всегда глядя куда-то мимо меня, а часто – на часы. Помолчал. И очень быстро ушел. Выпол-нил мамино поручение.
Собственно, вот к чему вся эта история… Когда меня забрали из больницы, и я вернулась к себе домой, то оказалось, что Мурочка, вполне освоившись в нашей квартире, позволяет себе повышать на меня голос. Я не помню, почему, из-за чего, о чём мы говорили или спорили, я помню лишь своё бесконечное удивление от того, что эта душка, эта киска-птичка-рыбка вдруг довольно-таки громко и резко что-то мне го-ворит. Мур-мур-мурочка? Такая всегда тихая и пушистая? Она, оказы-вается, во как умеет! Да ещё как бы вроде в моём доме… Что ж, я это запомнила. А ведь она была все лишь три месяца замужем за моим братцем.
Эпизод второй. На даче, через год после их свадьбы.
Я выросла патологической чистюлей и не могла лечь спать, не сде-лав водных гигиенических процедур, что в условиях дачи без душа и горячей воды, было, прямо скажем, непросто. Надо было согреть пол-ный чайник, а потом в тазике с помощью ковшика мыться уж как полу-чится. Апропо замечу: странно, но из всей семьи только я страдала «ги-гиеничностью». Больше никто не грел чайники к ночи. Мурочка тоже этого не делала… Так вот, я опять и снова, видимо, раздражала всех. Потому что у меня не получалось вытворять всё это бесшумно. А про-делывать такие манипуляции пока все не ушли спать, и есть риск, что кто-то сунется на кухню, в которую даже дверь была прозрачной и без замка, было бы странно, не так ли?
Я старалась сделать вечерние гигиенические процедуры как можно тише и быстрее, а потому ставила полный чайник ещё до того, как Саш-ка с Мурочкой (мы какое-то время жили за городом втроём) уходили в комнату спать. И тут же слышала насмешливо-недоброжелательный го-лос Муры:
- О! Пошла готовить плацдарм, чтобы тазами греметь.
- Эй, ты! – вторил ей брат. – Достала на самом деле! Потише, будь любезна, греми тазом. В том числе – своим.
Мурочка громко и весело хохотала. Я всегда отмалчивалась. А что тут скажешь? У недоучившихся врачей свои шутки и понятия о гигие-не.
Я опять всем мешала, всех раздражала, была никому не нужной. Так я себя ощущала в те подростковые 16 лет.
Эпизод третий, опять дача. Однажды в субботу мы втроём (мама, папа и я) отправились в местный магазинчик, эдакое сельпо с продукта-ми и заодно с промтоварами. И там обнаружили в продаже… велико-лепное венгерское платье! Из джинсовой материи, но белое, на кнопоч-ках сверху донизу, с красивым воротом, который можно было поставить торчком, стянутое элегантной резинкой в талии, с пояском… В общем по тем временам – роскошь необыкновенная! Дефицит! В Москве были бы давка и убийство. А тут, почти в деревне, вроде и не нужно никому. И, главное, мой размер и цена божеская. Естественно, мне купили это. Как я была счастлива, могут понять только те люди, которые помнят, что такое было тогда купить, достать, урвать хорошую шмотку. Просто чудо какое-то! Тем более для меня с моим убогим гардеробом.
И вот мы возвращаемся, я чуть ли не танцую, а пою уж точно. Я счастлива, безумно счастлива! Мама разглядывает обнову, и вдруг ее лицо становится строгим и озабоченным. Проведя в тихой задумчиво-сти несколько минут, она вдруг изрекает:
- Только не надо рассказывать Мурочке про это платье. И не стоит при ней надевать. А то она расстроится…
Застыв от неожиданности, превратившись в соляной столб и не ве-ря своим ушам, я почти выкрикнула:
- Что-о-о?
Это было уже слишком! Мурочка по сравнению со мной была хо-рошо одета! Она взрослая женщина, у неё есть муж и собственные не-бедные родители! Почему же я, шестнадцатилетняя девчонка, не могу, не должна… Я аж задохнулась от нахлынувшего на меня дикого возму-щения! К счастью, меня неожиданно поддержал папа:
- Ну, это ты вообще… Ты что говоришь-то, Галя?
