Записки педагога

репетиции я научила его,как надо это делать на сцене,чтобы зрителям казалось, что целуются по настоящему. Во время этой сцены слышу детский голос:"Мамка! Наш папка целует чужую тетку!".Оказывается, в первых рядах сидела его жена с дочкой, которая и закричала.После этого случая мне посоветовали больше не участвовать в спектаклях, сказав, что "может ещё не то быть". А население любило наши спектакли, особенно в осенне-зимний период, когда заканчивались полевые работы.

В 1929 году была создана комиссия по ликвидации кулачества, как класса. Председателем комиссии был коммунист из Корочи Мокрицкий (партизан), которому ничего нельзя было сказать, а тем более противоречить. Однажды мы писали протокол кого из кулаков куда выслать. Дошла очередь до одной жительницы села и тут я сказала, что она отдала свое помещение под вечернюю школу (ликбез) и вообще лояльна советской власти. Мокрицкий выхватил наган и сказал:
- Еще одно слово и я пристрелю тебя как собаку. Кулацкое подпевало…

За меня заступилась бывшая учительница Анна Васильевна Булгакова, у которой я квартировала.Она стала уговаривать Мокрицкого, что я сказала это не подумавши и др.Я замолчала, а Мокрицкий спрятал наган.Больше я никогда ему ничего не говорила,а писала то, что он диктовал.

На  заседание сельсовета я всегда приходила  с Поповым Д.Н. одним из  учителей нашей  школы. Он был председатель ревизионной комиссии.  Мы с ним квартировали по соседству. На заседаниях сельсовета один из членов комиссии, Зайцев Матвей Иванович, производил хорошее впечатление. Он служил в армии в Ленинграде и имел две специальности – радист и электрик. Он первый на селе установил детекторный приемник и часто приглашал послушать что-нибудь интересное. Две сестренки его учились в моем классе. Однажды получаю через сестренок записку и его фотокарточку. В записке приглашение послушать радио.

 Первая фотокарточка у меня до сих пор цела. Потом он снова уехал в Ленинград. Оттуда писал мне письма и присылал свои фотографии (все они погибли вместе с чемоданом в 1936 году, когда меня ограбил бандит).

 Он был в моей бригаде по распространению облигаций госзаймов, поэтому до его отъезда мы часто встречались. И когда я училась в институте, Матвей писал мне.

 Потом он приехал в отпуск домой в Поповку, пришел к нам домой, чтобы просить у моей мамы разрешения отпустить меня с ним на Дальний Восток в качестве его жены.  Мама категорически возразила и сказала:
- Если уедешь без моего согласия, ты мне не дочь, и я прокляну тебя, и тебе не будет с ним счастья.

 Я не стала огорчать маму своим отъездом, ей и так пришлось пережить много неприятностей за свою жизнь. Я Матвею отказала, а потом жалела. Он мне нравился. С Дальнего Востока он писал мне и в Поповку и в Малоархангельск. Одно из его писем сохранилось у меня до сих пор.В каждом своем письме он писал:"Мы с тобою не пара.Ты человек образованный, а я простой рабочий".

В августе 1936 года, когда меня ограбил бандит, я написала об этом Матвею.Он прислал мне три пары туфель.В письме я спросила его сколько я ему должна за них.Матвей прислал мне обидное письмо, в котором ещё раз подчеркнул, что мы никогда не будем близкими.

В 1936 году он хотел заехать ко мне в Малоархангельск и просил, чтобы я встретила его на станции Поныри. Я не смогла поехать на встречу. В этот день было солнечное затмение и мне поручили об этом событии сделать доклад ученикам и населению. Он расценил это как не желание встретиться, но все равно писал мне. Война прекратила нашу переписку и больше я никогда не видела его. Мы потеряли друг друга, а после войны я не стала разыскивать его.
      
 Нужно было устраиваться с работой, воспитывать детей сестры Анфисы, которые остались без отца и матери. Для детей я пожертвовала своим счастьем.

