1
Ничейная полоса дымилась воронками разрывов. Сизый, пахнущий сгоревшим порохом и сырой землёй дымок вился из каждой воронки и растворялся в воздухе, поднявшись на высоту земляного фонтанчика от автоматной пули. Вверху гудело и стонало от летевших ракет и волнисто-курчавые следы изумительным непрочным граффити украшали синь неба. Вдалеке слышались разрывы тяжёлых бомб, и мелкая вибрация будоражила жившую в грунте колонию насекомых.
«Гай» сидел в густой кроне липы. В ней он оборудовал наблюдательный пункт. С высоты семи-восьми метров пространство просматривалось хорошо, но не далеко. Первый эшелон окопов противника наблюдался еле-еле.
Даже воткнув глазницы в резиновые накладки окуляров приходилось напрягать зрение, чтобы что-то рассмотреть, что там происходит. Происходило мало интересного. Точнее, ничего. Создавалось впечатление, враг покинул траншеи. Для чего и почему? Почему: концентрирует силы перед атакой или отражением ударных групп? Для чего: вот тут интереснее: готовит западню, куда по неосторожности попадёт взвод штурмовиков или, угодят разведчики. И тогда пиши всем от роты оставшимся составом похоронки родным на погибших товарищей.
Такие мысли лезли в голову и «Гай» на них не отвлекался. Они помогали ему не задремать и пропустить нечто важное. Третьи сутки на ногах без сна сказывались тяжело. Это в самом начале войны, когда здоровья и сил было как у быка семени, он мог свободно обходиться без сна и отдыха сутки-двое, по обстоятельствам и трое. Лишь бы шла работа. Лишь бы бежать вперёд. Лишь бы палец не устал давить на спусковой крючок. Лишь бы видеть результат своей боевой подготовки.
За три года война приелась. Как приедаются и надоедают нелюбимые жены на апофеозе семейных скандалов. Как становятся незаметными проливные осенние дожди, зарядившие с утра до ночи и так на протяжении недель. «Гай», не прерывая наблюдения, вспомнил минуты объявления войны не войны, а не пойми, чего на самом деле.
Перед глазами бежала вереница кадров из прошлой довоенной жизни. Она казалась пресной и обыденной. Хотелось чем-то разбавить пустой коктейль рутины. Сейчас же «Гай» думал о том, какими всё же они, он и друзья, и многочисленная родня, были дураками. Мирные дни казались пресными! Ха-ха-ха! Вот в эту минуту напряжённого наблюдения за врагом он отдал бы все три года войны за три минуты того мирного прозябания. Время назад не воротишь. Правы были древние философы. Ой, как правы, когда утверждали, наслаждайся днём и не проси сверх меры. Лишнее не всегда можно съесть и переварить без последствий. Это «Гай» добавил от себя. В последнее время он заметил, его стало тянуть на разные умные размышления. Стал чаще задумываться над тем, над чем откровенно смеялся. По случаю раздобыл у кого-то потрёпанную книжку без обложки и без страниц, бумагу использовали в утилитарных целях за неимением туалетной бумаги и для розжига костра. Но и оставшихся страниц, того, что сохранилось, той информации, иногда частичной и неполной, с ускользающей мыслью, ему хватило задуматься над осознанием бытия и мира в целом. Не того мира, мира его жизни с родными и близкими и фронтовыми друзьями. Мира – это земного шара. С удалёнными уголками, где по утверждению из некоторых достоверных источников до сих пор не ступала нога человека. Где сохранилась первобытная природа, реликтовые растения и деревья, где родники чисты и вода вкусна и без химических примесей, что так характерно для развитого цивилизационного общества, ушедшего далеко вперёд в своих претензиях к окружающему пространству от своего первоначального спокойного существования. «Гай» сплюнул вниз. Послышалось жужжание и перед лицом закружил жук. Как ни силился вспомнить, как он называется, так и не вспомнил. Даже когда он опустился на соседнюю ветку и «Гай» рассмотрел большие рога, похожие на оленьи. Городская жизнь, с её стопроцентной урбанизацией оторвала человека от истоков жизни и природы. Остались только одни общие названия: рыба, звери, птицы, насекомые, микробы-бактерии.
2
В первый день мобилизации пойти на призывной пункт помешало много обстоятельств. День рождения друга. Пикник на обочине цивилизации, вдали от городского шума и повсеместной телефонизации, где остались руины прежних поселений – излюбленное место кинематографистов для съёмок фильмов ужасов и сдвинутых по фазе поклонников пощекотать нервишки среди дикой запустения и заброшенности. Пленэр и отдых, как дополнение к обильной жирной и вкусной пище и бесконечному спиртному, взятого про запас столько, что можно напоить полуроту. «Гай» грустно улыбнулся: бывает же такое, вот, нахлынет что-то, чему конкретное слово подобрать сложно, и начинаются всякие рефлексии.
