Из Баку в города...
Часть 2
Светлый
Часть 2
Светлый
К ночным авиарейсам у многих отношение неоднозначное. Кто-то предпочитает их настолько, что готов даже переплатить, лишь бы лететь ночным рейсом. Не милы ему, видите ли, туманные рассветы и алые закаты, яркие полдни и лёгкие сумерки. Другие, наоборот, испытывают чуть ли не панический ужас перед ночным полётом.
У меня отношение к любым полётам спокойно-заинтересованное, но в ночном действительно есть что-то загадочное. Почти весь салон спокойно посапывает, мерно шумит двигатель, а ты вглядываешься в бездонную тьму иллюминатора и видишь только красный огонёк на левом крыле самолёта.
Впрочем, этот рейс Минск — Тбилиси словно весь был окрашен в розово-красные тона. Уже в аэропорту Шота Руставели я узнала, что, оказывается, самолёт попал в грозу: его немного трясло, и кто-то даже вслух читал молитвослов.
Ничего этого я не слышала. Зато было чувство завораживающего восторга, когда самолёт, подрагивая, вонзался в темно-розовые облака, и тьма за окном из чернильно-синей становилась багровой — готовой обрушиться ливнем на землю.
Он и обрушился за несколько минут до прилёта. Шофёр, встречавший меня в аэропорту, рассказал о дожде с таким удовлетворённым видом, как будто он лично повелевал стихиями.
— Земля обновляется, — заметил он со знанием дела. — На то и весна.
Это было удивительное чувство. Южные города обладают магическим свойством аккумулировать запахи. Бог его знает, что тому причиной. Может быть, тёплый климат, раскрывающий ароматы в нагретой земле и горячем воздухе? А может, обилие диковинных, теплолюбивых растений и деревьев? А может, сам солнечный свет, процеживаясь сквозь облака, пропитывается пряными соками земли, на которую ему предстоит упасть? Кто знает?.. Но и свет, и воздух в майском Тбилиси благоухали.
Розами полыхал весь город: кусты около церкви Кашвети — самой старой тбилисской церкви — были сплошь усыпаны тугими оранжевыми бутонами. Пространство около знаменитой Плачущей скалы (грунтовые воды орошают её так обильно, что кажется, будто скала плачет все три времени года, кроме зимы, а зимой превращается в скорбный ледяной памятник собственным слезам) было усажено кустами алых и белых роз. Розы окружали памятник Матери-Грузии, пламенели в парках и скверах, заплетали тбилисские балконы, выстилали подъём к Метехскому замку и аллеи Нагорного парка на Мтацминде.
Белые, алые, пурпурные, розовые, лососево-оранжевые, сиреневые, бархатно-вишнёвые, почти чёрные и жёлто-лимонные, золотые, пышные и скромные, миниатюрные, как незабудки, и огромные, как апельсины. Цветы пахли пылью и нагретым розовым маслом, и в сладком этом аромате угадывалась печаль.
Невозможно было понять, как, каким образом этот обновляющийся весенний мир — цветущий, яркий, солнечный город — не увидит больше человек, любивший его всем сердцем? Для кого он был единственным в мире, родным до каждого камня в мостовой, каждой улочки и проспекта, каждого памятника и малой травинки в городских парках. Что и розами, и горами, площадями и набережной, и даже скромной и тихой улочкой Патардзеули, на которой располагался наш с Магдалиной хостел, и к которой так шло её название («патардза» по-грузински — «невеста»), мы будем любоваться одни. Без нашей общей подруги.
Мы уже писали о её нелепом и страшном уходе. Не хотелось бы повторяться и вновь муссировать тяжёлую тему. В упорстве, с которым люди обращаются к теме смерти, есть что-то дьявольское или… инфантильное. Одни с жадностью стервятников смакуют подробности чужой гибели, словно живут по правилу: «людей всегда будут интересовать три вещи — чужая постель, чужая смерть и чужие деньги». А вторые, видно, следуют строкам: «Кто мало видел, много плачет». Любое событие, мало-мальски выпадающее из рутинной череды дней, для них уже нечто экстраординарное. И поневоле вспоминаешь рассказы о фронтовиках — настоящих, повидавших многое, прошедших через ад сотен боёв. Они не любили говорить о войне, не хотели вновь и вновь переживать её наяву. Этот ад принадлежал только им, и они не переносили его на других людей.
Мы, не сговариваясь, дали друг другу слово, что будем избегать тяжёлых воспоминаний — и в разговорах, и в прогулках по городу.
Но с самого приезда два странных чувства — или видения — неотступно преследовали меня. Отчётливо вспоминались тёмно-розовые облака, которые, подрагивая, рассекал ночной самолёт, и невесть откуда взявшийся весёлый, злорадный голос каркал:
— Сглазила, сглазила! Р-р-разочаррроваллл!
Мне вспомнилось, что во время прежних своих приездов в Тбилиси я неизменно произносила тост за этот город, который никогда, даже в сложные 90-е годы, не разочаровывал. Он всегда был светел, доброжелателен и гостеприимен. Каждое пребывание в нём было радостным.
