На старой, облупившейся скамейке, с сиденьем, что уже давно требовало замены, сидят шесть женщин. Легкий ветерок колышет их одежду, волосы из причёсок выбивает, раздувает шкурки семечек под ногами.
— Ну что, Танька-то опять замуж собралась? — наконец говорит Марфа Васильевна, потерев запястьем простудный нос.
Она своеобразная предводительница склок, но за спиной её кличут Бабой Ягой даже подруги, а всё из-за забавной родинки на носу и в целом внешнего сходства.
— Не замуж, а опять в “хорошую” компанию устроилась. — упрекнула Варвара Григорьевна, качая головой в знак осуждения. Ох и не любит она Татьяну, нет, всех не любит! Рядом её сестра сидит — Наталья Григорьевна, вытирает руки о подол платья перед тем как схватить горсть семечек и начать их щелкать. В промежутках лопочет: — Спит со всеми подряд, ей богу.
Марфа Васильевна хихикает, и её смех эхом отдаётся по подругам. Она перекрещивает ноги, зажав себе ладони меж бёдер, бросает взгляд в сторону окна соседнего дома, из которого доносится тихий разговор.
— Да и не только она. Вот заметили, как Дарья Ивановна с того момента, как соседку по избе нашла, так себе места и не находит? Сутулится всё время, словно ей тяжело жить стало! Ходит понурая, а огрызается то как!
— Да как собака то и огрызается, — поддакивает злобно Варвара, — Я к ней на днях за солью зашла, рот только открыла, а она мне: “Чего приперлась? Нет у меня ничего, иди отсюда пока тряпкой не огрела.”
Вздохи пронеслись по бабам. Закачали они головами, зашептались. И только одна не поймёт: какая такая Дарья?
— Ты это про ту Дашку, которая летом в сарае что-то хранила? — влезает самая молодая — Люська из соседней деревушки.
Глядит Люська на женщин и к своей односельчанке оборачивается. Та, единственная аравийка на две деревни, головой качает и грудь приглаживает, более осведомленная в именах жителей Жёлтой Малиновки:
— Да не путай ты Дашку с Веркой. Это Вера всё в сарае что-то прятала, а Дашка – это та, что замуж пять раз выходила, а с ней ни один мужик жить и не хотел. Вот, она себе соседку нашла.
— Так это та, шо бездетная и с кошками? — вспомнила наконец Люська. В ответ Наталья Григорьевна головой кивает:
— Она самая, — говорит, — И с соседкой и с кошками своими живёт. Чего ей ещё делать то? Чай только компанией животины и довольствоваться.
А Варвара то на всех злая, склочная, то и дело потертыми зубами скрипит, как пенопластом по стеклу, злобно выплёвывая слова: — Да будто сдалась она ей. Ты глянь, глянь! Не животина, а мохнатые кости. И соседка у неё такая же! На кошку облезлую похожа. От того она себе её и взяла, небось с одной из своих мочалок перепутала. Тьфу.
Аравийка мгновенно расхохоталась, безумно любя Варвару за её острый язык.
=====================================
Женщины кидаются новыми деталями, каждая добавляет что-то своё — то, что на самом деле произошло, и то, чего они бы хотели, чтобы произошло. А Васька с бабушкой, облокотившись о забор, переглядываются в безмолвном понимании: давно склоки ни с кем не ссорились. А распространять на всех гнилые корни сплетен хочется не только в своем бабьем кругу.
=====================================
Аравийка приподняла руку и бабы постепенно притихли. Огляделась она по сторонам да склонилась ближе, отдёргивая как-то нервно платок.
— Вот уж не думала, что скажу, но Костя и Матвей совсем близки. — сделав многозначительную паузу, аравийка заставила глаза всех округлиться! Даже невозмутимая бабушка Васи поперхнулась, а аравийка продолжает: — А вы что ж, не замечали сколько они вместе ходят?! Да между ними что-то есть! Иначе зачем так часто видеться и ходить чуть ли не под ручку?
Сестры Григорьевны скривившись и стали похожи друг на друга, как близнецы. Они махнули одинако руками да сплюнули на землю, в один голос крикнув: “Вот вам и Танькино воспитание!” и затараторили о юношеской любви.
