Каким же убогим показался Людмиле Дмитриевне родной городок – не передать, пожалуй, никакими словами. Разбитая дорога от моста через Упу с начала и до конца главной улицы, обшарпанные двух-трехэтажные домишки амбарного типа, в которых когда-то купцы хранили свои товары, гостиница – гордость последнего первого секретаря райкома – с покосившейся вывеской и грязными окнами на центральной и единственной городской площади. Тут же непременный, обгаженный птицами с мудрого высокого чела до пят, бетонно-алебастровый Владимир Ильич, кинотеатрик с выломанной парадной дверью и заколоченной досками билетной кассой. И ларьки, ларьки, «комки», утопающие в мусоре от чипсов, «кириешек», кукурузных палочек и прочей несъедобной дряни по всему периметру. И почти полное отсутствие людей и машин, словно это и не город вовсе, а брошенные за ненадобностью декорации какого-то фильма о послевоенной разрухе двадцатых годов. После «кипучей и могучей» контраст был удручающим.
Для осознания того факта, что ни в коем случае не следует возвращаться по своим следам в свое же далекое прошлое. Людмиле Дмитриевне потребовалось чуть больше девяти месяцев. И вот ведь какие коврижки: уяснишь что-то, поймешь свою ошибку, признаешь собственную неправоту, а трамвай уже хвост показал. Как ни прискорбно, его уже не догонишь…
Верка вроде бы как и обрадовалась неожиданному приезду своей подруги детства и законной владелицы дома, который в глубине души она считала коли уж и не своим, то почти своим. Наконец-то Людка объявилась и Верка – Вера Васильевна – надеялась, что вопрос с домом теперь можно будет решить окончательно. Разумеется, в ее, Веры Васильевны, пользу. Тысяч десять «деревянных» она бы Людке дала за него. А ежели больше запросит?..
Людмила Дмитриевна не запросила вообще ни копейки. Плотно пообедав Веркиным борщом под вишневую наливочку и жареными карасиками, наловленными Веркиной младшей дочкой в Упе, она часок-полтора отдохнула с дороги и пошла на кладбище. Проведав могилки родителей и поплакав там немножко, вернулась ближе к вечеру назад. Верка подсуетилась: проветрила нежилую половину дома, помыла полы, напекла блинов. За ужином, разомлевшая от впечатлений, натуральной провинциальной еды и наливочки из вишен, до сих пор плодоносящих в родительском саду, Людмила Дмитриевна огласила Вере Васильевне и пятнадцатилетней ее дочке Насте свое решение:
- Верунь, если ты не против, я поживу здесь. Твой-то дом, я вижу совсем развалился. Ну и ладно, нечего на него тратиться. Завтра же пойдем к нотариусу, оформим на тебя дарственную на половину дома. А мою половину я завещаю Насте. Или давай весь дом подарим Насте, - совсем расщедрилась Людмила Дмитриевна: - Нас с тобой не станет, так ей мороки меньше будет с оформлением…
В общем, Людмила Дмитриевна как сказала, так и поступила. Правда, Вера Васильевна настояла на первом варианте. Мол, кто их знает, нынешних-то деток. Семерых, нет, восьмерых выкормила, выучила, в люди вывела, а потом разлетелись кто куда и о матери напрочь забыли. А Настя хоть девка и ласковая, добрая, но лучше не рисковать покудова, а то как бы не пришлось нам с тобой, подруженька, на старости лет куски по помойкам собирать… Покоробила Людмилу Дмитриевну такая Веркина позиция, но спорить не стала. Рассудила так: сама матерью никогда не была, опыта Веркиного в отношениях с детьми не имеет, не ей и судить подругу детства.
Х Х Х
Людмила Дмитриевна и сама не заметила, как втянулась в размеренную, тихую и благостную провинциальную жизнь. Может, кому и трудно приходилось в разоренной реформами и хапугами чиновниками глубинке с ее порушенным под корень каким-никаким, а все же производством и сельским хозяйством, с ее поголовной безработицей и беспросветной перспективой на будущее, но Людмилу Дмитриевну все эти проблемы совершенно не затрагивали. Ей-то, материально обеспеченной минимум на десять жизней вперед, о завтрашнем дне думать было ни к чему, и голова о куске хлеба не болела. Она и Верке, видя, как та растягивает мизерную пенсию, как день и ночь ломается на огороде, да спозаранок бегает с кошелками на автотрассу торговать овощами и фруктами, принялась отстегивать ей от щедрот своих немалую толику. Верка плакала, отнекивалась, но, в конце концов, деньги принимала. Людмила Дмитриевна радовалась, что имеет возможность оказывать благодеяние. Ей бы повнимательней вглядеться в глаза подруги, в которых с каждой очередной подачкой все ярче и ярче посверкивал злой огонек, но не было у Людмилы Дмитриевны привычки смотреть в глаза. Всю жизнь ей в глаза заглядывали. Заискивающе, в надежде на милости, на повышение в должности, на увеличение оклада и пр.
