Ищу пристанище

жена, и он побежал... Но это была чужая женщина, назвавшаяся новой хозяйкой дома. От неё-то Михаил и узнал, что Серёжу похоронили соседи, а Татьяна долго лежала в больнице. Потом, выписавшись, оформила развод, продала дом и уехала к родственникам.

Уныло побрёл Михаил к автостанции. Присев на скамейку у входа в кассовый зал, он начал раздумывать, куда бы ему, бездомному, податься. Две сестры его жили на Украине, то есть за границей, имели большие семьи и малые доходы. Старший брат как завербовался на север лет пятнадцать назад, так и выпал из жизни Михаила. Другой брат долго был в колонии, а теперь, как и он, тоже где-нибудь ходит-бродит по земле, если не сидит за решёткой. Так что нет места на земле, где бы Михаила ждали. «Может быть, сходить в монастырь? Паисий хоть и дурачок, но подал стоящую идею. Глядишь, там надоумят, научат, как жить дальше», – и он направился к автокассе.



III

Когда Михаил вышел из автобуса на базарную площадь одного среднерусского города, неподвижная тишина поразила его. Всё вокруг казалось застывшим, как на картине. Рабочий день закончился, и лишь одинокие силуэты, неспешно передвигающиеся по противоположной стороне площади, говорили о том, что город обитаем. Белокаменный монастырский посёлок стоял на пологом берегу тихой реки. Он притаился в низине, словно не желая высовываться и раскрывать свои тайны первому встречному. Мягкое вечернее солнце заливало белые стены ровным розовым светом.

Михаил спустился по обрывистой тропинке к речке и пошёл вдоль берега. Перейдя через деревянные мостки и миновав дорожку, извивавшуюся среди огородов, где чернели фигурки монахов, через узкую арку он попал во внутренний двор, в конце которого возвышался строгий величественный собор. К Михаилу подошёл молодой монах со светлым лицом и книгой в руке и спросил:
– Что вы хотите?
– Я хочу стать монахом, – неожиданно для себя ответил Михаил и запоздало перекрестился слева направо.

Юноша улыбнулся:
– Не так сразу и не так просто. Но милости просим в нашу обитель.
Он провёл Михаила в длинный каменный дом для гостей и определил в просто обставленную комнатку.
Войдя в неё, юноша истово перекрестился на икону, зажёг затухшую лампаду и пояснил:
– Это келья для паломников. Здесь вам будет удобно. Скоро служба, и не опаздывайте, – предупредил он.

Селезнёв присел на жёсткую койку и начал разбирать свою дорожную сумку.

И вдруг раздался чистый звон колокола. У него кольнуло сердце. А звон постепенно обрастал другими голосами и подголосками, рос, ширился и звал. Михаил и не успел подумать, как ноги сами вывели во двор; к храму спешили люди: монахи, паломники, городские жители. Увлекаемый этим потоком, Михаил вошёл в собор.

Открыв рот, он смотрел на православное великолепие. Никогда ему не доводилось бывать даже в сельской церквушке, а тут…
Какая-то старуха стукнула его по спине кулаком:
– Шапку сними, нехристь.
Он снял свою кепчонку.
– Лоб перекрести, ирод, – шипела всё та же старуха.

Михаил хотел перекреститься, но мешала зажатая в кулаке кепка. Он перехватил её в левую руку и ткнул двумя пальцами в лоб.
– Да что ты делаешь, окаянный? – старуха схватила его руку, сложила ему пальцы и стала учить креститься.

Служба была долгая, Михаил ничего не понимал. И хотя он приглядывался к действиям окружающих, однако сам всё делал невпопад. И тут люди опустились на колени. Пока Михаил недоумевал, все та же «учительница» слегка ударила его по ногам, он непроизвольно упал на колени и стал стукаться, как все, головой об пол. Присутствие на службе Михаилу показалось очень утомительным. Он устал. Однако люди выходили из храма умиротворённые, со счастливыми глазами и какими-то загадочными улыбками на губах.

