Один день из моей службы.

Не подумайте, дорогой читатель, что я, вдохновившись повестью А. И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича», решил написать некоторую пародию об ужасах, происходящих в российской армии. Несмотря на то, что день, о котором я вам хочу поведать, выдался действительно насыщенным, я тем не менее не ставлю себе цель кого-то опорочить. Совсем напротив, в этой истории я хочу дать оценку событиям, участником которых поневоле стал 21 декабря 2023 года. Неспроста я делаю акцент на дату, поскольку в этот день, по наблюдениям астрономов, наступает зимнее солнцестояние, характеризуемое самым коротким световым днём в году. В связи с ощутимым недостатком солнечного света люди, как правило, испытывают грусть, подпитываемую общим снижением жизненного тонуса. И, как бы очевидно это ни казалось, я тоже стал заложником дурного настроения, сковавшего меня в свои цепи буквально с самого утра.

Итак, на первый взгляд, день начался как обычно: в шесть утра нас разбудил дневальный, подав до боли знакомую команду: «Дивизион, подъём!». Затем, когда все отправились на зарядку, меня и ещё двоих ребят вызвал к себе дежурный по дивизиону, Владимир С*, который был призван на военную службу почти в тот же день, что и я. Правда, в отличие от меня, он в начале службы подписал контракт, видимо поддавшись соблазну получить вожделенный соцпакет, включающий в себя жилищное обеспечение и вместе с тем скрывающий за собой добровольное (а иногда и принудительное) рабство в Вооружённых Силах Российской Федерации. Полагаю, что Владимир С*, успев ощутить на себе все тяготы контрактной службы, уже сам осознал это. Ибо как ещё можно объяснить его частые эмоциональные всплески, возникающие на фоне служебных неудач? Так, очередным доказательством вышеизложенного стало то, что я, услышав от него информацию о заступлении в почётный караул, сообщил ему, что у меня отсутствуют штаны, которые до этого хранились в каптёрке. Каким-то необъяснимым образом некий удалец умудрился их стащить из охраняемого места, тем самым побудив старшину дивизиона выдать нам ключи от шинельных шкафов. Именно туда я убрал армейскую сумку, в которой находилась оставшаяся часть моей офисной формы, в которую я так и не смог облачиться в тот роковой день... 

— Почему так получилось? — спросите вы меня. Как уже упоминалось выше, ключ, которым нас обеспечил старшина, хранился в несессере моего доброго друга Александра К*, с которым я прошёл тернистый путь срочника от звонка до звонка. Более того, он спрятал его в крохотном футляре для зубной щётки, который открывался весьма туго. Вследствие этого непредусмотренного создателями обстоятельства футляр нужно открывать очень осторожно, иначе вещь, содержащаяся там, может вылетить как пробка. Увы, на тот момент я, гонимый желанием побыстрее одеться в офисную форму, напрочь забыл об этом. Небрежно открыв футляр, я увидел, как ключ, который нужно было беречь как зеницу, полетел по параболической траектории и, беззвучно приземлившись на старый дощатый пол, словно канул в лету. Хоть у меня и не было математического склада ума, позволившего бы без труда рассчитать траекторию полёта, я всё равно отчаянно пытался определить место падения ключа, пока, наконец, не осознал, что всё это время я искал иголку в стоге сена. Тогда я, предположив, что у каптёра наверняка есть дубликат, обратился к нему за помощью, но он только упрямо развёл руками, заявив, что это был единственный экземпляр. 

Объяснив дежурному по дивизиону сложившуюся ситуацию, я, как нетрудно догадаться, попал под его горячую руку. Впрочем, обижаться на него было бы глупо, поскольку в случившемся виноват только я один. Несмотря на то, что моя так называемая офиска безнадёжно закрылась в шкафу, словно улитка в раковине, мы, не теряя надежды, искали выход из этого затруднительного положения. Видя, что время неумолимо утекает, мы первым делом обратились к каптёру, одолжив у него форму на несколько часов. Испытывая небезосновательные опасения, он волей-неволей раскошелился, но только на верхнюю одежду. Штанов у него почему-то не оказалось. Хоть я и помню тот суетный день как вчера, объяснить отсутствие офисных штанов у каптёра я, к сожалению, не могу. Собственно, в этом и заключается избирательность нашей памяти, которая меня всегда поражала. Сделав небольшое лирическое отступление, посвящённое общеизвестому феномену, я возвращаюсь к трагикомедии, развернувшейся в тот злополучный день.

