Александр Посохов
Рассказы для артистов-юмористов
Москва
2025
Настоящий сборник составлен из коротких юмористических рассказов, вполне подходящих, по мнению автора, для прочтения их со сцены, на капустниках, в кругу друзей или перед телекамерой. Рассмешить ближнего – святое дело!
Жена всё знает
Жена всё знает, можете даже не сомневаться. Вот моя, например, говорила ведь, что я на третий день сбегу оттуда. А сама ни разу ни в одном санатории не была. Я, разумеется, не послушал её и поехал. Сказал, что спина болит, а она лишь слегка побаливает. И отказываться резона не было: санаторий от Правительства Москвы, путёвка бесплатная, зимой всё равно нечем заняться, сам я в форме ещё, мало ли что там в плане романтических отношений может случиться. Не всё же время лечебные процедуры принимать.
Надеюсь, читатели не обидятся на меня, если я избавлю их от описания подробностей про безлюдные коридоры, диетические блюда, тренировочные штаны, шерстяные носки с домашними тапочками, пакеты с лекарствами и прочее. Перехожу сразу к делу. После заезда ни одного молодого лица среди больных и отдыхающих я не заметил. И обслуживающий персонал под стать. Сердце моё как-то трагически сжалось, настроение резко понизилось. Но, слопав парную котлетку в обед, я в общем приободрился и утешил себя мыслью о том, что вечером наверняка тут другая обстановка будет.
Приоделся цивильно и выхожу из номера в просторный холл. А в нём тоскливо, как на погосте, хотя я и не знаю, как там. Так просто для образной картинки сравнил. Однако в углу около вазона с декоративной пальмой кто-то присутствует всё-таки. Подхожу – шахматный стол, большие деревянные фигуры, со стороны белых один старичок под девяносто лет, со стороны чёрных другой такой же, минимум ровесник. На доске начальная позиция с ходом е2-е4. Ну что ж, подожду, решил я, и сражусь с победителем.
Время идёт. Оба игрока молча и сосредоточенно смотрят на доску. И я смотрю. Смотрю и не понимаю, почему чёрные так долго ответный ход не делают? Он ведь всего лишь второй в партии. Десять минут смотрят. И я смотрю. Двадцать минут смотрят. И я смотрю. Полчаса уже смотрят. И я смотрю. И вдруг чёрные спрашивают приглушённо: «А кто ходит?». «Не знаю, – вежливо отвечают белые. – Я думал, вы». «А я думал, вы». Сказать, что я был потрясён, обескуражен или повержен в уныние – значит, ничего не сказать. Свидетелем столь смехотворного и вместе с тем жалкого казуса или конфуза мне ещё не приходилось быть. Никак я не прокомментировал вслух загадочное поведение седеньких шахматистов, а только вздохнул безотрадно и удалился.
На второй день после ужина я опять поменял тренировочные штаны на джинсы и явился в кинозал на литературный вечер. О нём я узнал из объявления перед входом в столовую. Когда в зале на пятьсот человек набралось всего пять очень пожилых зрителей, не считая меня, на сцену вышла какая-то полногрудая сотрудница администрации и объявила: «Вы знаете, что наш санаторий находится рядом с городом Шатура, и мы пригласили оттуда местную поэтессу Глафиру Фуфайкину, которая почитает вам свои патриотические произведения». Ну, слава богу, обрадовался я, что-то близкое мне послушаю.
Но это близкое оказалось таким далёким, что дальше некуда. Вместо полногрудой тётки на сцену, опираясь на костыль, откуда-то из позапрошлого времени вышла ветхая-преветхая бабушка в резиновых чунях, в вязаной шапочке, с трясущейся головой и начала декларировать:
Зря силы тёмные веют над нами,
Вихри враждебные нас не сгнетут,
Что захотим, то и будет с врагами.
Всех вас зароем, проклятые, тут!
И так она на удивление сильно ударила по сцене костылём, что все пять зрителей вместе со мной будто в преисподнюю провалилась. Короче, Шатурский дом сумасшедших, если он есть, явно недорабатывает.
