(*)
– Это самая нелепая шутка за всю мою жизнь! – с призраками я стараюсь себя сдерживать, всё-таки они уже не несут ответственности за свои поступки и не могут в полной мере за себя постоять. Да за них, откровенно говоря, кроме нашего Агентства и заступиться-то некому, так что терпим, Ниса, терпим!
Но сейчас даже я не выдержала.
– Значит, у вас была коротка жизнь, – спокойно ответил призрак, глядя на меня давно выцветшими серыми провалами глаз, – и это не шутка – вы должны уважать моё желание, вернее, нежелание, оказаться в темноте.
Призрак боится темноты. Призрак! Тот, кто уже не будет ходить по земле, кто оказался достаточно заметным соседом для живых, что обратились к нам, боится темноты.
Призрак…
– Я уважаю ваше желание, вернее, нежелание, – я овладела собой, хотя, признаться, удалось это не с первой попытки. Чего обычно нужно теням жизни? Мести, страха перед забвением, желание ещё раз кого-то увидеть и побыть с близкими – это если они разумны. И выплеснуть неконтролируемую силу, попытаться вырвать из остатков себя ужас и боль, ставшие безумие и гневом – это если их смерть была слишком ужасна или наступила тогда, когда душа не успела приготовиться.
И да, они могут бояться. Но обычно боятся того, что будет, будет за той самой чертой, за которую уговаривают пойти души как раз сотрудники нашего Агентства, в том числе и я. Ещё боятся того, что живые о них забудут, и тут мы бессильны, потому что живые всегда забывают – на то они и живые, это для мёртвых время застывает как плотное желе – ни шага, ни ветерка, а живым…
Волак говорит, что я рассуждаю так, словно сама не живая, а мёртвая. Но я не мёртвая. Я только с ними говорю и ещё сочувствую. И я уважаю покой и силу мёртвых, даже самых безумных душ, куда больше, чем живых, хотя бы от того, что мёртвому и пожаловаться-то некуда. я не знаю, есть ли рай и ад, бог и дьявол, но я знаю, что для мёртвых нет никаких подсказок как выйти из своего состояния, их точно бросают на произвол судьбы, иногда словно случайно вспоминая, а в основном дожидаясь, когда они соизволят пойти последней дорогой. Как знать, может быть в потустороннем мире время застыло и для Бога? И для дьявола, если на то пошло.
Волак говорит, что я люблю ушедших, но он не прав. Я не люблю даже себя. Просто им я сочувствую.
– Простите, но это просто кажется мне странным, – я нашлась не так быстро, но всё-таки нашлась. Призраку спешить некуда, но мне нахождение в посмертии отзывается всегда остро и нехорошо: сохнет горло, болит голова… долго тут быть нельзя. Повезло, что в этот раз клиенты адекватные – пришли, пожаловались на призрака, и предоставили доступ в квартиру. Главное, сами ушли. А то есть категория людишек, что стоит над душой и сбивает, мешает, а ещё хуже – задёт вопросы:
– А зачем кленовый лист?
– А мел к чему?
– А что вы будете делать?
– А он вам точно ответит?
Так и хочется ответить, что кленовый лист мне нужен для того, чтобы разместить его на флаг Канады; мел – чтобы обвести тела особенно мешающих; делать я буду ровно ничего, и нет, никто мне ничего не ответит, потому что мы сумасшедшие!
Но Волак утверждает, что так нельзя говорить с клиентами, за счёт которых мы ещё существуем.
– Вам кажется странным то, что призрак может бояться? – мой собеседник, кажется, попытался оскорбиться, но по пути передумал – его никто давно не видел, никто с ним давно не говорил, квартира, ставшая ему приютом, пустовала несколько лет, и он соскучился, а живые, обратившиеся к нам, только и умели что нервничать и бояться его.
– Вовсе нет, все могут бояться, – возразила я, – но темнота?
– В темноте…– призрак замер, пытаясь подобрать нужное слово, но никак не находя его. Что ж, неудивительно, у многих призраков пропадает часть словарного запаса. Иногда лучшая часть. Смерть – это слишком большой шок, чтобы никто не изменился. – Неуютно.
Неуютно! Надо же!
– В петле, стало быть, было уютнее? – поинтересовалась я. Да, установить биографию мертвеца, вставшего тенью в мир живых, было нетрудно. А когда я его увидела, то поняла что не ошиблась – полупрозрачная плоть, кое-где провалившееся провалами черноты, яснее ясного говорившие о начале забвения в мире живых, это ещё ничего, я привыкла! И даже к пустым, выеденным чернотой и смертью, глазницам. А вот видеть на призраках оттенки причин их смерти…
Нет, если призрак себя не помнит, то не помнит. Стираются и причины смерти, и обстоятельства, и то, как выглядело его собственное тело в момент гибели, а если не повезло, то и позже, пока тело не нашли.
Но у этого призрака была память. Может быть тонкая линия её, может быть осколок, но он был, и уродливо стянутая тугой самодельной петлёй перекривлённая шея говорила лучше любых слов…
Призрак сделал такое движение, словно попытался поморщиться, но вышло неубедительно и плохо.
– Уходите, – молвил он, решив всё-таки обидеться.
– Я не уйду, – возразила я, – я могу вам помочь, и вы, уж простите, не можете меня выгнать.
Он взглянул на меня с пустой ненавистью. Ненавидь, но мои слова не вернут тебе плоти. Был бы ты человеком, мог бы меня вытолкнуть за порог, вызвать полицию или ударить. Но ты тень. И да, ты можешь направить всю энергию, весь свой гнев на стену, чтоб с неё что-то полетело в мою сторону и, если повезёт, попало бы по голове, а может быть в потолок, чтобы светильник приложил, да чтоб наверняка, но тебе об этом знать необязательно. Это одно из правил поведения в посмертии – надо всегда ставить себя немного выше, словно ты сильнее от того одного, что жив и снизошёл до общения с призраком.