Зная, что ситуация выглядит крайне абсурдно, нам всеми правдами и неправдами было необходимо раздобыть штаны. Во время этого суетливого поиска меня невзначай увидел старший лейтенант З*, который начал огульно обвинять меня в том, что я потерял штаны[1]. Толком не дослушав мою точку зрения на происходящее, он без устали кричал, что штаны я именно потерял. Понимая, что спорить с ним бесполезно, я, стиснув зубы, продолжил мучительные поиски, которые неожиданно обернулись успехом: сослуживец Даниил Х*, с которым меня часто путали по причине того, что мы с ним одинакового типажа (оба маленького роста и в очках), указал мне на долгожданную находку, бесхозно висевшую в самом углу шинельного шкафа. Гадать мои это штаны или нет было бессмысленно, и я, наскоро одевшись, зашёл в комнату для хранения оружия, где меня с нетерпением ждал старший лейтенант Х*, с которым я наконец-то уехал подальше из этого, простите за грубое слово, дурдома, обретя за время длительной поездки долгожданный покой.

Приехав на место захоронения Неизвестного Солдата, я увидел несколько десятков людей, среди которых были как желторотые курсанты военной академии, выбравшие, с моей точки зрения, откровенно неблагодарную профессию, так и гражданские лица, оплакивавшие молодого парня, погибшего в зоне проведения СВО. Несмотря на то, что некоторые люди действительно скорбели по покойному человеку, вот-вот начавшему жизнь, я, к своему сожалению, увидел оголтелый формализм, оставивший крайне гнетущее впечатление. Например, возлагая цветы на Могилу Неизвестного Солдата, заунывный ветер их безжалостно разгонял, тем самым убивая остатки уважения не только к человеку, почившему нас, но и к другим участникам похорон, осознающим, насколько это ответственное и в то же время психологически тяжёлое мероприятие. Кроме того, никто из лиц, возлагающих цветы, не удосужился их поправить, создав тем самым видимость того, что им небезразлична смерть молодого бойца. Также у некоторых участников постоянно играла какая-то музыка, превращая похороны в фарс. В эти минуты мне так и хотелось сказать этим, с позволеним сказать, людям: «Ну неужели нельзя было выключить звук, проявив таким образом хоть каплю уважения к усопшему?!» Наблюдая за всем этим, я, по правде сказать, запоздал с выстрелами, изрядно расстроив старшего лейтенанта Х*. Даже критика с его стороны нисколько не откликнулась в моей душе, поскольку в тот момент я обомлел примерно так же, как Иван Васильевич из рассказа Льва Толстого «После бала», увидевший ненароком сцену публичного наказания татарина, возглавляемую отцом его возлюбленной. 

Вернувшись в казарму, я вскоре заступил в наряд по дивизиону. По идее, меня не должны были привлекать к почётному караулу ввиду грядущего дежурства. Во время прощания с участником СВО я должен был готовиться к наряду. Отмечу, что именно это и стало яблоком раздора с Владимиром С*, который включил меня в состав почётного караула. Впрочем, долго на него зла я не держал, поскольку прекрасно понимал, что мне следовало заранее оповестить его, что офисная форма у меня не в полном комплекте. Кроме того, после ужина он, попросив отойти на пару слов, принёс свои извинения за то, что утром накричал на меня. Также он, зная, что у меня недавно умер дедушка, выразил искренние соболезнования, тем самым поступив как настоящий мужчина и человек.

Кульминацией столь напряжённого дня стал эмоциональный сон, который я увидел в полночь 22 декабря, спустя ровно месяц с момента трагической гибели моего дедушки. Мне приснилось, как я, вернувшись домой из армии, вошёл на кухню, которая на удивление была необыкновенно белой и воздушной, и увидел, что ко мне спиной стоит человек, которого я знаю всю жизнь. Внушив себе, что это мой дедушка, которого я так давно не видел, я инстинктивно подбежал к нему и обнял его за шею, щедро одарив теплом, накопившемся в течение разлуки. И, случайно приглядевшись, я вдруг понял, что передо мной стоит другой, незнакомый мне человек, оттолкнувший меня холодом несбыточных надежд. Отказываясь верить в то, что моего дедушки больше нет, на всю кухню прозвучал трёхкратный крик отчаяния «Нет! Нет! Нет!», расколовший хрупкое изображение, на котором была запечатлена семейная идиллия, безвозвратно ушедшая в небытие. В этот момент я открыл глаза, из которых струились слёзы скорби по человеку, которому я так мало говорил слова любви, нуждающиеся услышать каждый из нас...
____________________________
[1] Как известно, в армии нет слова «украли». Есть слово, которое я, однако, не могу написать, являясь по своей природе интеллигентом. Тем не менее оно означает «потерять». Отмечу, что «потерять» в армии можно всё, включая документы, хранящиеся у командиров.