Утром мать встретила на пороге. Ошарашила: – Война, сынок. Он рассмеялся: – Мам, ты о чём, дорогая! Кто из нас выпил больше, чем мог и меньше… Мать перебила: – Война, не до шуток. Соседа, твоего одногодка вчера мобилизовали. Тебе нужно куда-то уехать. Он рассердился: – Куда, мам? От себя никуда не уедешь. Сказал и пошёл к себе в комнату. Вывалил все вещи с шкафа и понял, его затёртые до дыр джинсы, контрафактные рубашки от домов одежды ничего, актуального здесь, там не пригодится и, скорее всего, придётся очень надолго забыть. Мать с порога: – Что удумал, сынок? Ответил, не оборачиваясь: – Пойду записываться добровольцем. Буду воевать, что ещё можно в данной ситуации думать? Мать в позу и кричит: – Не пущу! Он посмотрел в окно: – Спрашивать не стану. Мать помолчала: – Что со мной будет, подумал, если тебя убьют? Он рассмеялся: – А если нет. Мать озабоченно: – Что нет? Он, чуть ли смеясь: – Если не убьют. Тогда, что с тобой будет? Мать поперхнулась словами: – Ничего, – и расплакалась. Вытерла слёзы: – Сам всё решил и не посоветовался. Он виновато, но решительно: – Я вырос. Могу сам принимать решения. Без чьих-то советов. И разрешения давно не нужны. Мать глубоко вздохнула: – Да, ты прав, ты – вырос. Вырос незаметно и я не заметила. Не заметила и упустила тот момент, момент твоего взросления.
Некоторое время они помолчали. Мать не решалась заговорить первой, чувствовала – расплачется, снова заболит сердце, о своей болезни сыну не говорила, откладывала на потом, сейчас понимала – говорить не надо, незачем печалить его. Пусть идёт воевать, как отец, может, ему повезёт больше, и он вернётся домой. А вот отец пропал. Без вести. Нет даже могилки, куда можно прийти и поплакать, облегчить душу, высказать пусть и могильной плите с фото накопившееся на сердце и на душе. Молчал и он. Чувство стыда и вины не позволяло сказать или объяснить своё спонтанное решение, понимал, любое слово воспримется ею как оправдание и от этого ей станет ещё горше. А он не мог позволить себе усилить страдания матери, он знал об её заболевании. Как-то в отсутствие матери зашёл в её комнату и увидел выписку врача. Что-то неприятное сжало сердце и противный холодок сковал тело. Он читал текст, изобилующий медицинскими терминами, и глотал слёзы. Представить своё существование без неё он не мог. Понимал, никто не вечен, но печальный и скорбный момент хотелось, чтобы пришёл как можно позже. Хватает ей пропажи отца. Тихие всхлипывания полгода после его пропажи часто доносились из комнаты матери. Ему хотелось войти к ней, успокоить. Сказать что-то. Но не решался. Трудно оказалось сделать простой шаг. Да и что он мог сказать, какими словами утешить и успокоить. И вот сейчас, он понимал, поступает безжалостно. Прощения ему не будет, если с нею случится что-то непоправимое. Да и сможет ли он жить со спокойной совестью, тоже трудный вопрос.
Мать заговорила первой: – Не могу убедить тебя передумать и не стану тратить время. Пообещай, хотя бы, что будешь осторожен. Конечно, просьба глупая, как можно быть осмотрительным там, где смерть вступила в противоборство с жизнью. И у жизни чаще всего, проигрышный шанс. Он бросился к матери, обнял её, уткнулся лицом в плечо: – Не могу этого обещать. Постараюсь, но, понимаешь, мам, как получится. Всё-таки, война – это не прогулка в парке с любимой девушкой с мороженым и лимонадом. Ты меня благословишь, мам? Мать всхлипнула и вытерла лицо тыльной стороной ладони и посмотрела сыну в глаза: – С каких пор ты стал верить в бога? Как и отец, всегда отрицал его существование. Что поменялось? Он улыбнулся в ответ, глад мать по плечам: – Мир изменился, мам. Жизнь сильно поменялась. Переменились обстоятельства. Мы просто не замечали этого. Или не хотели. Думали, всё останется по-прежнему на протяжении многих-многих лет. Мы будто носили розовые очки. Пришло время снять очки и принять мир и жизнь такими, каковы они есть: жестокими, суровыми, беспощадными. Мать погладила его по голове, взлохматила отросшие сильно волосы: – Знали мы это, просто не хотели принимать серьёзно. Зарос, как дикарь, сынок. Он рассмеялся: – Там обрежут, мам, или постригут наголо. Мать тихо улыбнулась: – Потом отрастут. Ему ничего не оставалось, как промолчать немного: – Обещать ничего не могу. Недавно вычитал одни замечательные строки в старой книге: война – это та же работа, если игнорировать правила техники безопасности, будут необратимые последствия. Мать улыбнулась тревожно: – Какая же это работа – война? Это убийство. Он прижал мать к себе и погладил: – Работа – специфическая работа и правила безопасности постараюсь соблюдать. Я вернусь. Писать буду. Редко. Знаешь, у меня разногласия с чистописанием и орфографией.
3
[justify] Военком рубанул с плеча: – Нужен позывной. Придумаешь сам или дадим сами, у нас список позывных, замучишься читать и выбирать. Он: – А если мне вами придуманный мне не понравится? Военком усмехнулся: – Ну, тут тебе не опера, нравится не нравится. Условия ты слышал. Он: – Можно моим позывным будет моя фамилия? Военком взял анкету и долго читал: – Длинная фамилия. Надо короче. Он быстро: – Я сокращу. Оставлю первый слог – Гай. Подойдёт? Военком оскалился: – Вот же ты какой хитрожопый! Молодец, справился,