Я, мол, жив, и что ты мне сделаешь?!
Я стараюсь так не поступать. Кто знает на что способна замученная заблудшая душа, боящаяся неизвестности? Но сейчас был один из редких моментов, когда надо было ткнуть несчастного, что он, вообще-то, мёртв!
– Тогда уйду я! – с горделивостью, которая смешно и жутко царила в полупрозрачности его существа, призрак бросился прочь, в стену, и, конечно, прошёл сквозь неё. Я не сделала и попытки его остановить – а зачем? К чему?
– Совершенно напрасно вы сбегаете, дорогой друг, – сказала я, обращаясь к опустевшим стенам. Хочет этого призрак или нет, но я всё равно скажу то, что думаю, и он не сможет заткнуть уши, чтобы меня не слышать – в конце концов, голос и звук в целом – это оружие живого мира. – Я не хотела вас обидеть, я желаю поговорить. У любой сути есть конечный срок, и ваш вы приблизили сами…
Я споткнулась в словах. Я читала его биографию, не ту, которая публикуется обычно в предисловии к книгам: родился – стал – где-то покуролесил – умер.
Нет, настоящую биографию. Его же собственные дневники, найденные в архивах Волаком, дополнившие множество страниц настоящими чувствами и эмоциями, которые испытывал человек, при жизни полезший в петлю, в посмертии испугавшийся темноты.
– Я не осуждаю вашего решения, в конце концов, человек может делать что хочет, если это касается его самого и только, но сейчас вы уже не часть одного своего мира. В вашем логове живут люди, которые ощущают ваше присутствие. Вы им мешаете, понимаете?
На самом деле, если исходить из того, что именно помешало этим людям существовать рядом с призраком, я бы даже не взялась за дело. Шорохи, вздохи по ночам, тихие отражения в зеркале, едва слышные шаги… он здесь жил, он хочет здесь оставаться и, как оказывается, боится темноты. Другие призраки швыряют предметы и насылают кошмары, есть и те, кто стоят в изголовье вашей кровати и ждут, когда вы случайно очнётесь в ночи. Есть те, кто поднимает телефонную и дверную трель. Есть те, кто откровенно вредит, и на их фоне мой сегодняшний клиент – ангел!
– Вы мешаете живым. Вы своё уже прожили, прошли, испытали…
– И вы полагаете, этого достаточно? – призрак возник за моей спиной, но мне хватило силы воли не вскрикнуть. Конечно, я оказалась права – он не смог слушать в молчании. Людская природа влезла со своим желанием поболтать, поспорить, быть может, возразить.
– Я говорю, что ваш срок прошёл. Вам пора, – я заговорила тише. Самое страшное и самое важное – это заставить призрак смириться. Пока они видят живых, пока они рядом с ними, они будто бы и сами живы. – Если у кого-то заканчивается время, он должен уходить, иначе не будет нового.
– Иными словами, если у вас протёрся костюм, отправьте костюм на свалку? – кажется, призрак пытался пошутить, но это было хорошим знаком – он идёт на диалог!
– Почему на свалку…– на самом деле, я не знаю что там, за краем всего. Волак тоже не знает. Но мы должны быть убедительны, чтобы призраки нам верили. Иногда я говорю о конечной точке для всех мёртвых как о море.
– Вы там были? – спросил призрак. Спросил без любопытства, явно зная ответ. Да его кто угодно знает.
– Нет, – надо было солгать, но у меня не хватило духу. Да, так странно не хватило духу! Я лгала живым. но сейчас не захотела лгать мёртвому. – Но когда мы рождаемся, мы тоже не можем влиять на это. Мир просто встречает нас, верно? И смерть такая же. я не знаю что там – рай, ад, перерождение, сон или огромная космическая фрикаделька, которая наблюдает за нами как за экспериментом…
Я споткнулась снова. Собственные слова хлестанули нелепостью, но призрак не разозлился, только склонил голову и с явной печалью, которая ещё не стёрлась за гранью жизни, сказал:
– И я не знаю. Не знаю, потому хочу быть здесь. Здесь я хоть что-то знаю.
– Уже нет, – возразила я, – вы не видите мир, не помните цветов, не чувствуете запахов… разве это похоже на привычный вам мир жизни?
– Это хотя бы не темнота. Серый цвет всё ещё цвет. Но в черноте, в бесцветии…
– С чего вы так уверены, что там чернота?
– Потому что никто не может мне возразить и доказать обратное.
Я замолчала. Призрак не кричал на меня, не гневался, но вёл тихую беседу со мной и даже слушал мои аргументы, слабоватые, если честно. Но других у меня не было.
Я знала его дневники, да и основательные, серьёзные биографы говорили о том же: маленький мальчик – его мать и младшая сестра заперты там, где от буйного и вечно пьяного отца приходилось прятаться в сыром и тёмном погребе. В сырости и в темноте, в грохоте ломаемой мебели, который падал сверху камнями и усиливался страхом, они дрожали втроем. И это было за счастье, потому что страшнее было только когда тусклый свет врывался к ним в убежище и пьяный рык озвучивал издевательски: или его жена поднимается сама, или он кидает к ним в погреб тряпьё с бензином и сжигает их всех.
Она шла – всегда шла, зная, что будет. шептала ему – ещё ребенку, чтобы держал сестру и не боялся. И когда
| Помогли сайту Праздники |
При цитировании ссылка на сайт обязательна. Exsodius 2008 - 2025
18+