Из Баку в города...
Часть 1
Холодный май, горячие сердца
Города примеряют на себя, как платье: вживаются, свыкаются с ними. Словно складки ткани в костюмерной — бережно разглаживают впечатления, одёргивают воспоминания, чтобы город впитался в сердце, лёг как влитой на душу.
Процесс примерки города на себя и подгонки себя под него — интимен, как любая примерка. Абы кого в примерочную не пустишь. Да и самому приятно выйти из неё как на красную дорожку — во всём блеске ансамбля: одежда, обувь, украшения, прическа, макияж, сумка, лёгкий наклон головы, благодарный, но не заискивающий взгляд в сторону продавцов-консультантов — и вот: идёт, плывёт красотка по улицам и бульварам. Покачиваются серьги в ушах в такт шагам, и восхищённо шелестят листья платанов: «Наша, наша красавица, плоть от плоти, кровь от крови города».
Чтобы сжиться с городом по-настоящему, нужно… одиночество. В хорошем смысле этого слова. Ты должен быть один на один с городом, открыт ему — и он, словно целый мир, отразится в тебе. Urbi et orbi…
Может быть, сокровенный смысл этого выражения в том, чтобы открыть в себе город как мир — неповторимый и единственный — и сродниться с ним.
Города Беларуси, в которых мне посчастливилось побывать, — всего четыре: Минск, Гомель, Могилёв, Дзержинск. Не могу сказать, что вжилась в них — время, словно большая птица, опахнуло крылом-неделей у моего лица и скрылось в небесных далях. Только встреча в аэропорту — и уже вновь очередь на паспортный контроль: отъезд.
Но облик страны всё же стал вырисовываться в моём сознании.
Как:
… Даль свободного романа
Я сквозь магический кристалл
Еще не ясно различал.
Я сквозь магический кристалл
Еще не ясно различал.
Так какая же ты, Беларусь? Далекая и близкая, спокойная и душевная, щедро подарившая мне неделю холодного мая и горячих сердец.
Дети воспринимают мир органами чувств: зрением, слухом, вкусом, обонянием и осязанием. А что, если последовать их примеру?
Зрение. Ты действительно синеглазая, Беларусь! Нигде и никогда я не встречала такого количества людей с темно-синими, непрозрачными, почти черными глазами. Но, только приглядевшись, понимаешь, что это не черный, а густой, темно-сапфировый цвет, в котором порой вспыхивают голубые искры.
Может, так отражается в них небо, или лазурные поляны незабудок и васильков (сколько же их в Минском ботаническом саду!), или синь бесчисленных рек и озёр: Свислочи, Сожи, Птичи, Западной Березины. Да, сколько их — всех не упомнишь. Беларусь не зря называют страной рек и озёр.
А может, так вспыхивает в глазах Беларуси перо Синей Птицы Счастья? Почему бы и нет? Если может гореть волшебное перо Жар-Птицы, то почему бы и перу Синей Птицы не запечатлеться в глазах Беларуси?!
Кстати, о птицах. Конечно, это белый аист — светлый символ страны. Задумчивые, сосредоточенные, строгие. И облик их в полёте цельный, прямой. Стрелы.
Парят тихо, почти недвижно, но острые клювы, словно проворные иглы, сшивают небо, облака и верхушки деревьев, чтобы царили над родной землёй цвета простора, милосердия и надежды: голубой, белый, зелёный.
В таких красках ты открылась мне, Беларусь. И да пребудут они с тобой всегда — как чистота, нежность, прохлада, которые ты дарила мне в ощущениях.
Это уже второе чувство. Чистота осязаема — четыре белорусских города убедили меня в этом. В Минске, Гомеле, Могилёве и Дзержинске воздух светился мягким жемчужным светом.
Свет этот отражался от красных листьев кленов и буков, замирал в бархатных елях, летел в липовые аллеи, поблескивал в цветных витражах вокзала. А потом, словно устав от полёта, оседал каплями росы на сером асфальте и мраморных шарах возле Большого театра в Минске, металлических стульях на сказочной площади Звездочёта в Могилёве, памятнике графу Румянцеву перед входом во Дворец Румянцевых-Паскевичей, скульптуре лодочника на Киевском спуске в Гомеле и тонком рябиновом кусте в Дзержинске.
Каплями этого света можно было умыться и вдохнуть их чистоту как счастье. И счастье это было прохладным и нежным, исцеляющим.
Слух… Какой музыкой отозвалась ты вот мне, Беларусь? Сквозь громаду лет, сквозь долгую, длинную память сердца протянулось задорное цвириньканье:
— Зо-зу-ля-я-я… — слышится милый голос и добрый смех. — Кукушка, значит!
Это няня моя, незабвенная тётя Лиза — Елизавета Крашевская. По мужу — Зозуля. Муж твой был из этих краёв, но воевал на Кавказе и остался после войны в Баку. Думала ли ты, что через много лет твоя воспитанница побывает на Родине твоего мужа, и весёлое слово «зозуля» откликнется в её душе тонкой грустью? Ни тебе, ни ему так и не пришлось больше побывать в Беларуси.
А мне так и не довелось услышать зозуль. Не встретились они мне. Зато вовсю расстарались сороки — важные, нарядные, ни дать ни взять — классные дамы в строгих чёрных костюмах и белых блузках.
