Не знаю. «Однажды мне сказали, что в моих гла-зах – скорбь всего мира!» - мама очень любила вспоминать об этом комплименте.
НОВАЯ РОДНЯ
80-й год. Олимпиада в Москве. Да не заметила я этой самой олим-пиады вообще! Сразу два важнейших события перекрыли всё на свете, куда там какому-то надувному мишке!
Даже не знаю, с какого из событий начать. Если хронологически, то дело было так…
Я заканчивала восьмой класс, был май месяц. Однажды воскрес-ным утром мама подсунула мне газетную заметку о том, что некая из-вестная в Москве литературно-театральная школа набирает по конкурсу в девятый класс учеников.
- Подумай об этом, - попросила мама.
И я как начала думать! Эта мысль, эта идея просто не давала покоя мне ни минуты. Театр! Литература! И то, и другое я обожаю. В моей нынешней школе меня не держит ничего: от компашек я практически откололась, уровень общения наводил на меня тоску, а с Олечкой я могу и так дружить. А вдруг ТАМ я найду новых друзей – таких же умных, таких же начитанных и… которые меня поймут. Начнётся новая жизнь, все обретёт смысл и интерес! Я, возможно, попаду на планету братьев по разуму и чувствам. По крайней мере, уйдёт один из страхов: быть среди чужих для меня сверстников. Так что решение было принято бы-стро.
Сдав экзамены за восьмой класс (и чуть не умерев от ужаса от страха перед ними), я помчалась поступать в новую школу. До неё надо было добираться на двух троллейбусах, но меня это не пугало.
Естественно, я, как большая дура, сначала попыталась выдержать конкурс на театральное отделение. Как у любой девчонки, даже умни-цы-отличницы, у меня была потаённая мечта стать артисткой. Ну, куда мне… Естественно, меня не приняли. Но пригласили попробовать напи-сать сочинение для литературного отделения.
Сочинения я писала очень легко («Я ж говорю, тебе надо на журна-листику идти», - ворчал папа). Грамотность всегда была почти стопро-центная, а уж мыслей по всякому поводу – миллион, могла делиться со всеми вокруг, и мне самой бы ещё на двести лет хватило.
Тема сочинения была такая: «Почему люди ходят в театр?» И я призналась в своей огромной любви к театру, в любви к Островскому, Шекспиру, Грибоедову, Мольеру. Пожалуй, впервые в жизни я взахлёб писала о своих собственных мыслях, чувствах, ощущениях. Сочинение было по подростковому восторженным, по щенячьи страстным. Не так давно я нашла его черновик, чудом сохранившийся через почти 30 лет. Милое сочинение, очень грамотное, искреннее, а в некоторых местах даже глубокое. В общем, стыдиться абсолютно нечего, можно даже по-хвалить себя, пятнадцатилетнюю девочку – юную любительницу театра. В общем, сочинение на заданную тему я написала на большую, круглую «пятёрку». Меня приняли.
Пол-лета я пребывала в эйфории, будучи уверенной, что жизнь сделана: теперь я буду там, где хорошо, где я буду среди своих.
А в июле узнаю, что мой брат женится. Вот так – с бухты-барахты. По крайней мере, для меня. Я ведь ничего никогда про него не знала… Девушки же у него менялись, по-моему, раз в семестр, и это уже давно было неинтересно. А у него, оказывается, невеста…
В наш дом пришла Мурочка. Мур-мур-мурочка.
Она была очень хороша собой: высокие тонкие чёрные брови, круглые тёмные-претёмные глазищи, все время будто плывущие куда-то, аккуратненький носик, алые пухлые губы, точёная фигурка. И опять я раздувалась от глупой гордости: у моего брата самая лучшая невеста, какую только можно представить. Она переходила на второй курс его же медицинского, училась на одни «пятёрки», а в своей языковой ис-панской школе получила золотую медаль. Нет, ну вы чувствуете, какой размах?
Мурочка была тиха, скромна, улыбчива. Она всё больше молчала, слушала. А мои родители почему-то начали водить вокруг неё сума-сшедшие хороводы. Вот тогда бы мне насторожиться…
- Мурочка, какая ты умница! Мурочка, садись сюда, тут мягче. Му-рочка, ты читала эту книжку? Почитай, Мурочка, ты же такая умная де-вочка, тебе очень понравится! Ой, какая же ты, Мурочка, красавица!
Я тоже искренне восхищалась новой родственницей. Однажды, ко-гда мы все вместе ехали куда-то в автобусе, брат с Мурочкой стояли у заднего окна, а я сидела напротив и любовалась ими. Я знала, что все знакомые говорили про брата с женой: боже, какая красивая пара! «Как это верно!» - думала я в тот момент, глядя на них. На Мурочкину голов-ку был повязан яркий платок. Вдруг мой брат немножко затянул рас-пустившийся узел платка, чтобы она не замерзла, и с удивительной нежностью в голосе сказал:
- Матрёшка ты моя, матрёшечка! – и поцеловал её пухлые губки. И вдруг во мне взорвался вулкан нежности к этой почти девочке, такой милой, такой красивой и такой любимой и братом, и моими родителями. Разве я могла не полюбить её, как родную? Я полюбила.
Они стали жить отдельно от нас, у её родителей, которые, к слову, обожали дочь и не хотели пока от себя отпускать. Хотя в их доме жила и её младшая сестрёнка, совсем еще маленькая.