- Ну, ладно, ладно, я так… - вроде как смутилась мама, и больше эту тему мы не поднимали. Но настроение мое было безнадёжно испор-чено. Я вдруг подумала, что недостойна этого платья. Оно для меня слишком красиво. А я слишком уродлива для него. Мурочке оно пошло бы, конечно, больше.
Впрочем, третий эпизод, конечно, не о Мурочке. А о маме. Что на-много грустнее…
ЗАПИСКИ НЕЗДОРОВОЙ ЖЕНЩИНЫ
9 февраля
Вчера ничего не написала – не успела, потому что Алиса приезжа-ла, да и чувствовала я себя не очень. Вот интересно: с утра было всё ОК, но развезло к вечеру. Смешное наблюдение: мне становится хуже в те дни, когда я не мою голову. То ли вид грязных волос приводит меня в болезненное уныние, то ли утренний массаж головы водой имеет ре-шающее значение. Шучу.
Сегодня всё было как обычно: с утра качание из стороны в сторо-ну, после душа (с головой!) вполне ничего, а потом так вообще стало хорошо. Может, магазинотерапия помогла: мы с Женей купили массу хорошеньких и полезненьких штучек для дома, которые я с удовольст-вием использовала: всё переделала, переложила, переставила, словом, чмок! Правда, из-за моей уборки в квартире случились жертвы и раз-рушения: что-то «полетело» в телевизоре – такой из меня ударил ста-тический разряд во время вытирания пыли с экрана. Уже был мастер, возможно, этот ремонтик встанет нам в двести американских рублей.
Алиса… Алиса как Алиса. Тихо жалуется на безденежье, но ни о чём не просит. Только дезодорант у меня выцыганила. С одной стороны мне ужасно её жалко. Но с другой – она же не работает толком и не ищет хорошую работу никак. Значит, сама виновата. Всё равно жалко…
Мне все больше нравится моя новая стрижка. Жаль, что её, точ-нее, меня с ней никто не видит… Ещё к тому ж мерзкая зима с холода-ми, то есть шапки-платки, которые всё портят.
Кстати, о статическом электричестве: не понимаю, в чём дело, но «бьюсь» всё время и обо всё, даже о воду. Что сие означает? Если это даже не опасно (хотя телик уже пострадал) и ни о чём не говорит, всё-таки крайне неприятно.
Так, Алиса появилась на связи. Может, что напишет интересное. Буду следить… Каждый раз решаю эту нравственную дилемму: имею я право или нет? С одной стороны, вроде как без разрешения читаю её дневник. С другой – дневник-то виртуальный, выставленный на всеоб-щее обозрение! Она должна быть готова, что это сможет прочитать кто угодно. Так почему не я? Вот то, что тайком – это да, нехорошо. Но ведь и к этому она должна быть готова! Мало ли кто её просто так чита-ет. Тайком. Так ведь?
Женя – лапочка моя! Если бы только так не злился на меня. Ес-ли бы был чуть потерпимей! Все равно люблю… Господи, дай ему чуть больше понимания… меня! А если я что в нём недопонимаю, то понима-ния его… мною.
Когда-то мне мать внушила, что то, чего больше всего боишься, никогда не происходит. Итак, я очень, больше всего на свете боюсь за жизнь и здоровье Жени и Алисы. Но по материной же логике происхо-дит то, чего не боишься, не ждёшь, о чём и не помышляешь. Надо по-думать, чего ещё стоит начать бояться. Буду думать…
Ещё чуть-чуть и я приду к «оригинальному» убеждению, что главное в жизни – любовь и доброта. И надо быть добрыми, милосерд-ными и благородными по отношению к людям. Даже к тем, кто сделал тебе гадость. Надо простить (какое-то самое дурное христианство!). Но я к этому почти готова. Жаль, что не готовы другие… К тому, чтобы ка-яться и молить о прощении во имя мира, дружбы и любви я ещё тоже не готова. И вряд ли до этого дойду. Гордыня? Не-е-ет. Просто нежела-ние метать бисер… Пусть «дорастают» сами. А не смогут – их пробле-мы. Главное, внутри меня эта задачка решена. Хотя это не значит, что в случае пощёчины я подставлю другую щеку. Это было бы неправиль-но. Но я призываю ко всеобщему миру и примирению без последующих пощёчин. Имеющий уши да услышит. Прочистите ушки от серных пробок, друзья мои!