«Что-то всё-таки есть в этой вере, – думал Михаил, лёжа на жёсткой монастырской койке, – может быть, я когда-нибудь пойму её, научусь верить в Бога и смогу так же радоваться». С этой обнадёживающей мыслью он спокойно уснул.

Селезнёву трудно было войти в течение жизни монастыря. Конечно, он мог бы как гость оставаться только наблюдателем. Но, сделав в первый день такое ответственное заявление, он считал, что должен подчиниться порядкам, царившим в обители.

Самым тяжёлым делом стала для него церковная служба. Богослужений было много, по несколько раз на дню, кроме того, молитвы перед едой, перед работой, перед сном... Но постепенно он втягивался в новую жизнь. Особенно он не разбирался, кто настоящий монах, кто послушник, а кто просто живёт при монастыре, потому что молились и работали все и в трапезной ели все одну и ту же пищу. Говорили мало – постились много, и это было для него тоже трудным.

Михаила занимало монастырское хозяйство. Он помогал на скотном дворе и на огороде. Но чаще всего пропадал в столярной мастерской, где так знакомо пахло деревом, лаком, пол был покрыт золотистыми стружками и жёлтыми опилками. Он брал в руки рубанок и старательно обстругивал доски для нехитрой монастырской мебели или зачищал наждачной бумагой готовые табуретки. Заглядывал Михаил и к богомазам, и на кухню. Его длинный нос можно было видеть в самых неожиданных уголках монастыря.

Однажды он спустился в подвал, который располагался под кельями монахов и там, в углу овощехранилища, обнаружил маленькую и низкую потайную дверь. Петли на ней заржавели, доски отсырели и разбухли. И, хотя замка не было, Михаил долго и безуспешно пытался её открыть. За этим занятием его застал строгий пожилой келарь, спустившийся в подвал за картофелем. Он сильно рассердился, хотя и не показал виду, и велел Михаилу удалиться. На вопрос, что это за дверь, ни келарь, ни кто-либо другой из монастыря не ответил.

О том, что эта дверь действительно потайная, Михаил узнал вне стен монастыря от старух, которые вечно вились вокруг обители и многое могли порассказать. Оказывается, в восемнадцатом веке монахи под речным дном прорыли подземный ход в женский монастырь, находившийся тогда на другом берегу реки. Когда ход обнаружили, женскую обитель убрали подальше от греха, а в мужском монастыре запретили об этом событии даже упоминать. Эта история не отвернула Михаила от желания остаться в монастыре, а наоборот, даже утвердила его в принятом решении: «Монахи такие же люди, как все. А притворяются, что им женщины не нужны. Никто не безгрешен. И здесь жить можно».

Исправно посещая богослужения, Михаил поднаторел в молитвах и формулах обращения, правда, глубоко не вникая в суть веры, воспринимая её поверхностно. Преобразился и внешний его облик: он отрастил усы и бородку, длинные редкие волосы уже заплетал в косичку, носил тёмную одежду. И, на первый взгляд, вид у Михаила был елейный, боголепный. К тому же он крестился по любому поводу, истово бил поклоны и шептал:
– Господи, спаси и помилуй! Господи, прости грехи наши тяжкие!

И тут, в обители, Михаил близко ни с кем не сошёлся, оставаясь таким же одиноким, как всегда. Он порой замечал, что его присутствие не очень радовало монахов. Они были доброжелательны, приветливы, но какая-то неведомая сила мешала сближению братии с ним. Несмотря на это, жизнь в монастыре Михаилу понравилась. Раньше при слове «монастырь» у него возникало представление о пристанище убогих, калек, психов. Но все обитатели монастыря были здоровы, румяны, спокойны. Скромная улыбка, простота, чистота, покаянная непрестанная молитва, вселяющая благодать в их сердца, создавали настроение душевного покоя и радости.