Только классные дамы, наверно, не стрекочут так яростно, как эти пернатые — положение обязывает. Ну а сорокам ничего — иной раз такой галдеж поднимут, словно торговки на южном базаре.
И не дай бог какому-то незадачливому котику оказаться в местах их встреч — лучше подобру-поздорову лапы уносить, а то оглохнуть недолго.
Сороки искренне полагают, что любой движущийся предмет посягает на их добро. Интересно, кстати, где они его прячут? Найти бы тайник, да хлопотно и боязно — налетят ведь дамочки, мало не покажется!
Но звуки — не только в сорочьем стрекоте. Они — и в ленивом всплеске волны: река Свислочь, пересекающая Минск, полна достоинства и не позволит себе бурлить, как какой-нибудь горный ручей; и в шелесте листьев, особенно берёзы — они тонкие и чутко податливы ветру.
И ещё — в бое курантов на здании Минской Ратуши: они звучат мелодично и торжественно, словно рассказывают историю страны и стараются, чтобы рассказ этот запал в сердце слушателю.
Вкус… Тут можно дать волю воображению и перечислять гастрономические и прочие изыски бесконечно. Но для меня ты навсегда останешься журавинкой. Этим трогательным и милым словом называли клюкву, что в изобилии растёт на болотах и около озёр, устилая землю ковром из темно-красных ягод.
Клюква была и едой, и спасением, и лекарством. Во время войны клюкву собирали под снегом у колючей проволоки лагерей, растапливали мерзлые ягоды и поили детей. Клюква спасала от болезней, восполняла недостаток витаминов.
Сквозь время и память протянулись красные островки клюквы, как капли крови. И кисловато-горький, печальный вкус её — как вечное напоминание: кровь людская — не водица, и жизнь надо беречь.
Запах — один: божественный, царящий и правящий — сирени. Ею в мае благоухает вся Беларусь. Штраф за поломанную сирень строжайший, и… дисциплина приносит свои плоды.
Города плывут в пленительном аромате, и тяжёлые, роскошные гроздья, кисти, соцветия улыбаются тебе на каждом шагу. Всех цветов и оттенков — от тёмно-лилового и пурпурного с белой оторочкой до бледно-розового, от благородно-фиолетового до ярко-голубого и ослепительно-белого.
Большие и мелкие кусты — в каждом дворе, вдоль улиц и площадей, около учреждений и в парках. Там их больше всего: они образуют целые аллеи, сплетаются в причудливый кружевной узор, будто пары в танце: фиолетовый — белый — голубой — лиловый — белый — чернильный — розовый — голубой и снова белый.
И над всем этим великолепием — облака изумрудных листьев, словно зелёные сердца, распахнутые тебе навстречу. И вспоминается поневоле, звучит в душе бессмертный романс Рахманинова:
В жизни счастье одно,
Мне найти суждено,
И то счастье в сирени живёт;
На зелёных ветвях,
На душистых кистях
Моё бедное счастье цветёт.
— Приезжайте к нам ещё, — слышала я в Гомеле, где мне устроили поистине дивную творческую встречу с читателями. Столько добрых, тёплых и трогательных слов в свой адрес я не слышала сразу никогда. — Всё прошло замечательно, только вот май выдался холодным. Никогда такого в Беларуси в эту пору не было. Климат, видно, меняется.
— Приезжайте, будем рады вас видеть, — неслось мне вслед в Дзержинске, в чудесном и очень уютном зале Дома культуры и в редакции газеты. — Всё было замечательно, жаль только май подкачал. Холодный!
— Молодец, что приехала, дай Бог, не в последний, — улыбалась мне на перроне Могилёва одноклассница. — Замечательно погуляли, жаль только май холодным выдался.
— Вот уезжаете уже, — сетовал муж подруги. — А эта неделя такая холодная была. Никогда в мае…
Бедный май — что только не неслось в его адрес за эту неделю! Казалось, на него обрушились обвинения в антарктическом холоде!
— Тебе май тоже показался холодным? — спросила я у подруги в аэропорту. Мы стояли у стойки регистрации багажа.
— Ну-у-у, — протянула она. — Он, конечно, был немного холоднее, чем…
И тут я не выдержала. Пятый месяц года нуждается в адвокате!
— Какая разница, холодный, тёплый… Главное, чтобы сердце было горячим. Верно?
— Ну да, — не раздумывая ответила Машенька. — Нормальная температура сердца человека — 38,8 градусов.
Кому, как не ей, кардиологу, знать всё о сердце! И самое главное — горячему сердцу температура за окном не так уж важна.
— Ты довольна поездкой в Беларусь? — спросила она меня. Мы подходили к стойке паспортного контроля.
Я в ответ раскрыла ладонь.
— Пять органов чувств. И я, кажется, почувствовала ими города.
— Те, в которых ты была, — мудро заключила она. — Это уже немало. Остальные — до следующего раза, чтобы облик страны сложился полностью!
— Значит, будем жить и ждать любого времени года. Холодным или тёплым его делают люди.
Это был вечер 18 мая. Минск с высоты птичьего полёта напоминал сверкающий узорчатый ковер. Самолёт взял курс на Тбилиси.
Но об этом городе в следующей части…
Я тоже очень люблю Беларусь!