Сейчас я не хочу умирать. Я не могу сказать, что хочу жить, что что-то изменилось кардинально, просто сегодня такой ветер подул: сей-час умирать необязательно. Не нужно. Не хочется. Впрочем… «Если боль твоя стихает, значит, будет новая беда».
Надо было давно начать вести дневник: возможно, многое было бы понято и осознано раньше. Надо было выговариваться, изливать свои мысли и чувства – это, оказывается, очень полезно для ума и ду-ши.
Уже хочется спать. Спаточки…
И СЛУЧИЛОСЬ ЧУДО…
Попрыгали по времени – и хватит пока. Попробую придерживаться хронологии хотя бы временно, а там погляжу, может, прыжки ещё и по-надобятся.
Итак, следующее лето, 81-й год. Родители отпускают меня с моей Олечкой отдохнуть в подмосковный пансионат. На целых 24 дня! Впер-вые в жизни я буду сама себе хозяйкой так долго, буду отдыхать и раз-влекаться, а, главное, постараюсь не думать о том, что я никому в своей семье не нужна, что я не гожусь в подметки Мурочке… А ещё хоть на время забуду (попробую!) о школе, о вечных своих страхах и о пред-стоящем выпускном классе: сама мысль о выпускных экзаменах вызы-вала во мне желание тут же умереть. Прыгнуть с крыши, наглотаться каких-нибудь лекарств, пустить газ… А-а, вот это бы не получилось: самый, как мне казалось, действенный и простой путь невозможен – у нас дома была электрическая плита. Ладно, у меня есть целых 24 дня, чтобы ни о чём таком не думать. В то время у меня такое ещё получа-лось («я подумаю об этом завтра»). Уже лет через пять я утрачу это нормальное свойство организма и буду постоянно, заранее, задолго до, переживать все сложности и неприятности, буду постоянно жить в про-тивных воспоминаниях о прошлом и в страхах о будущем. Не умея рас-слабиться ни на минуту…
Весь девятый класс, после появления в моей жизни Мурочки, я много размышляла том, как это здорово, когда тебя любят! Когда любят все вокруг – это просто счастье, но, возможно, достаточно, чтобы на-шёлся один, такой, как мой брат, и тогда всё остальное приложится? Неужели кто-нибудь может и меня так полюбить? Да нет, конечно, это невозможно! Так любить можно только такую, как Мурочка. Ну, а меня хоть как-нибудь, хоть немножечко…
Лет с двенадцати у меня периодически появлялись какие-то маль-чики, которые проявляли ко мне интерес. И, порой, нешуточный. Про-стите меня, мальчики! Среди вас были очень даже неплохие, я это по-нимаю теперь, но во мне ни разу ничего не ёкало. Я никак не могла влюбиться. Возможно, потому, что всё время была в напряжении и тре-воге.
И самое главное, конечно, то, что свою внешность я оценивала на «тройку с двумя минусами».
- Ничего не понимаю, - бормочет часто Женечка, разглядывая мои девичьи фотки. – Ты же была прелестна!
- Ты необъективен.
- Я? – он усмехается. – Я всегда объективен даже по отношению к тем, кого безумно люблю, например, к дочери, ты же знаешь… Так вот: ты была прелестна! Как ты этого не видела? Как это могли не видеть твои близкие?
Боже, что он несёт? Я лично, сама, собственными глазами видела в зеркале нескладную, криворотую, лупоглазую дуру без каких-либо при-знаков очарования или даже миловидности.
- Твои родичи не могли этого не видеть! Или они были слепы на все свои глаза?
Нет, не думаю. Просто представьте себе девушку, которая всё вре-мя сутулится, старается спрятать лицо, а уж тем более – улыбку, подпе-реть где-нибудь стеночку и завести потные ладошки за спину. При этом одета она хуже всех вокруг. Кто-нибудь заметит её прелесть?
- А, ну в таком случае, конечно, да, - соглашается Женя. – Гиблый вариант.
Я была закомплексована до самой последней
