделать греческие переводы и обучить тамошних иноков разным премудростям греческого... Преставился в обители переводчик с греческого по старости лет. И некому завершить начатые им дела.
Мирослав отставил в сторону вилы, которыми он носил сено в стойла к лошадям и замолчал, не зная, что сказать на новость Ивашки. Одна из лошадей шумно фыркнула и тряхнула головой. Мирослав непонимающе посмотрел на неё. Затем, словно выходя из оцепенения, перевёл изумлённый взгляд на Ивашку.
- И когда надо ехать?
- Через два дня пойдёт большой обоз в Новгород. С ним и едем.
- Вдвоём с Пахомием? - за столько лет жизни во Владимире, Мирослав либо лично, либо из рассказов Ивашки знал едва ли не всех иноков в Богородицкой обители. Как и Ивашка знал всех владимирских дружинников и всю княжескую челядь.
- Мы с Пахомием, новгородский инок Василий и ещё кто-то из братьев, кого игумен назначит возницей на подводу.
- Ясно... - всё с тем же удивлением протянул Мирослав. - Но до распутицы ты вернёшься?
- Думаю, нет. Вернусь уже после, если не задержат дела... Отправляют нас туда до конца весны, а то и до самого лета...
Мирослав тяжело вздохнул и задумчиво посмотрел на ближайшую лошадь. После чего перевёл взгляд на Ивашку и неуверенно кивнул головой.
- Мирослав, ты что не рад за меня? - недоверчиво спросил Ивашка. Вдвоём они столько раз обсуждали возможные поездки и походы в дальние края, что теперь Ивашка не мог поверить, что Мирослав совсем не испытывает радости за друга.
- Я рад. Да переживаю я за тебя. Путь не близкий. Времена неспокойные... Лучше бы тебя послали в Суздаль для начала... и недалеко, и мне спокойнее за тебя...
Ивашка вдруг улыбнулся, поняв причину недовольства Мирослава.
- Не переживай. Говорят обоз будет огромный. Побоятся с таким лихие люди связываться... Да и неурядиц между князьями сейчас нет: никто ни на кого ратью не собирается... И с татарами вроде спокойно... И дорога уже накатанная и реки все замёрзли... Думаю, доберёмся мы до Новгорода без происшествий...
Мирослав, кивнул головой, соглашаясь.
- Всякое бывает в дороге, - со вздохом произнёс он, но, понимая, что не того ждёт от него Ивашка тут же поправился и с улыбкой добавил, - Но даст Господь, всё будет хорошо... И не морозно будет в пути, и ничего плохого ни с кем не случится.
Ивашка с радостной улыбкой кивнул головой.
- А знаешь что ещё произошло? - Ивашка с хитрым прищуром смотрел на Мирослава.
- Да уж выкладывай сам, - улыбнулся Мирослав в ответ. - И без того меня уже огорошил с Новгородом!
- Игумен Симон назвал меня братом Иоанном! И Пахомий меня тоже теперь так называет... и брат Василий из Антониева монастыря!
Новое церковное имя Ивашки, серьёзное и торжественное, казалось, поразило Мирослава не меньше, чем известие о поездке друга в Новгород...
Ивашка всегда был для него просто Ивашкой. Другом детства, которого он знал едва ли не всё то время, что помнил себя сам. Но с обретением нового имени, словно бы изменился и сам Ивашка, в одночасье став как-то значительнее и весомее.
И Мирослав вдруг посмотрел на Ивашку не как на худосочного мальчишку, которого оберегал, за которого всегда переживал и кого готов был защитить в любой драке даже ценой своей жизни, а, как на взрослого инока. Пусть пока ещё совсем молодого и слабосильного, но всё же не ребёнка, а юношу. Юношу, которого уже и окружающие стали воспринимать не как одного из толпы монастырских послушников, а, как взрослого и учёного инока.
И в это мгновение сам Ивашка, поймав взгляд Мирослава, вдруг вспомнил, как больше пяти лет назад, по привычке бродя с Мирославом по владимирским торговым рядам они как-то незаметно разошлись совсем ненадолго и как над ним, маленьким и совсем худосочным монастырским послушником решили подшутить местные мальчишки.
Сначала они взяли Ивашку в круг и начали толкать его, издеваясь над тем, что тот был одет в рясу послушника. Было их всего пятеро или шестеро, но в таком возрасте и одного из них было бы достаточно, чтобы одолеть совсем слабосильного Ивашку.
А когда Ивашка споткнулся и упал, те начали не больно, но злобно пинать его ногами. А мужики за торговыми лотками только посмеивались и подбадривали мальчишек, говоря, что надо задать этим монастырским дармоедам и бездельникам, которые вообще не работали и только и делали, что проедали нажитое людьми добро. А Ивашка, прикрывая голову руками, вдруг заплакал от обиды, сразу вспомнив сколько сил и времени занимали его ежедневные и изматывающие труды по монастырю, от которых не то, что нельзя, а совестно было отлынивать...
И как Мирослав, выбежав на общий шум и увидев, что делают с Ивашкой, с обезумевшим взглядом бросился сразу на всех, готовый разорвать обидчиков за своего друга....
Первого мальчишку на пути Мирослав просто сшиб с ног. Второго он ударил кулаком в лицо так, что тот свалился между рядов, прикрывая от боли лицо. И на снег между сомкнутых ладоней отрока густой струёй вдруг потекла тёмная кровь. И как Мирослав кинулся на зачинщика, что был явно старше его и намного больше ростом, сшиб того с ног, сел ему сверху на грудь и начал молотить его кулаками по лицу. А когда окрестные торговцы в страхе начали оттаскивать обезумевшего, казалось, отрока, которого легко было отличить по одежде младшего княжеского дружинника, от перепуганного насмерть мальчишки, схватив Мирослава за руки и за полушубок, он вдруг начал рычать, как дикий зверь. И, уже чувствуя, что его вот-вот оттащат, Мирослав вцепился в руку обидчика Ивашки зубами и вырвал у того из кисти кусок мяса...
И, когда Мирослава, безо всякого суда мужики готовы были насмерть засечь кнутами, уже Ивашка с ещё невысохшими слезами на глазах, бесстрашно кинулся на самого злобного их них. Очевидно, отца одного из побитых Мирославом мальчишек. Обеими руками Ивашка вцепился в руку, держащую кнут и повис на ней, готовый погибнуть ради Мирослава, но не дать засечь его насмерть...
И сейчас, стоя в княжеской конюшне и