Пока у Насти были каникулы, они вместе ежедневно ходили в лес за грибами, ягодами и просто так, ради ублажения души. Людмила Дмитриевна даже на любимую Настину рыбалку приохотилась. И оказалось, что это такое наслаждение, какого она при всех доступных ей по должности радостях жизни никогда не испытывала. Одногодки, которые еще оставались в городке, посмеивались над ней. С жиру, мол, баба бесится. Тем не менее относились снисходительно и с пониманием: заслужила, почему бы и не отдохнуть, не пожить для себя? Молодые, народившиеся уже после Людочкиного отъезда в столицу, тоже особо не судачили о ней. Ну, чудит бабка от безделья, так пусть себе и чудит – кому какое дело?
Х Х Х
Подошла осень. Захолодало. Настя целыми днями пропадала в школе. Пора бы и домой, в столицу. Однажды подумав так, Людмила Дмитриевна растерялась. А где ее дом? Думала-думала и решила остаться на зиму. Как-то в Настин выходной съездила с ней и Верой Васильевной к себе на квартиру. Тоска! Забрала зимние вещи, подарила Верке свою новую норковую шубу, Насте шикарный японский телевизор с видеомагнитофоном и этим же днем вернулась домой. И чем дальше «пижончик» увозил ее от столичного столпотворения, тем легче становилось на душе. Не в пример Вере Васильевне, которая за всю обратную дорогу, сидя за спиной у Людмилы Дмитриевны и Насти, не проронила ни слова. Она была в шоке.
С этого момента отношения между подругами начали портиться по нарастающей. Вера Васильевна принялась бегать по городку и распускать слухи о сказочном богатстве «поганой лимиты», нажитом, ясный лапоть, неправедным путем. Где ж это, дескать, видано, чтобы одинокая баба, пустельга, шарашкина дочь, в золоте купалась, когда как нормальные и честные люди с хлеба не квас перебиваются. На нашей же народной кровушке и опузырилась, пиявица болотная!..
С Людмилой Дмитриевной перестали здороваться. Возмущенная вопиющей несправедливостью и черной неблагодарностью теперь уже навеки бывшей подруги, а ныне первейшего врага, Людмила Дмитриевна сперва перестала снабжать ее деньгами, а потом затеяла судиться, дабы дать обратный ход дарственной в пользу Верки и весь дом передарить Насте. Не тут-то было! Город, милиция, администрация, судебные власти приняли Веркину сторону и завели истицу в такие юридические дебри, наставили таких дрынов в колеса, что хоть ты в ООН жалуйся – просвета не видать как собственных ушей!
Отчаявшаяся и доведенная почти до сумасшествия Людмила Дмитриевна не придумала ничего лучше, как... отравить соседкиных кур. Купила в хозяйственном магазине порошок для тараканов, намешала в бисквитный торт. Не знала, подействует ли, но очень хотелось хоть чем-то пронять мерзавку Верку. Подействовало! Верка и две соседки бабки (свидетельницы в суде) застукали ее в курятнике в момент кормления несчастных птиц убойным тортом.
Куры передохли все до единой. Суд состоялся через два дня. Людмиле Дмитриевне инкриминировали статью 167, часть 1 УК РФ «Умышленное уничтожение или повреждение имущества» и статью 245, часть 1 «Жестокое обращение с животными» и по совокупности приговорили к штрафу «в размере двухсот минимальных размеров дохода осужденного за два месяца».
Людмила Дмитриевна вернулась в Москву. Навсегда! А в городке до сих пор хвастаются, как проучили лимиту безродную, «возомнившую из себя слишком много».
|
Вызвал печальный отклик в душе.
Чёрная зависть превращает людей в ничтожество.
Но и обида тоже творит свои чёрные дела.
Жаль Людмилу Дмитриевну, что случилось у неё затмение разума.
Бедные курицы. Это очень жестокий поступок - отравить ни в чём не повинных птиц.
А дарственные - сначала дарят, а потом жалеют о своей "щедрости".
А про подругу её и слов нет. Глупость вперёд её родилась.
Спасибо, прочитала, как всегда, на одном дыхании!