Очень скоро в один осенний денёк Мурочка предложила мне съез-дить в «Польскую моду» урвать-купить джинсы. У меня не было тогда джинсов вообще… Надо сказать, Мурочка по сравнению со мной была одета очень даже неплохо. И вот она, наверное, решила меня немножко поопекать. Удивительно, но мама сразу согласилась дать денег на джинсы, хотя Мурочка успокоила, сказав, что в «Польской моде» они дешёвые.
С раннего утра мы отправились с ней на Юго-Запад: надо было за-нять очередь до открытия магазина, получить номерок на ладошку (мне написали номер 802, почему-то я это запомнила) и потом стоять и ждать своей очереди.
Пока мы ждали, Мурочка нежно держала меня под руку и мурлы-кала:
- Я просто поражена… Я, конечно, могла предположить, что мне повезет со свекровью, но чтобы так! Я очень счастлива, что Галина Ни-колаевна такая замечательная женщина. Мне жутко повезло, знаешь…
Я знала. Конечно, повезло. Я радовалась вместе с ней, за неё, за се-бя – в общем, меня переполняли позитивные чувства. Дура юная, не по-нимала, что всё это говорится специально – для передачи, для ретранс-ляции. Что там на самом деле думала Мурочка, кто ж знает… И меня она держала под ручку, конечно, не просто так: налаживала контакт. Нужно, чтобы все её любили безоговорочно и никаких сюрпризов в ви-де не сложившихся отношений с сестрой мужа. Если бы она, балда, зна-ла в тот момент, сколь напрасны её старания. В том смысле, что они со-вершенно излишни.
Джинсы мы купили (мои первые польские джинсы за 45 рублей! Ура, товарищи!). А дома я тут же, моментально передала Мурочкины слова маме. И та расцвела довольством прямо на глазах.
- Ну, вот и хорошо-о, - очень удовлетворённо протянула мама.
Весьма скоро мама мне призналась кое в чём:
- Я всегда до смерти боялась быть такой же, как все, злобной свек-рухой. И давно поклялась себе, что какой бы выбор ни сделал мой сын, я буду хорошей свекровью, любящей, заботливой, понимающей. Я не допущу, чтобы в моей жизни были эти мерзкие распри, низкие и гнус-ные. Поэтому…
Поэтому – что, мама? Поэтому ты искренне и сразу полюбила не-вестку? Или поэтому ты сделала такой вид, так сыграла, что все и на-всегда поверили в твою любовь? Я до сих пор не знаю ответа на эти во-просы. Но клятву мама сдержала: Мурочка у нас в семье стала главным и самым любимым человеком… навсегда отодвинув меня на задний план жизни.
Для мамы всегда было важнее всего на свете общественное мнение о ней. Как она выглядит в глазах людей. Итак, самое главное, это чтó о ней говорят. А самые сладкие для неё были бы такие слова: «О, эта женщина особенная! Она – потрясающая свекровь. Таких просто боль-ше нет и быть не может. Она создала необыкновенную семью: там царят мир, согласие, и все друг друга любят». Мама хотела быть лучше всех. Всегда. Во всем. Самой особенной. И сейчас я уже думаю – хотела дос-тичь этого любой ценой…
Мама добилась многого: ею действительно восхищались – и как писателем, и как редким человеком, умеющим строить такие отношения в семье, о которых прочие могли только мечтать. А из своей семьи ей удалось выковать маленькое преданное войско, которое всегда горой стояло за неё и никогда, никогда не выносило никакого сора из избы.
- А разве был какой-то сор? – я просто слышу возмущённый мамин голос. Нет, мамочка, что ты… Конечно, не было. Если не считать «со-ром» твою неудачную во всех смыслах дочь. Она, безусловно, портила картину.
Не надо было быть вундеркиндом, чтобы понять, как сильно, как безнадёжно я не выдерживала конкуренции рядом с Мурочкой. Эта де-вушка – воплощение того, что всегда мечтала моя мама видеть в своей дочери. Повторю: испанская школа, золотая медаль, мединститут, круг-лая отличница, красавица, каких поискать.
- Посмотри на Муру, какая она молодец! – все чаще слышала я в свой адрес. – Как учится и как при этом выглядит!
Я уже училась в своей литературной школе, но эта моя маленькая победа тоже отодвинулась куда-то в тёмный угол на фоне бесконечных Муриных достоинств. Всё чаще я ловила на себе печально-осуждающий мамин взгляд, сравнивающий взгляд. Я уж не говорю о папе… Он тогда вообще голову потерял от невестки, глуповатая улыбка не сходила с его лица, когда он видел её, глаза увлажнялись, очки сползали на кончик носа, будто плавились от восторга. Он просто плыл. По-моему, в тот пе-риод он вообще меня не замечал, забыл, что у него есть дочь…
- Мурочка, здравствуй! – мурлыкал он в телефон, когда она звони-ла. – Как ты, миленькая? Как у тебя дела? Сессия? Ах ты, бедненькая!
Хоть бы раз в жизни он сказал мне, что я – бедненькая, когда я корчилась от тошноты перед экзаменами… Хоть бы раз он проявил ко мне такой же неподдельный интерес, какой проявлял ко всем делам сво-ей очаровательной невестки.
Иногда мне казалось, что меня просто нет, я – фантом, привидение. Меня переставали замечать самые близкие. Ну, брат был занят исклю-чительно молодой женой. Но мои родители? Они тоже были заняты ис-ключительно ею.
