степени, какая только возможна. Я ни в грош себя не ставила по женской части. Но, как вся-кой юной девушке, любви-то хотелось. Хотелось почувствовать себя и красивой, и нужной, и желанной. Вот с таким настроением я отправи-лась в пансионат.
Как сказали бы сейчас молодые, там я начала «отрываться по пол-ной». Хотя не стоит думать ничего плохого. Для меня, шестнадцатилет-ней, «отрываться по полной» означало следующее: каждый день играть с юношами в пинг-понг, ходить с ними на пляж, а вечером – на танцы. Всё! Но уж это я стала делать без устали, чтобы ни одна минутка даром не прошла.
С нами знакомились разные молодые и не очень люди, «клеились», но… опять что-то было не то. Пока не появился он. Шурик. Вот тут во мне ёкнуло ничего себе как! Парень был очень хорош собой: кудрявые черные волосы до плеч, смуглая кожа, орлиный нос, большие чёрные глаза. Мы переглянулись с ним пару раз, и стало ясно, что, простите за банальность, пришла первая любовь. И если бы не последовавшие за этим двадцать один год совместной истории, то она так и осталась бы в моей жизни первым, дивным, романтическим чувством. Но поскольку потом случилось то, что случилось, я совсем не романтично скажу так: тогда я встретила своего будущего первого мужа и отца моего единст-венного ребенка, а также человека, который ненароком, абсолютно без умысла сломал мою жизнь. Точнее – доломал остатки.
Мальчик был красив, но удивительно, без примеси, дистиллиро-ванно сер. Он почти не читал книг, иногда в словах ставил неправиль-ные ударения, не знал ничего из того, что следовало бы в его возрасте (он был на два года старше меня). Да и интересы у него были весьма убогие: игра на бас-гитаре, футбол и… кажется, всё. Он учился в инсти-туте, но и институт его был какой-то странный – при заводе. Никогда прежде о таком не слышала. Но какое это всё имело значение, если у него была такая горячая кожа, если от него так изумительно пахло, если меня тянуло к нему, как скрепку к магниту? Гормоны делали свое чёр-ное дело, я ничего уже не соображала. И – о, ужас! – однажды поздно вечером мы стали целоваться, как безумные. Я – впервые. Почти умерев от этих поцелуев, сомлев в его руках, задохнувшись от счастья, я смогла выдохнуть единственное слово: «навсегда!».
Я ведь ещё была ему страшно благодарна за то, что он, такой мóлодец и красавец, выбрал вдруг почему-то меня. И как-то тоже очень прилепился ко мне… Не знаю, может, я сразила его своими умными ре-чами – я ведь выпендривалась, вовсю демонстрировала свою образо-ванность, умение играть на пианино и чуточку на гитаре, пела Окуджа-ву и рассказывала особенным голосом про всякие биополя. (Родители часто приносили домой самиздат с «инфернальными» текстами, якобы научными. И у нас дома чуть не каждый вечер шло обсуждение аст-ральных и ментальных тел и дел. О-о, я была очень подкована насчет «зелёных человечков»! Ибо тогда в среде интеллигенции это была тема номер один: непознанное вокруг нас. А Джуна была почти богом…)
Но самое главное, я пребывала в твёрдом убеждении, что нашла свою единственную на всю жизнь любовь! Разве ещё когда-нибудь мне может так повезти? Разве может ещё хоть раз на меня, никакущую, об-ратить внимание такой (ну, хотя бы приблизительно) классный парень, который, к тому же, так трогательно привязался ко мне? Это шанс, это судьба, этого нельзя упустить! Иначе жизнь закончится, так и не начав-шись! И у меня никогда не будет семьи, мужа, детей. Потому что я ни-когда никому больше не буду нужна. Мне и так ни за что ни про что по-дарили такое чудо! Мне, недостойной…
Видимо, русский язык беден на мужские имена. Или наше солнце Пушкин так сильно влияет на русские умы. Или просто моё такое везе-ние. Ведь папа мой – Александр, Саня; брат – Сашка, первая любовь и муж – Шурик. А через три года родится племянник, которого тоже «оригинально» назовут Сашенькой. Но тогда, в 81-м, и это воспринима-лось мной, как знак свыше: все самые близкие мои мужчины носят имя Александр. Значит, так тому и быть.
В Москву я вернулась вся из себя в чувствах и немножко новая. Что естественно. Бросилась к маме и тут же ей выложила про свою «не-земную любовь навсегда». Мама отнеслась к этому благосклонно. Ещё бы, разве не об этом она писала в своей знаменитой повести?
- Познакомишь? – улыбнулась она.
- Обязательно! А как же! Он тебе понравится! – ликовала я, носясь по квартире комком взбесившихся гормонов.
Дальше была сплошная романтика и триумф подростковых чувств. Шурик приезжал ко мне каждый день: пёрся с другого конца города с самого утра и уезжал поздним вечером. О чём мы говорили? По-моему, говорила только я. Просто рта не закрывала. Но не придавала этому значения: ведь Шурик очень внимательно меня слушал. Он всем инте-ресовался, лазил в нашем доме по полкам с книгами, чем приводил в восторг маму. А он ведь просто сроду не видел такого количества книг. В его доме не было книг, он – из очень простой семьи. Проще некуда… Мне было глубоко плевать на это, но удивительно то, что и маму сие почему-то не интересовало. Странно. Это я сейчас говорю «странно», а тогда мне всё казалось абсолютно нормальным. Разве имеет значение какое-то там происхождение? Это пережиток, глупость, неприличие да-же.