Михаил уже несколько раз говел и исповедовался. И теперь ждал встречи с игуменом монастыря для важного разговора о своём будущем. Наконец, молодой инок проводил его в келью к настоятелю.

У окна стоял невысокого роста тоненький аккуратный старичок в монашеской одежде и в камилавке. На его лице, бело-пергаментном, сливающемся с седыми волосами, лучезарно светились выцветшие, почти прозрачные серые глаза. От старца веяло покоем и мудростью. Михаил перекрестился на иконы, смиренно преклонил перед игуменом колени и боязливо прошептал заготовленную фразу:
– Отче, благослови на послушание.

Игумен пригласил его сесть на стул напротив себя и доброжелательно спросил:
– Что тебя привело сюда?

Михаил изложил версию своего грехопадения и изобразил жестокое раскаяние.

– Сын мой, – тихо и проникновенно заговорил игумен. – Знаешь ли ты, что иноческая жизнь явление благодатное, гармоничное?

Творец почтил наше богоподобное естество. Чувствующему влечение к ангельской жизни предстоит долго испытывать себя, поначалу ещё живя в миру, но не по-мирски, а затем в подвиге послушничества в монастырских стенах.
Послушник, выполняя возложенные на него обязанности, исправно посещая богослужения, читая монашеское молитвенное правило, знакомится с укладом монастырской жизни и просит у Господа и Божьей Матери укрепления сил и решимости служить им.
Служить в безбрачии, отречении от всякого имущества и в совершенном послушании. Это три обета, которые приносят при пострижении в монахи. Ты же, сын мой, не готов к послушанию, и до иночества тебе очень далеко.

И дело не в преступлении твоём. Веруй в Бога, молись Ему, веди богоугодный образ жизни, и Он тебя простит. Дело в том, что ты не искренен на пути твоём, ты не принял Бога душой. Отрекись от суетности, пьянства, ханжества. Поживи в миру и, для начала, послужи Господу нашему, творя богоугодные дела. Сейчас много строится и возрождается храмов на Руси. Вот и послужи Творцу на их строительстве. На это я и благословляю тебя.

Настоятель перекрестил Михаила и дал поцеловать руку. Селезнёв поблагодарил игумена и вышел из кельи, но решением его остался недоволен. Он-то думал, что тот обрадуется и сразу зачислит его в послушники. Однако, поразмыслив, Михаил всё же стал готовиться к «ангельскому» роду жизни в миру.

Перво-наперво надо было выбрать строящийся храм. Один послушник посоветовал пойти в монастырскую библиотеку к отцу Фёдору. В библиотеке всю боковую стену занимала огромная карта России, утыканная куполками с крестами. Особенно густо они собрались внизу карты, на юге страны. Отец Фёдор рекомендовал Михаилу отправиться на Кубань, поближе к теплу. Да и люди там живут не так бедно, как на севере, поэтому храмы сооружаются довольно быстро.

Выбрав место служения, Михаил занялся экипировкой. Он выпросил у ризничего какой-то чёрный балахон и колпак, чтобы быть похожим на монаха. Служитель собора подарил ему большой медный крест. Из берёзовой доски Михаил смастерил сундучок для пожертвований, украсив его резьбою с евангельскими сюжетами. Свою дорожную сумку он обменял у одного паломника на солдатский заплечный мешок и, уложив в него смену нижнего белья, евангелие и псалтырь, позаимствованные из кельи, а также несколько простых иконок, купленных в киоске, закончил подготовку к путешествию.

Итак, Михаил был готов начать своё служение: надел балахон и крест, подпоясался грубой сучёной верёвкой, взгромоздил на голову чёрный колпак. На улице было ещё холодно, и ему пришлось надеть сверху синюю болоньевую куртку. Вид получился довольно смешной. Но в зеркале себя Михаил не видел, и, вскинув на плечо мешок, вышел из своей кельи. Никто не бросился его провожать. Было немного обидно: вроде идёт