взрослеющему мальчику. Мы жили в одной комнате, и, конечно же, я ему мешала. Путалась все время под ногами, нудила вопросы. В общем, не получилось у нас с братом ни любви, ни дружбы.
Он рано стал готовиться в медики, и поэтому время от времени я служила ему живым пособием по анатомии (к счастью, до физиологии дело не дошло). Так продолжалось лет пять по ночам, пока он не окон-чил первый курс и, по-видимому, не сдал экзамен по этому предмету. Я страшно боялась его, и мне было стыдно, поэтому я ничего не рассказы-вала маме с папой.
Сейчас я не знаю, ни где брат, ни что с ним. Последнее, что я о нём некогда слышала, так это, что он окончательно спился, стал закончен-ным алкашом. Хотя помню, Сашка лихо выпивал уже смолоду… Впер-вые его совершенно никакого притащили домой друзья, когда ему едва исполнилось 18. Потом это периодически повторялось. А лет через 10 в нашей жизни довольно-таки устойчиво прописалось слово «вытрезви-тель»… Ну, это его судьба, его проблемы – меня давно ничто в его жиз-ни не касается. И, кстати, моя любовь к нему прошла, как и не было во-все. Оказывается, и так бывает.
А мама, наверное, поощряла Сашку в детстве в этом его отноше-нии ко мне... Почему я так думаю? Ну, она ни разу на моей памяти не пыталась нас... связать как-то, сблизить что ли... Видимо, мудро чувст-вовала, что это невозможно и не стóит лишний раз нажимать Сашке на больную точку, имя которой – ненужная сестра от нового мужа мамы. Не его папы.
Обожал ли Сашка маму так, как я? Думаю, да. По-другому было невозможно. Она на самом деле была достойна нашего детского восхи-щения и даже преклонения. Брат тоже всегда знал, что она – особенная, не такая как все прочие тривиальные, примитивные мамы. Я, когда под-росла, поняла, что их любовь была взаимной, настоящей. Понятное де-ло, он был куда лучше меня: красивый, умный, учился в английской школе. Мамочка им гордилась.
Давным-давно, наверное, ещё в юности, мне вдруг стукнуло в го-лову: у нас в доме не водилось ни одной фотографии, на которой я, ма-ленькая, была бы с мамой, на руках у мамы, в обнимку с ней. Тут надо подчеркнуть такую деталь: фоток в нашем доме всегда был миллион, ибо родители – из журналистов, и у нас вечно обретались фотографы, фотокоры, фотохудожники и прочие фото-люди. Фотки имелись раз-ные-разнообразные: мама и папа, папа и я, я и брат, родители на рабо-те… Но ни единой «мадонны с младенцем женского пола»!
А вот когда Сашка был совсем крохой, а мама ещё не имела ника-кого отношения к журналистике, и фоток у неё в доме было совсем чуть-чуть… так в этом «чуть-чуть» тогда уже появились как минимум два великолепных изображения этой самой «мадонны» с маленьким сы-ном на руках. И у мамы на них такой счастливый вид… Почему так? Об этом я задумывалась давненько, но ни разу ничего такого не спросила у мамочки. Возможно, боялась услышать в ответ:
- После Сашки я была красивая, а после тебя растолстела и не хо-тела фотографироваться вообще.
И в результате такого объяснения я точно поняла бы, что не очень-то мама меня любила, ибо какую любящую мамочку останавливали по-добные соображения, если была возможность зафиксировать счастли-вейший момент со своим любимым младенчиком? Я подчёркиваю – любящую мамочку… С любимым младенчиком…
А, может, она честно сказала бы:
- Я вообще не хотела с тобой фотографироваться!
И что бы я с этим делала? Как жила бы дальше?
Впрочем, конечно, правды я никогда бы не услышала.
Одна из семейных баек, которую любил рассказывать Сашка:
- Батюшка (так брат называл моего папу) спросил меня: кого ты хочешь – братика или сестричку? Я ответил: собаку. Ну, я её и получил!
Все смеются. Я тоже, ведь взаправду смешно и весело. Рассказы-валось это безо всякой злости и ненависти. Напротив, можно было по-думать, что он таки получил, как Малыш из сказки Линдгрен, милого пушистого друга… В том смысле, что очень был рад. Приятнее думать так. Так я и старалась думать в детстве. Не всегда, правда, получалось… Как и что думал Сашка всё своё и моё детство, одному богу известно. Для меня он был вечно неприветливый, сердитый (на меня?) мальчиш-ка, которого я почему-то любила. Очень любила…
Итак, появилась я на свет некстати и для брата, и для мамы. Не-кстати и не в радость. Явилась миру Катя совсем-совсем некстати… Господи, да кто ж это я такая, чтобы миру «являться»? Явилась маме Катя совсем-совсем некстати. …И вот родилась Катя для общества некстати… Для близких всех некстати живет зачем-то Катя… Гм, я так могу до бесконечности.