В конце лета я познакомилась с его родителями. И была неприятно поражена. Нет, они были добрые, тихие, спокойные люди, но… Уро-вень. Уровень их разговоров, уровень их знаний, понятий и представле-ний повергли меня в шок. Ушла от них я весьма озадаченная. И целых полчаса думала о том, что, может, всё-таки не туда попала? Но стоило мне вспомнить руки и губы Шурика, его дыхание и прикосновение, как тут же все мои рациональные мысли мигом улетучились: не имело зна-чение уже ни-че-го. И всё ненужное и неприятное моментально забы-лось.
Начался учебный год. Я очень ждала 1 сентября только потому, что мне безумно хотелось поделиться переменой в моей жизни с Верочкой. Она выслушала меня с улыбкой и сказала так:
- Это всё здорово, конечно, но, прости меня, я не очень сейчас верю в такую вашу настоящую любовь, тем более, «навсегда».
У-у-у, как я обиделась!
- Вот посмотришь! – запальчиво воскликнула я. – Вот увидишь, на-сколько всё это серьезно!
Верочка, ну где ты? Права-то оказалась ты…
Учёба навалилась грязным насильником. Я теперь воспринимала школу только как помеху моим встречам с любимым. Хотя литература продолжала радовать, но вот всё остальное… Это смешно, но на так на-зываемом УПК (учебно-производственном комбинате), который съедал у нас целый учебный день и был призван приучать гнилых интеллиген-тов к рабочему труду, я попала на… швейное производство. Где надо было пристрачивать тесёмки к кукольным трусикам. И учиться на тео-ретических занятиях делать «карманы в рамке» и «карманы с клапа-ном», сборки такие и сборки сякие… В общем, детский кошмар начал повторяться. Плюс к математике, физкультуре, химии и НВП (началь-ной военной подготовке, где надо было собирать и разбирать автомат на время, надевать противогазы и маршировать), прибавилось шитьё, стой-ко ассоциировавшемся у меня с маминым бойкотом в третьем классе. А вот Шурик, оказывается, был чемпионом среди школьников Москвы по разборке-сборке автомата! Я им ужасно гордилась.
…Опять раннее, тёмное, холодное утро. Садист-будильник взрыва-ет голову изнутри и вызывает немедленную тошноту. Слабый свет элек-трических ламп дома, чернота за окном… Я никогда утром не завтрака-ла – не могла, в горло не лезло ничего. Уныло собравшись, облачив-шись в отвратительную школьную форму, я плетусь к троллейбусу, во-лоча тяжеленный портфель. Трясусь в переполненном транспорте, чу-точку досыпая стоя, со всех сторон зажатая людьми. Пересадка. Еще один троллейбус. Приехала…
Первый урок – самая жуть. Хочется спать, темень всё не рассеива-ется, в классе, как правило, холодно. Голова ещё ничего не соображает. Хорошо, если нет страха – никакой контрольной и меня не должны вы-зывать к доске. Если же страх есть, то мир сужается до размера малень-кой горошины паники, которая катается по моему организму, болезнен-но нажимая на разные нервные окончания: то живот заболит, то голова запульсирует болью, то в сердце будто иголку воткнут. «Шурик мой, миленький! – мысленно молюсь я. – Спаси меня, забери меня отсюда, хочу быть только с тобой, далеко ото всех, в тепле и чтобы солнышко светило. Хочу ничего не бояться, только наслаждаться любовью и поко-ем».
Я жила ожиданием встречи. Встречи происходили каждый день: Шурик просто героически выдерживал и институт, и практику на ЗИЛе, и поездки ко мне, и к глубокой ночи – от меня домой. Он был влюблён, и я это очень ценила. Мои гормоны бурлили всё сильней. Зато благода-ря им (то есть Шурику), я стала чувствовать себя не такой уж уродкой, не такой уж никчёмной и никому не нужной. Раз такой парень в меня влюблён, значит, чего-то я стóю!
По-моему, я сильно удивила всю свою родню, особенно брата с Мурочкой. Вот уж не ожидали они! Они так удивлённо реагировали на мои отношения с мальчиком: надо же, и впрямь влюбился в неё парень, в убогую-то! Да ещё и постарше на два года, студент. Чудеса. Они под-хихикивали, с интересом поглядывая на меня…
Несколькими годами позже, занявшись на холодную голову анали-зом, я поняла, что, как это ни странно, между моим Шуриком и Сашки-ной Мурой было больше общего, чем казалось на первый взгляд. С од-ной стороны, сплошная колоссальная разница: она – медалистка, отлич-ница, студентка серьезнейшего московского вуза. Он – заядлый троеч-ник, серенький мальчик с окраины, учится в каком-то непонятном полу-серьёзном институте. Но вот что интересно: по уровню культуры, начи-танности, умению общаться и «интересности» для окружающих, они оба, Мурочка и Шурик, были круглыми, абсолютными ноликами. Два нолика, так сказать, два нуля. И вели себя очень похоже: первые полго-да пребывания в нашем доме невестка и зятек молчали, как партизаны на допросе. Они боялись открыть рот даже в те моменты, когда я вовсю рассуждала, захлебываясь в раже, настаивая на своём и выдвигая аргу-менты. У них не было аргументов. Не было своего мнения и не было инструмента спора: логики и умения говорить. Не спрашивайте меня, как Мурочка могла быть отличницей и медалисткой при всём при этом – я не знаю. Это большая загадка: корреляция отличных оценок в учёбе с отсутствием ума и культуры. Разные это вещи, оказывается. Не один раз жизнь доказывала…
Зато эти мои персонажи были начисто лишены комплексов, какой-либо рефлексии и не страдали от внутренних конфликтов. Они были, скорее, удовлетворенными жизнью и собой в ней. Нервы что твои кана-ты. В результате ни Мурочка, ни Шурик не спились и не впали ни в ка-кие депрессии. В отличие от своих вторых «половин». Так кому и зачем нужны ум и культура?
