Маруся пришла домой под утро невесёлая.
– Но что ты, доню, – загудела мать, не спавшая, в ожидании развязки любовной истории дочери, – гуляла с Фролом?
– Мамашенька, он даже не глянул на меня. Всё время озирался по сторонам, Катьку искал, а потом вовсе ускакал идей-то, кубыть, к Терентьевым подался, – заревела в голос она.
– Не плачь, Маруська! От ведьма – Шкандыбиха. Я разберуся с ней. Учила ишшо: «Терлыч , терлыч, Фрола покличь!» Как же?! Я ей так покличу, что отзываться нечем будеть – язык вырву. Не горюй, донька!
Та продолжала заливаться слезами.
– Перестань голосить. Было бы из-за чего. Наколдуеть, зараза! Куды денется.
– Скольки ждать-то, обешшала же, – начала успокаиваться Маруся
– Надысь Маланью Воронкову видела, сказывала, что Патракей Шкандыбин лежить больной, опеть куды-то вляпалси. Подою коров и схожу, вроде, проведаю его, а заодно и с ведьмой ентой погутарю. Ложися, Маруська, спи. Матерь постоить за тебя.
– Вы только не деритеся с ней, мамаша. А то будеть, как в прошлый раз на пашне, палец себе выбили, – пробурчала Мария, укладываясь спать.
Параскева, низенькая, толстая, ещё нестарая баба, и её муж Патракей Шкандыбин, длинноногий, узкоплечий и неудалый казак, жили через три двора от Бычковых. Надо сказать, чудные имена они получили от бывшего семинариста, выгнанного из бурсы за неуспеваемость. Он помогал дьячку крестить детей и, словно в шутку, выбирал в святцах для дитяти самое редкое имя. Шкандыбиным ещё повезло. Параскеву называли по-местному Парашка, или чаще Шкандыбиха, а Патрикий превратился в Патракея. Но тогда в прибрежном донском хуторе, откуда супруги родом, вышли в мир ещё Еразим, Филогоний, Епинафа, Проскудия и другое «сказочное» народонаселение.
Бычиха набрала в кувшин топлёного масла «для больного» и отправилась к соседям.
Толкнула в хату дверь. Патракей, туго обмотанный бабьим платком, развалившись на кровати, постанывал. Накануне праздника велела жена ему кабана забить. Он никого в помощь не позвал – понадеялся на свои силы, да и не хотелось мясом делиться. А кабан – зверюга ещё тот: грудина - никакого аршина не хватит мерять, а зад – так трёхпудовый окорок. Почти год кормили борова!
– Замнёт! – подумал Патракей и предварительно, для храбрости, хватил кружку браги. Хмель в голову – разумению дурная подмога. Замыслил казак сначала оглушить животину, а потом заколоть, всё легче будет. Взял кувалду и открыл дверь катуха.
Видит: кабан стоит неподвижно, словно в задумчивости. Патракей руку с кувалдой на отлёте держит – готов бить точно в лоб. А кабан стоит. Казак начал пугать его, размахивая кувалдой перед рылом. А тот стоит, как вкопанный. Патракей и так, и сяк с ним, взмок даже от старания. И, рассердившись, как влепит ему кувалдой в ухо. И в ту же минуту сам оказался верхом на кабане – тот кинулся к выходу, норовя между ног его проскочить, да и посадил несчастного на спину.
И вот выскакивают оба из катуха, и давай по двору носится. Кабан визжит, всадник кричит благим матом.
Из хаты вывалилась Шкандыбиха и всплеснула руками:
– Господи Исусе Христе, спаси и помилуй!
А действие развивается. Вот завалилась поленница, вот опрокинулось корыто, покатились вёдра…. Патракей орёт, куры квохчут, телёнок мычит, собаки брешут….
У кабана и у Патракея глаза одинаково от страха на лоб вылезают. Жуть, да и только!