 В 1931 году Корочанский РОНО дал мне направление в Киевский пединститут. Поехала я в Киев с подругой Леной.  В институт нас приняли без экзаменов, как учителей, на физико-математический факультет со стипендией 50 рублей в месяц.

 На физмат, где преподавали на русском языке, приняли всего 9 человек, и нас сразу перевели на факультет на украинском языке, который я не понимала. В первом диктанте на украинском языке я сделала 30 ошибок. Долго ждали директора, чтобы он разрешил взять документы обратно. Директор советовал нам не уходить и обещал дать год на освоение украинского языка. Но мы с Леной окончательно решили уйти и снова работать.

В это время я получила письмо от товарища, с которым работала в Поповке. Он писал, что в Тамбовском пединституте недобор на физико-математический факультет и директор института сказал, чтобы мы приезжали и нас сразу же примут без экзаменов.

 В Тамбове институт принял меня, как учительницу. В группе нашей было 8 девушек и 12 ребят, а затем перевели еще 4-х человек. На выпускном курсе нас было 24 человека. К защите дипломного проекта допустили не всех, а только тех, кто окончил 10 классов и имел учительский стаж. Я к тому времени имела 5-ти летний учительский стаж.
 
Годы 1932-1933 были трудными. Народ страдал от голода. Многие студенты бросали институт. Мы учились полуголодные. Получали 75 граммов хлеба на день, обедали в рабфаке. За деньги на рынке нечего было купить.

Прислали как-то мне родные 20 рублей. Пошли на рынок и купили 1 литр сырого молока и пучок редиски. Один раз стояла очередь за пышками (пародия на пышки!). Меня один наш студент поставил впереди себя, а впереди него встала студентка из нашей комнаты, уже раз получившая пышку. Из-за нее мы остались без пышек.

Дошли до того, то стали бить грачей и жарить их. Не раз приглашали и меня отведать жареного грача – все хотели поправить меня. Я очень похудела, с трудом поднималась на 4-й этаж, чтобы занять свободную аудиторию и провести занятия с девочками по материалу, который им трудно давался.
 
Мой сокурсник Вася Карасев делал так: ему мать иногда привозила из дому картошку, пшено. Он наварит кастрюлю картошки, потолчет ее, а как меня пригласить, чтобы ребята его не ругали (их в комнате было 5 или 6 человек). Как картошка сварится, он подавал сигнал песней: « Ухарь купец, молодой удалец». По этому сигналу я должна была идти к ним в комнату.

 Я стеснялась, но девчата уговаривали меня потому, что им дверь не откроют. Они брали ложки, а я шла без ложки. На мой голос кто-нибудь открывал дверь, мы все входили и нас приглашали, есть картошку. Чтобы не выдавать Васю я отдавала ему ложку, и мы уходили.

Какие не тяжелые были годы, но институт мы не бросили. Особенно тяжело было в 1933 году.
 
На каникулах мы работали в колхозе, и я заметила, что Вася Ермаков, председатель профкома, слишком много уделяет мне внимания. Но я была равнодушна к нему. По окончании института его направили на Север. Он предложил мне поехать с ним. Я отказала ему - он мне не нравился.
Это было уже при Марусе, которая приехала ко мне на защиту дипломного проекта и выпускной вечер.
 
На каникулах после второго курса мы разъехались по домам. До Белгорода я ехала поездом, а до Корочи шла пешком. Тяжелое путешествие. В Белгороде переночевала в Доме колхозника, утром купила на базаре два картофельных пирожка с фасолью. Один тут же съела и пошла. В руках у меня был маленький баульчик, я несла домой три куска простого мыла и бутылку денатурата для разжигания примуса.

Ни одной подводы на всем пути не было. Дошла до села Ломово, в 40 километрах от Белгорода, ничего не ела и особенно есть не хотелось. В селе Ломово жила моя подруга детства - Зина. Я зашла к ней. В кухне на лавке лежали несколько только – что испеченных хлебов. Я посмотрела на них с завистью.