На третий день я культурненько попрощался с престижным санаторием и уехал в Москву. Дома намного лучше и здоровее: кошка мурлычет, пирожки с картошкой, ванна горячая, бальзамчик на травах и жена-провидица.
* * *
Сукин сын
Случилось это лет двести назад в Москве. Старик один рассказывал, а ему другой старик, а тому третий и так далее вниз по счёту до тех самых времён. А теперь я вот рассказываю.
Приходит, значит, Пушкин к издателю со своей исторической драмой «Борис Годунов», а тот ему от ворот поворот.
– Да она сейчас даром никому не нужна, – не прочитав ни строчки, кроме названия, сказал издатель. – Делать тебе нечего было в ссылке, вот ты и марал бумагу. Лучше бы фермерством занялся в своём Михайловском. Представляешь, утром сходил в курятник, снял яички, пожарил на сальце с лучком, прикольно же.
– Какой ещё курятник, сударь! – возмутился великий поэт. – Это же Борис Годунов!
– И что? – равнодушно отреагировал издатель и, повернувшись к своему писарю, спросил: – Ты знаешь, кто такой Борис Годунов?
– Нет, – ответил тот. – Ельцина знаю, а других не знаю. Дворника, правда, нашего раньше так ещё звали. А теперь у нас другой дворник.
– А нового дворника как зовут? – спросил издатель.
– Абдулбашир, – ответил писарь.
– Вот видишь, – обратился к автору Годунова издатель. – Человек делом занят, улицы подметает, листья жёлтые в чёрный мешок складывает, а тут ты со своими листочками. Оставь их, если не жалко, он их тоже в мусор выбросит.
– Вы что тут с ума сошли! – снова возмутился Пушкин. – Яйца, сальце, Ельцин, Абдулбашкир!
– Абдулбашир, – поправил его писарь.
– Тем более! Вы можете мне объяснить, почему отказываете печатать Годунова?
– Повторяю, – сказал издатель. – Ни драмы, ни трагедии, ни стихи, прости господи, никому сейчас не нужны. Интернет, дело другое, блогеры там разные, ютубы, подкасты. Понял?
– Я русский человек! – гордо заявил Пушкин. – Я народный язык понимаю. И даже предпочитаю его литературному. А объединение их считаю своей заслугой.
– Ты мне голову не морочь, – перебил его издатель. – Какой ты русский, разобраться ещё надо. Чернявый шибко и кучерявый. А у таких денежки водятся. Если заплатишь, мы тебе не только Годунова твоего напечатаем, но и чёрта лысого.
– Я же автор! – в который уже раз возмутился Пушкин. – Это вы мне должны заплатить за мой труд, а не я вам.
– Ага, раскатал губы. – вставая из-за стола, произнёс издатель. – Я вижу, мужик, с тобой бесполезно иметь дело. Ты же ничего не соображаешь. Убирайся-ка ты подобру-поздорову.
– Позвольте, любезный, – засопротивлялся, было, поэт.
– А я говорю, проваливай отсюда, – повторил свой приказ издатель. – А то охрану позову.
Последнее, что услышал Александр Сергеевич, закрывая за собой дверь, это как издатель сказал писарю раздражённо о посетителе: «Привязался же, сукин сын!»
«Так вот, оказывается, кто я, – подумал Пушкин. – Надо Вяземскому сообщить».
* * *
Омар и Зигмунд
Сидят в кафе на Плющихе двое, давным-давно известные во всём мире личности. Один мыслитель, а другой психиатр. Одного зовут Омар, а другого Зигмунд. Вот Омар и говорит Зигмунду:
– Можно соблазнить мужчину, у которого есть жена. Можно соблазнить мужчину, у которого есть любовница. Но нельзя соблазнить мужчину, у которого есть любимая женщина.
– Красиво, – похвалил Зигмунд. – Но неправда. Если бы мужчина состоял исключительно из любящего сердца, то тогда бы он вообще ничего не делал. Мужчина не состоит только из чувства, это живое существо.