И тут кабан, насмерть перепуганный, заскочил вдруг обратно в катух. Шкандыбин, больно ударившись о притолоку, свалился с него и зашиб себе рёбра. Попробовал, было, подняться – боль невыносимая. Тогда он от боли, от злости и беспомощности завыл. На вой опять отозвались все собаки в округе.
Бедный кабан, дрожа от страху, в угол забился и совсем глупым поросёнком стал, а Шкандыбиха еле до кровати Патракея доволокла и побежала за лекарем. Тот сделал примочки, помазал снадобьем, туго перемотал тряпками и велел лежать.Так и остались Шкандыбины на праздник без свежатинки, да и без самого праздника. Так что приход Бычихи был для них скорее желательным, чем неприятным.
– Здорово живёте в вашей хате! – входя в дом и умильно улыбаясь и крестясь, пробасила Бычиха
– Слава Богу! Заходи, товарка, гостьей будешь.
– С праздником, соседи!
– И тебя, Лукерьюшка, с праздником! – также умильно ответила хозяйка.
– Да вот, услышала от Маланьи, что Патракею неможется, дай, думаю, проведаю соседа. Перекрестившись на образа, Бычиха подошла к Патракию и жалостно спросила:
– Как ты, Патракей Матвеевич?
– Больно, – простонал он, – упал, все бока болять. Немец сказал, что два ребра поломал.
– Сам виноват, – сердито буркнула жена.
– Я тебе вот маслица принесла, перед праздником натопила. Ешь, сосед, на здоровье, поправляйся.
Она повернулась к Шкандыбихе и совсем другим голосом проговорила:
– Выйдем-ка, Параня, на час.
– А что так? – заволновалась всем рыхлым телом струхнувшая Шкандыбиха.
– Тырлыч-траву покажу тебе!
– Не надо, соседка, и на старуху бывает проруха. Ну, не получилось на этот раз, – заглядывая Бычихе в глаза, виновато проговорила та. – А, можеть, ишшо сбудется – просто время не пришло. Это ж не сразу получается. Раз – и парень твой! Подождать надо, – замельтешила Шкандыбиха. – А хочешь, я погадаю?
– Что гадать, когда не смотрить Фролка на Марусю мою. За Катькой Терентьевой бегаеть. Слухай, Парашка, кубыть отворот какой есть? Для Фролки, а?
– Это, пожалуйста, только не могу обешшать, как после приворота он будеть действовать, – более спокойно вздохнула Шкандыбиха, – тырлыч-трава всем девкам помогала, а твоей не помогла. Потому что дело не в ей, а в парне. Пойдём, соседка, в баню, – повторила она, – там тихо, я погадаю и точно скажу – будет ли Маруська с ним?
– Ну, смотри Парашка, ты меня знаешь.
– Знаю, как не знать. Помню твои ручушки, – примирительно согласилась Шкандыбиха и покатилась шариком в конец огорода, где виднелась угрюмая перекошенная банька, давно не видевшая хозяйского пригляда. Но в предбаннике было чисто и аккуратно, всё приготовлено для гаданья: иконы, свечи, святая вода и различные колдовские предметы.
– Когда Маруська родилася? – деловито спросила Шкандыбиха, расставляя на низеньком столике по кругу свечи.
– Перед Масленой.
– Теперь садися и молчи. Рта не раскрывай, а то гадание будеть неправильным.
[justify]Гадалка плеснула в миску святой воды, открыла коробочку с разными семенами и зажгла все свечи. Среди бела дня на Бычиху обрушились таинственность и страх. А Параскева вслух прочитала «Отче наш», перекрестилась на икону Божьей матери и начала пальцем рисовать вокруг миски какие-то узоры. Бычиха немного отошла и, сомкнув плотно губы, молчала, хотя её так и подмывало спросить Шкандыбиху, для чего это она делает. Та же что-то шептала неразборчивое, водила над водой руками, изредка опуская в неё семечко. Некоторые из брошенных семян оставались на поверхности. Закончив своё действо, гадалка ещё раз перекрестилась на икону и начала водить уже по воде пальцами и