Примерный сын - Глава 21

Мне казалось, что я, как сын, не должен был этого допустить. Я терзался сомнениями: не нужно ли было нам провести ночь с отцом, как показывали в старых фильмах. Мне казалось, что лежать одному в морге – не лучший конец, но это было не окончательно. Это было временно.

Лурдес пришла ко мне, и мы спали вместе в доме моих родителей, о чем прежде и помыслить не решались, тем более сделать. Мы лежали в моей односпальной кровати, на полосатых, еще со школьных времен, простынях, но я не мог уснуть, думая о неподвижно лежащем в морге отце, и о том, правильно ли я поступил, согласившись оставить его там. Я не спал, лежа в постели рядом с прекрасной девушкой, чего так страстно желал по ночам раньше, но сейчас мое тело оказалось грузом, оно отдалялось от меня. Томительное, тревожное чувство сжимало мне живот в темной комнате притихшего дома, где все лежали в своих постелях: мама – в спальне, в первый раз одна, сестра – в своей комнате, тетки – на диване. Всё так обыденно и так нелепо. Все машинально соблюдали приличия, как обычно легли спать, хотя эта ночь была необычной. Всё было гротескным, но мы делали то, что полагалось. Под конец мы немного поспали, потому что сон – это тоже побег. Проснувшись утром, мы, наверное, пили сваренный кем-то (возможно, Лурдес) кофе. Быть может, впрочем, никто его и не варил, потому что утром мы больше не вели себя нелепо. Мы оделись. Нужно было сообщить о случившемся моему дяде, брату отца, и его матери, моей бабушке. Днем вместе с дядей к бабушке пошел я, потому что мы были близки с ней, и она мне доверяла, но я не помню дословно, что говорил. Всё, что я делал в те дни, стерлось из памяти. Помнится, бабушка сидела за маленьким столиком с подогревом возле окна, где обычно вязала, поглядывая на улицу. В накинутом на ночную рубашку халате, с немного помятой перманентной прической она ничего не делала, лишь растерянно смотрела в пол, без горечи, без слез, не веря в очередной удар судьбы. Она овдовела довольно молодой, потеряла мужа в сорок один год. Бабушка чувствовала себя обманутой, как и я прошлой ночью.

Хотя был декабрь, я не чувствовал холода, и в морге друзья отца в один голос твердили мне: “Ты заболеешь”. Но мне не было холодно, а куртка мешала. Было слишком много дел. Я хотел, чтобы прощание с отцом прошло хорошо, и люди не остались без внимания. Я постоянно двигался, встречая одних и провожая других. Где была мама, не помню, не помню ни ее лица, ни лица сестры. Помню только пришедших. Людскую суету. И себя по уши в делах под холодным солнцем, где каждый сам за себя.

Прежде чем идти на похороны в то необычное утро, я вышел из родительского дома, выпив кофе или нет, кто знает, и отправился в типографию, последнее место, покинутое отцом. Отец обладал хорошим вкусом, и оформление типографии постерами и шелкографией было весьма приятным. Когда я вошел внутрь, меня удивило включенное радио и жара. Обогреватель работал со вчерашнего дня. По радио, как ни в чем не бывало, дикторы бесцветными голосами читали новости. Я заглянул в отцовский ежедневник и увидел, что на утро у него назначена встреча с издателем, чтобы передать ему смету. Я выключил обогреватель и радио, а потом позвонил издателю – а также другу отца – и сообщил, что встречи не будет, потому что отец умер. Бедняга не мог в это поверить; он так расстроился и растерялся, что мне стало жаль его. Я почти видел выражение его лица на другом конце телефонного провода. Я и сейчас могу его представить. Лицо, которое я не видел тем утром, я представляю гораздо отчетливее своего. Точно так же, как издателя, мне было жаль друзей отца, постепенно собирающихся у морга. Мне было жаль их больше, чем себя или отца, которого уже не было в живых, и который оставил на своем столе недоделанные дела: не выключенный компьютер, работавший всю ночь, звучавшую музыку, ручку “монблан”, лежавшую на корректурных оттисках, обогреватель. Равнодушные, висящие на волоске предметы, ожидающие возвращения хозяина, который никогда не вернется.



И вот теперь, двадцать лет спустя, мама в больнице, собака пропала, я не мог заснуть, и мне пришло в голову, что именно эти предметы взывали ко мне. Хотя, возможно, семя уже было заложено, – говорят же, что наше поведение и то, что мы собой представляем, формируется, по сути, в раннем детстве, – именно эти предметы, напрасно ожидавшие того, кто дал им применение и смысл, подтолкнули меня к той роли, которую я играю до сих пор: посредник между предметами умершего и его окончившейся жизнью.




Небеса могут подождать. Зазвенел будильник, а я так и не заснул. Неожиданно я осознал, что больше никогда не смотрел этот фильм.