Очерки командира ССО, часть 4. Мои университеты на зоне.

200 рублей на общую сумму 300 тысяч, а также небольшой кожаный кисет в которым оказались золотые ювелирные изделия общей массой 850 грамм. Обмен старых банкнот и перерасчёт вкладов уже к тому времени прошел, и вся эта денежная масса превратилась в макулатуру, облигации были оприходованы и сданы в местное отделение Сберкассы СССР, а вот судьба содержимого кисета осталась неизвестной.
Подполковника Мамкина все равно похоронили со всеми почестями как ветерана-чекиста, над могилой рыдали вдова, дети, любовница, дети от любовницы и ещё какая-то неизвестная женщина, приехавшая на похороны из Ростова на Дону.
Но с той поры вот уже двадцать лет по зоне ходит легенда, что иногда по ночам по «промке» ходит призрак подполковника Мамкина, который ищет свои сокровища, но не может их найти. А ещё говорили, кто близко видел призрака (из ночных вертухаев и шнырей-уборщиков), того утром находили мёртвым и бледным как полотно – без крови…
Так и достался тот взломанный исторический сейф дяде Мише как бы по наследству, а после него перейдёт следующему сидельцу.  Сейф оказался не простой, а трофейный, немецкий, ну, как трофейный - вывезенный из Германии после войны в числе прочего имущества. И был он цифровой, с комбинацией букв и цифр – и это помимо основного хитробородочного ключа. Ушлый мастер по кличке Бухой разобрал, а затем собрал этот замок по винтикам и пластиночкам – у него получилось, как бы наглядное пособие для начинающего медвежатника: «Как вскрывать цифровые замки». И эту премудрую механику я постепенно под его руководством тоже освоил.
Там фишка была в том, чтобы, перебирая кодовые знаки, одновременно прокручивать основной верньер-рукоятку (иначе лимб), на слух определяя, когда пазик на очередном диске совпадёт с остальными и с самым первым и освободит дорожку для ригелей. Для этого есть стетоскопы, но можно и на слух. К этой секретности прилагался ещё и хитрый фашистский ключ с фигурными бородками аж на четыре стороны. Сложно – да, но когда вся эта механика представлена наглядно, так сказать, обнажённой и в разрезе, то смысл и алгоритм разблокировки становился более понятным.
Касательно моего дела Бухой однажды поведал мне следующие свои догадки.
Тогда после нашего с Катенькой жаркого расставания, она поспешила обратно на дачу, прибраться там и подготовиться к встрече родителей (они должны были подъехать на традиционный советский дачный уик-энд на субботу-воскресенье), а я поскакал к пристани на речной трамвайчик до города с тем, чтобы впоследствии попасть в аэропорт и отбыть на комфортабельном лайнере Ан-2 обратно к себе в райцентр. По дороге на свою дачу Катенька и погибла.
Рассмотрев схему местности, которую я изобразил по памяти в масштабе, Бухой поразмыслил и предположил, что такое преступление не мог совершить кто-то из «наших», из блатных и воров – не тот стиль и не та добыча, чтобы так рисковать. Да ещё с изнасилованием. «Ты же теперь понимаешь, что это значит на зоне, такая статья?» - спросил меня дядя Миша, на что я ответил, что представляю это совершенно чётко.
- «Ну, вот, тогда сам прикинь, станет ли кто-нибудь из здесь побывавших так рисковать здоровьем и жизнью? – Правильно, не станет. Это у кого-то из местных сдвиг по фазе произошел, или … - ты что-нибудь слышал о маньяках?» - продолжал дядя Миша.
Да никто тогда о них не слышал и я в том числе: это где-то там, на диком Западе, в Чикаго, а, чтобы в нашей родной-роднулечке советской стране, где человек человеку друг, товарищ и брат – да ни в жисть! Но рецидивист-медвежатник Бухой рассказал обратное.
Они были всегда, ну, в смысле, в советское время, и чем успешнее советский народ осуществлял грандиозные замыслы Партии по созданию МТБК (материально-техническая база коммунизма), тем больше их становилось. Серийные убийцы и маньяки, в том числе сексуальные (этот термин появился позднее) всплывали то в одном регионе страны, то в другом, их искали и иногда ловили, но признать сам факт существования этой проблемы в советском уголовном праве власть была не в состоянии, ибо это переворачивало представление подданных о всемогуществе марксистко-ленинского воспитания молодёжи и не только её.
Поэтому похожие убийства и истязания крайне редко объединялись следствием в одну разработку, что значительно усложняло расследование и поиск преступника. Верховный суд и Генеральная прокуратура крайне неохотно позволяли классифицировать подобные уголовные дела как серийные: ну, не может быть организованной преступности в СССР и тем более, убийц-маньяков – мы ж не фашисты какие-нибудь.