А тут внутренний голос продолжал злобно каркать:
— Сгллазззила! Р-р-разочаррроваллл!
Я не могла унять его. А вокруг бушевала, цвела тбилисская весна, слагала ликующую песнь во славу жизни. Да что там деревья и трава — даже фигурная оконная решётка и та была частью природы. Очень красивая, она была выполнена в виде вьющейся виноградной лозы. Мастер-умелец заботливо выковал и ажурные листья, и налитые гроздья, и трогательные завитки молодых побегов. Солнце играло на отполированных металлических ягодах, но мне хотелось задернуть занавески, чтобы не видеть этого блеска и сверка.
— Давай поедем… — Магдалина посмотрела на меня и запнулась. — В… Ботанический сад. Представляешь, как там сейчас красиво?
Это было высшим проявлением мужества. Это было деликатно. И я мысленно поблагодарила Судьбу, что дала такого человека в друзья мне.
Ботанический сад в Тбилиси развернул перед нами всю палитру своих цветов, запахов и звуков. Разомлевшая после дождя, исходящая паром чёрная земля пропитывала воздух вкусным, жирным запахом. Тысячи набухших семян в ней готовились к рождению новых ростков, новой жизни.
Пихты, туи, кипарисы, ели и сосны окружили себя голубоватым облаком — их густые смолистые испарения становились на солнце зримыми и плотными. Капли влаги вспыхивали на кончиках игл, как бриллиантовые серьги. Лужайки напоминали пёстрые цыганские юбки, разложенные на траве: золотились одуванчики и купальницы, полыхали герани, тигровые лилии, синим огнём горели незабудки и медуницы, белели куртины пролесок.
От этого великолепия захватывало дух, но сделать вдох было трудно: такое смешение ароматов я помнила только по Воронцовскому парку в Алупке, в далёком детстве.
Сад был на возвышенности, и город был виден как на ладони: древняя крепость Нарикала, Кура, золотой купол Самеба — самого большого храма в Тбилиси, памятник Матери-Грузии. Красота этого города, со всех сторон окружённого горами, строга и лаконична. В ней много сдержанного благородства, о котором когда-то рассказывал мне повар-грузин в маленьком подвальчике грузинской кухни в Баку.
— Смотри, дорогая, — вздыхал он, — ты думаешь, что хачапури — это просто кусок теста с маслом, сыром и яйцом? Неэт! Это философия и поэзия народа.
Румяные, высокие хлебные борта — это горы Грузии. Куда бы ты ни шла, тебе не скрыться от них. Они всегда помогут тебе, если ты честна и права, но они же и накажут тебя за бесчестие. Но и простят, если нужно. Масло и сыр — это полноводные грузинские реки, питающие землю и виноградную лозу. А яйцо — солнце над Грузией, да светит оно вечно!
Вот что такое хачапури! Только мы — скромный народ, о многом не говорим. О многом надо только догадываться, чувствовать. Понимаешь? Надо догадываться!
И словно в унисон этим мыслям вдруг, откуда ни возьмись, появилась большая жёлто-оранжевая бабочка. Сделала несколько кругов над нами и полетела куда-то дальше. Я — человек, далёкий от мистики, но в этот момент мне захотелось верить, что и этот залитый солнцем, яркий, зелёный город, и золотая бабочка — всё это не случайно.
— Смотри, — тихо ахнула Магдалина и кивнула в сторону. На небольшом пригорке высился роскошный алый мак, выросший, видно, сам по себе. Бабочка покружилась над ним, присела на миг — и упорхнула.
Сосны бесшумно роняли крохотные шишки — стробилы, они покрывали землю светло-жёлтой пыльцой.
Я вдруг резко выпрямилась. Словно нежная тайна коснулась меня.
— Это очень хороший знак, — убеждённо сказала я Магдалине. — Поверь человеку, не обладающему интуицией. Но уж если она срабатывает — то безошибочно. Этот город светлый, и словно все добрые силы собрались сейчас, чтобы мы не разочаровались в нём.
— Да, — улыбнулась Магдалина, и лицо её выражало детский восторг. — Алый мак — это любовь, а золотая бабочка — Душа Добра. Это очень хороший знак, правда.
— Ты как будто знала, что надо сегодня прийти сюда, а?
Она лукаво засмеялась.
— Ну… почти!
А завтра была поездка в Цинандали — усадьбу поэта Александра Чавчавадзе, тестя А.С. Грибоедова. А на следующий день — прогулка по проспекту Руставели, откуда мы хотели выйти к Старому Городу, но заплутали и в результате снова оказались на проспекте. И прошагали его в четвёртый раз за день! Даже памятник Чавчавадзе и Церетели воззрился на нас как-то укоризненно! Ещё бы — кружат вокруг него две растерянные женщины и хоть бы цветочек догадались положить к постаменту!
А потом была поездка в Цкнети — дачный посёлок недалеко от Тбилиси.
[justify]
И с каждым