– И что из этого следует?
– А то, что он подвержен любым соблазнам в силу природной зависимости. Вот посмотрите на того мужчину, который сидит за столиком у окна. Видите, к нему подсаживается девушка. Говорят о чём-то. И я абсолютно уверен, что сейчас она его соблазнит.
– Сомневаюсь, – говорит Омар. – Видите, он недовольно махнул на неё рукой, и она уходит.
– А давайте спросим у него, почему, – предложил Зигмунд.
– Извините, – подойдя к мужчине, спросил Омар, который выглядел намного старше Зигмунда. – Почему вы прогнали её?
– Потому, что она совсем обалдела, – ответил мужчина. – Представляете, пятьсот баксов за час, а у самой прыщ на лбу.
– Скажите, а у вас есть жена?
– Есть.
– А любовница?
– Есть.
– А любимая женщина?
– Тоже есть, – признался мужчина. – А вы, собственно, кто такие?
– Ну что! – торжествующе воскликнул Зигмунд, когда они, оставив мужчину в покое, вышли на улицу. – Я же говорил, что всё происходит на подсознательном уровне.
– Но я же о людях, а вы о существах, – грустно заметил Омар. – Пойдёмте лучше посидим молча в тенёчке вон под теми тремя тополями.
* * *
Пьяная лекция
Случилось это в горбачёвскую компанию по борьбе с пьянством. Нестарого ещё доцента кафедры философии одного из столичных университетов в приказном порядке направили в отдалённый совхоз с разъяснением соответствующей политики. Увезли его в трескучий мороз на небольшом автобусе вначале в районный центр, а потом ещё километров за двадцать, и сразу завели в красный уголок правления недалеко от свинофермы. Директор совхоза, коренастый русский мужик с простодушной улыбкой, усадил доцента за длинный казённый стол перед рядами обычных деревянных стульев и сказал, что сейчас соберёт всех, кого можно. Доцент снимать с себя дублёнку не стал, так как красный уголок по температуре воздуха в нём оказался совсем не красным. Импортный портфель с наглядной агитацией в виде таблиц и графиков смертности и несчастных случаев по причине пьянства он поставил на стол. Постепенно помещение заполнилось работниками совхоза, мужчинами и женщинами, одетыми главным образом в какие-то растрёпанные тулупы и телогрейки, на ногах огромные сапоги и валенки, на головах лохматые шапки и шали в клеточку, рукавицы до локтей. Последней зашла полная женщина средних лет с серым завязанным сверху мешком, который она волоком протащила к первому ряду и запихала его под стул.
– Можно начинать, – сказал директор, севший на тот же ряд, но с краю.
– Товарищи! – с тревожной важностью в голосе обратился доцент к собравшимся.
В это мгновение, будто в ответ на обращение лектора, из-под ног женщины с мешком отчётливо прозвучало короткое однократное «Хрю». Женщина тут же припнула мешок подшитым валенком и виновато посмотрела на директора.
– По решению Центрального комитета КПСС и советского правительства, – продолжил доцент. «Хрю-хрю», как по команде снова последовало из мешка. Доцент был опытным лектором, всякое слышал от студентов, но под натуральное хрюкание ему выступать ещё не приходилось. Он слегка улыбнулся, но решил, что задание руководства университета и общества «Знание» надо исполнять в любой обстановке. – В стране объявлена беспощадная борьба с пьянством, – закончил он вступительную фразу
После этих страшных слов на весь красный уголок раздался такой свинячий визг, что все присутствующие, не стесняясь городского интеллигента с портфелем, громко захохотали, а директор совхоза набросился на женщину с мешком:
– Какого чёрта ты сюда вместе с ним припёрлась?
– А куда его девать, если ему холодно там? – спокойно ответила женщина.
– Домой отнеси пока, – приказал директор.
– Вот послушаем с ним, что умный человек скажет, и отнесу, – сказала женщина и ещё раз