=====================================
Ох и неуютно было в деревне. И если жители постарше ещё могли что сказать склокам, то молоденькие стыдливо краснели и скорее убегали, мужчины вовсе обходили бабью улицу стороной. Ну, не все, конечно, были в Жёлтой Малиновке индивиды, хотя... скорее инвалиды.
=====================================
— Ах, а вот ещё – слыхали? — восклицает наконец Антонина, собирая непослушные кудри в пышную косу необычного рельефа. Она вытягивает шею, как будто рассказывает о чём-то сверхважном. — Коля-то говорит, что на самом деле не пьёт, а что ж тогда шатается всё время? Небось от воды его так распирает.
Захохотала Тоня. Схватила семечек в кулак и отправляет в рот. Причмокивает, кожурку сплевывает себе под ноги, продолжая:
— Ну, Коля то пьянью был всегда, а тут, представляете, Витьку с собой таскать стал. Ходят теперь два голубка у нашей бабки Нюры самогонку клянчить. Да не за деньги! За то, шо за нашими самодурами следят. Ой! — брезгливо отмахнулась она.
Смех, перешёптывания. Наконец забыли о юных любовниках. Вася обнимает один из кольев забора и опускает на него подбородок. Бабушка лишь сдержанно выдыхает, но по ней видно, что она зла на этот постоянный бабий концерт. Она отворачивается, бурчит себе под нос что-то невнятно-осуждающее и уходит в другую сторону огорода виноград собирать.
И вдруг, откуда ни возьмись, появилась упомянутая баба Нюра — местная поэтесса самодеятельности! Из всей этой семёрки знает обо всех и всём ещё за три дня до того, как что-то случится. Но сейчас главная тема любых её разговоров — супруги Сурамели — семейная пара, недавно приехавшая в Васькино захолустье. Муж грузин, а жена Бог знает кто, хотя имя носит казачье. Оба горячих кровей и сложных характеров.
Анна, как услышала про Сурамели впервые, аж в лице переменилась! Глаза заблестели, будто две копеечные монетки и сейчас блестят. Оно и ясно. Эти Сурамели интересные персоны.
— Бабы, — закричала она, задыхаясь, — Да это ж кладезь вдохновения!
Приземлилась баба Нюра на скамейку между тройками, смачно хлопнула себя по широким ляшкам. И, не дав никому опомниться, затараторила:
— Представьте себе! Он, значится, грозный как Зевс, с привезенной братом недавно газетой “Иверия” в руках, орет: “Где мои носки, Федосея?!” А она ему в ответ, голосом сирены: “Твои носки, Гиорги Арутюнович, давно улетели в космос вместе с твоим чувством юмора!” А дальше – бац! Сковорода! Искры! Молнии! Гениально!!
Слушательницы аж рты пораскрывали от такого напора. Баб Нюра, наглаживая себе ноги с гордо поднятым носом, не унимаясь, продолжала:
— Я, — говорит, — прямо поэму сочиню! “Ода сварливой Жене и злобному Мужу!” Там будет и про любовь, и про ненависть, и про вечный спор между мужским и женским!
Восхищения просто не было предела. Складывает баба Нюра руки перед грудью в молитвенном движении, мечтая:
— Они, значит, вдруг поймут, что друг без друга – никуда! Что вся их ругань – это просто способ выпустить пар, чтобы любовь не задохнулась! Будет, как там его внук называл...
Задумалась баба Нюра, зачесала вдруг глубоко седую голову, ломая пальцами и так небрежный после её беготни пучок на затылке. Замычит и как хлопнет вдруг в ладоши, что аж все подскочили!
— Хэппи-енд, о как. Как в голливудском кино!
Замолчали члены Сарафанного радио. Кажется, зависть их взяла всех одним хватом.
Переглянулись сестры Григорьевны, насупилась Антонина, перестала себя наглаживать аравийка, а Льсюка с Марфой Васильевной вовсе уставились на Анну, как на врага. А вдруг, и правда, баба Нюра прославится благодаря Сурамели? Вдруг ее напечатают в местной газете? Негоже! Надо и себе что-то придумать! А может, как подручники баб Нюры начать следить?
Но это уже другая история.....
=====================================
Так, Васька, иди бабуле помогай.
— Да иду я, иду..командирша, блин. — вздохнув, Вася отстраняется от забора и плетётся к виноградной лозе.
Иди, иди, Васька! Скоро тоже пойдем за Сурамели следить.