А они были. Дядя Миша и сам знал кой-чего, и своих пораспрашивал на эту тему и открыл мне такую тайну. Даже в настоящее время (а был тогда на календаре год, эдак, 1983-1984-й) нет-нет, да и всплывают на поверхность у мусоров (так тогда называли ментов) дела давно минувших лет, когда снова находят изувеченное тело девушки с определённым методом умерщвления, а подобное уже когда-то было и не единожды. Налицо серия, но начальству серия как кость в горле – найти убийцу очень проблематично, а отчётность летит и карьера страдает. Проще искать одиночку. И ищут, причем так, что уже на то время по одному и тому же маньяку (как это я узнал впоследствии, уже на воле) было арестовано 14 человек подозреваемых, из которых один был приговорен к высшей мере и реально расстрелян, один сошел с ума и ослеп, не выдержав допросов с пристрастием, а остальные получили срока чуть ли не пожизненные. И все признались. Чистосердечно. И все показали где убивали, кого и как, как подходили к жертве, как отходили – но это оказались в итоге не они. По делу Чикатило, было расстреляно двое подозреваемых, которые тоже во всем сознались. Как, наверное, хохотал тогда это упырь, порой сам участвуя в поисках-облавах на самого себя.
Так что и в моём случае произошло то же самое: скорей всего, Катенька стала жертвой одного из таких серийников. Бухой разузнал у своих, что в последние годы находили в приволжских городах задушенных и изнасилованных девушек – об этом блатные знали, так как кое-кого из них тоже менты притягивали за уши по этому делу, но выпускали по абсолютному алиби. Это было и в Астрахани, и в Саратове, в Куйбышеве и в Ульяновске – то есть, этот маньячило обитал где-то в Поволжье и имел возможность перемещаться по Волге взад-вперед. Может, работал в речном флоте?
Бухой умер весной 1986 года, немного не дожив до семидесятилетия. Сказались застарелые болячки, в том числе обычный для лагерей туберкулёз. Он однажды лёг спать на своей шконке и утром его не смогли добудиться.
В последние дни он чувствовал себя всё хуже и хуже, но в больничку к «лепилам» не обращался, понимая, что это бесполезно. Тем более, как я уже говорил (или нет?), из лекарств зеку полагались только пирамидон, активированный уголь и клизма от всех болезней. Он глотал обжигающий чифир, добавляя туда коньячок (у нас была такая возможность) и - на прощание - поучал меня как жить дальше. Бухой поведал мне, в каком городе и по какому адресу я смогу слепить себе новые документы, если потребуется, сказавши только пароль: «Я от дяди Миши». По его словам, это его подлинное имя знали только избранные, и вот теперь и я.
За наборы «Юного медвежатника» заказчики ему платили не только глубокой признательностью, но и вполне ощутимыми рублями в достаточно серьёзных количествах. Оплата шла через курьеров, не доверяя почтовой службе, наличные деньги хранились, как это ни странно, у местного участкового в городке, которому уже донесли, что за деньгами приду именно я – наследник дяди Миши по его неформальному завещанию. Бухой отдавал всё мне: не только свои накопления, но и связи старого медвежатника – так он сам сказал мне перед смертью.
Похоронили его, как и всех прочих почивших на зоне бедолаг здесь же, при лагере, но за колючкой. У зэков это был один из способов освободиться. Самодельных сосновых крестов на этом кладбище набралось за 50 лет существования зоны довольно много – побольше, чем у вольняшек в посёлке.
Я смог после смерти наставника «подхватить упавшее было знамя» и продолжил его деяния как по замкам, так и по воровским наборам. Правда, в меньших объёмах и, увы, не с тем качеством – руки, всё же, оказались не такими золотыми. Но реноме нашей фирмы я все равно поддержал, и братва знала кто я на самом деле и чего стою. Кому надо знали и на воле – малявы расходились по стране: вместо Бухого теперь Студент.
Так я прокантовался до самой выписки из этого дома отдыха в 1988 году. К моему величайшему удивлению местный участковый – седой уже капитан милиции – выдал мне без всяких расписок пачку денег, завёрнутых в газету. С моими, начисленными за работу на зоне, получилось почти 10 тысяч тогдашних советских полновесных рублей. Я был богат, как лидийский царь Крёз!
Выпихнули меня в зэковском наряде – забирали в октябре в лёгкой курточке, а дембель случился через 9 лет в декабре. Я бы и в курточке ускакал от этих проклятых ворот, но за все этапы и пересылки гражданское моё обмундирование сгинуло на просторах ГУИТУ (Главное управление исправительно-трудовых учреждений). Старшина на складе предлагал мне неплохой прикид от умерших зэков, но это было западло. Поэтому, получив газетный свёрток от участкового, я зашёл в местный лабаз и приоделся там как последний советский лох: наряд был, что называется, мечта колхозника – драповое пальто, дерюжный костюм и башмаки «Прощай молодость». Зато всё прочное, советское…
Я был здесь далеко не первый, кто после освобождения покупал билет на станции до Рязани (в Москву не продавали) и вот он, долгожданный паровоз на родину героя.