Зина принесла от соседки литр молока и сказала: « А хлеба я тебе много не дам, плохо будет». Отдохнула я и собралась домой. Было 5 часов дня. Зина отдала мне молоко и кусок хлеба.
 
Проводила она меня за околицу и тут объявился мне попутчик дедушка, который тоже шел в Корочу. Дошли мы до Погореловских ветряков. Дедушка пошел дальше, а я села отдохнуть и подождать пока стемнеет. Не хотелось, чтобы меня видели такую усталую.
 
Но недалеко от дома я встретила соседку старую учительницу Е.А.Черноглазову, которая сказала:
- А тебя дома ждут. Ехала или пешком шла?
 Солгала я ей.
- Ехала, говорю. На выгоне сошла.
Подошла к дому, стучу в калитку, мама с крыльца спрашивает:
- Кто там?  Не узнала меня по голосу. Слышу детский голосок Васи (5-тилетний мой племянник, который жил у нас):
-Бабушка, ты не узнала? Это же наша Шура.
 
Дома меня подкормили (у них было пшено и мука). Мама каждый день варила суп с пшеном и молодой картошкой или галушки. Я ела без зазрения совести по две порции.
 
Когда я вошла в аудиторию, ребята удивились, а заведующий кафедрой сказал:
-  Поправилась и похорошела.

          В институте  я была членом пролеткульта, академическим работником и членом профкома. Институт закупал билеты в театр на сезон, а я распределяла их среди ударников и отличников учебы. Много русских пьес посмотрела и сама. После 3-го курса ездила с группой студентов на экскурсию в Ленинград. Тогда в Ленинграде жили моя сестра Анюта и брат Ларя, но адресов их я не знала. Они как-то узнали, что я была в Ленинграде и не зашла к ним.

          После войны я была два раза в Ленинграде, когда Анюта вернулась с Урала. Ларя погиб во время блокады.

        После окончания института я попросила комиссию назначить меня в одну из средних школ Белгорода. Мою просьбу не удовлетворили, а назначили меня в город Малоархангельск в педагогический техникум преподавателем физики и математики.

           Город Малоархангельск старинный купеческий городок. Кроме педагогического техникума там была средняя школа, несколько начальных, больница, мукомольный завод, швейная и сапожная мастерские и все советские учреждения. Население городка было небольшое, занималось хозяйством, работало в магазинах. Были хорошие врачи и учителя средней школы. Техникум был богатый. Имел 200 ульев, большой яблоневый сад, 7 или 8 лошадей. Центральное здание было 2-х этажным, библиотека, студенческая столовая, хорошо оборудованные кабинеты. При техникуме было заочное отделение. Приняли меня хорошо.
 
       Я вела драмкружок,  а Маруся помогала мне в подготовке реквизита.
 
       В 1937 году Маруся привезла в Малоархангельск из Корочи Васю, где он учился до начала войны. Учился хорошо. Знал немецкий язык, что очень помогло нам во время оккупации. Вася был у нас переводчиком.

        Почему мы не эвакуировались? Техникум был готов к отъезду, ждали большой транспорт. Но он не пришел. Лошадей распределили среди преподавателей, разрешали брать с собой не более 2 пудов на человека. В ночь под день выезда лошадей у нас увел завуч и отдал служащим горсовета и другим лицам. Оставил всех нас без транспорта, даже жену директора с сынишкой и свою семью – жену и трех малолетних детей. А сам уехал с бухгалтером. В семью он не вернулся.

          6 ноября 1941 года в город вступили немецкие разведчики. Но еще до вступления немцев мы получили команду охранять имущество педучилища от растаскивания населением. На моем дежурстве приходит Вася и тихо взволновано говорит:
- Тетя, Шура! Какие-то двое мужчин