Мальчишник Часть I

Часть I.

— Только не злись, ладно?.. Я не хотела по телефону. Просто… хотела, чтобы ты видела мои глаза, — сказала Катька и отвела взгляд.

Я ждала. С бокалом в руке, с ледяной тяжестью внутри. Что-то было не так с самого начала.

— Говори, — сказала я. — Если сейчас не скажешь, я уйду.

— Мы с тобой подруги. Я хотела сказать лично.
— Сказать что?

Катька вдохнула:
— Я с твоим Димкой.

— Уже не случайно. Не на один раз. Просто… мне с ним хорошо. Мы скрывали, сначала. Потом уже не совсем. Юлька знала. Ты — последняя.

Смотрела на неё и не понимала. Будто это не про меня. Не про моего Димку. Словно она рассказывает чужую историю, как сплетню.

— Катька… ты чё, меня разыгрываешь?

Она опустила глаза:
— Прости, Оля. Так получилось. Сначала случайно. Помнишь, когда ты ушла на работу, а он остался? Ну вот. Мы тогда… переспали. А потом — ещё. И ещё. Знала, что делаю больно. Просто больше не могла делать вид. Пыталась уйти. Он сам тянулся. Мы оба виноваты. И я поняла — хочу быть с ним.

— И он захотел? — спросила я. Голос — чужой.
— Димка попросил сказать. Чтобы всё было по-честному.
— По-честному? — я чуть не засмеялась.
— Не хотела ранить. Просто… случилось. Ты бы поняла, если бы была на моём месте.

— На твоём месте?
— Ну… если бы знала, как он на меня смотрит… Поняла бы.

Смотрела на неё. Рыжая. Вечно с вызовом. Без принципов, без работы, без образования. Живёт, как в сериале: романы, секс, приключения, море историй про «такого зверя».

Развратная тварь. Раньше так не думала. Сейчас — да. Именно так.

Но чтобы мой Димка?
Который смеялся над её похождениями.
Который говорил:
— «Катька? Ну да, весёлая, но у неё всё — между ног. Не по уму, не по сердцу».

А теперь — между ног и по уму, и по сердцу?

Не понимала. Не верила. Хотела, чтобы это была шутка. Плохой пранк. Галлюцинация.

Но она сидела рядом. Смотрела честно, почти с жалостью. И это было хуже всего.

Не ударила. Не закричала. Просто встала и пошла к бару. Руки дрожали. Спина горела. Она не догоняла. Или делала вид, что всё честно. Что мир может вместить такую подругу и такую любовь.

Пока ждала заказ, подошла сзади:
— Ты злишься. Это нормально. Но, поверь, скоро отпустит. Мы с Димкой не специально.

Я обернулась. Сказала тихо:
— Свали тварь.

Она опустила глаза. Ушла.
Осталась. С коктейлем. С онемевшими пальцами. С горем, переполнявшим изнутри. Вечер только начинался.


Села в самый дальний угол. Где не слышно слов, только басы. Где никто не разглядывает, не подмигивает, не подходит.

Открыла галерею. Фото — мы в Тбилиси. Он за спиной, обнимает. Я — в чёрной рубашке, волосы забраны, улыбаюсь. Он прищуривается — будто солнце в лицо. А может — совесть.

На фото мы — как пара из рекламы. Без трещин. Без истории. Без лжи.
Тогда сказал:
— Ты — моя Оля, никому не отдам.

Запомнила. Повторяла про себя. Думала: вот оно. Дом, дети, творог на завтрак, и чтоб не уходил никогда.

Теперь фото — насмешка. Вижу то, что раньше не замечала: рука держит не крепко, а как будто неуверенно. А я улыбаюсь — слишком стараясь. Словно прошу: полюби меня вот так. Навсегда.

А он уже знал, что нет.
Он не был плохим. Не монстр. Мыл голову в ванне, когда болела. Вытирал слёзы в метро. Покупал любимый йогурт. Был тёплым. Или иногда? А я верила. Потому что любила. Потому что думала — перерастёт. Дозреет. Признается.

Уже даже представляла свадьбу. Без фаты. С живой музыкой. Только свои. Думала — вот оно.

Но нет. Нажала его номер.
— Алло?
— Ты с ней?
Жду.
— …Оль.
— Просто скажи.
— Да. Я с ней.
— Давно?
— Да.
— Ты меня любил?
— Любил.
— И?
— Так получилось.

Эти слова. “Так получилось”. Как будто пролил чай. Забыл зонт. А не спал с моей подругой, пока я варила суп и верила, что он работает допоздна.

— Дима, ты предатель.

Слёзы пошли сами.
— Прости…

— Нет. Не надо. Ты ещё всё поймёшь. И себя. И меня. И Катьку эту мелкую суку. И то, что просрал. Ты не просто меня бросил — ты слил всё, что тебе дали в чистом виде. Ты это даже не заслуживал.
Он отключился. А я всё ещё говорила. Кому — не знаю. В пустоту. В воздух. Слова летели — острые, мокрые, тяжёлые.

Подошла к бару.
— Два двойных виски. Безо льда.
Он молча налил. Выпила один. Потом второй. Почувствовала, как отпускает. Немного. Как будто кто-то отпустил пальцы на горле. Снова вытерла лицо. Но они, сука, текли. Уже не по одной — будто прорвало.
Он посмотрел. Не глянул — увидел.
Как умеют те, кто не лезет, не спасает, просто дано — быть рядом.

Стояла перед ним — в платье, что уже не держалось как надо, с размазанной тушью, с губами, сжатыми в узкую полоску — не рот, а шрам. Волосы слиплись сбоку. Запястья дрожали, как у подростка после провала. На шее — тонкая цепочка. Та самая, что Димка когда-то подарил «просто так».

Дышала тяжело. В глазах — пустота, за которой буря.
Выглядела так, как выглядят женщины, которые только что вышли из огня. Сгорела не она — сгорело всё, во что верила.

Он не задал ни вопроса. Просто налил ещё. И тихо:
— Садись, милая. Я пригляжу за тобой.

И всё. Сочувствие — не как жалость, а как разрешение быть слабой. Прорвало. Села. Начала реветь.

Он остался напротив. Смотрел — на плечи, вздрагивающие от рыданий. На глаза — опухшие, но в них ещё держался гнев и остатки достоинства. Волосы у висков — встопорщились, с одной стороны прилипли к щеке.
Видел. Была симпатичной. Двадцать пять, может, чуть больше. Короткое чёрное платье подчёркивало фигуру — без усилий. Как у тех, кто просто живёт в своём теле.

Волосы с мелированием — растрёпаны, будто она или плакала, или засыпала лицом в подушку. Губы сжаты. Подбородок дрожал. Нос покраснел. Щёки блестели.

Платок лежал рядом — свёрнутый, забытый. Слёзы вытирала ладонью. Грубо, быстро. Как будто пыталась стереть лишнее. Руку прижимала сильно — не чтобы вытереть, а чтобы не рассыпаться.

Уже не пила. Просто сидела. Смотрела в стакан — как в прицел. И в этой неподвижности было больше, чем в любом крике.
Он — не отходил. Просто оберегал. Без слов. Без жалости. Точно знал: молчание — может спасти.