– Скажите, – осторожно спросил я, а как Вы к вере пришли. По родительскому обычаю или сами?
Напряженно посмотрел он на меня, словно какую важную мысль обо мне решал, и говорит: « Родители мои, конечно, не безбожниками были: мать очень благочестивая женщина была. А батька наш самолично церковь закрыл в селе. – «Как же так?» – спросил я. «Да так. После коллективизации, видишь, сделали его председателем, в партию опять же он вступил. Ну и возьми напиши он письмо куда – то в город: так, мол, и так очень просим закрыть нашу церковь, никакой пользы от нее нет, только пьянству способствует по престольным праздникам и от строительства новой жизни отвлекает несознательных крестьян. И подписался, дескать, весь колхоз на ихнем собрании. Верующих у нас, мол, кот наплакал, а церковь очень пригодится для склада, пущай себе верующие по погребам и на чердаках поют и новой жизни не портят. Ну, понаехало из города, за сознательность похвалили, что от дореволюционного пережитка освободились, и закрыли нашу церковь. А перед тем, как закрывали, отец–то наш верующих стращал, что если они шуметь будут, то всех с колхозной земли сгонит. И правда, всех пересажал, у нас в деревне, почитай, не осталось. Растащили бабы икону по домам, мужики иконостас изувечили, почти всю церкву порушили. А батьке моему все неможется – как теперь у нас поп безработный, так нечего ему и хату занимать. Поп–то старенький у нас был, но бодрый: отец Михаил, да с ним матушка и две дочки. Мал я тогда был, годов десять было...Встал я раз утречком, а по деревне шушукаются:« Поп уезжает! Поп уезжает! Собрался народ, а отец Михаил спокойно выходит из хаты, –узелки носит и рухлядь домашнюю. Матушка с дочками заплаканные – известно, в те годы куда было попу податься? Одно ему слово – лишенец. Мужики ярыжничают, скалятся – ослобонился поп от работки, намахался кадилом! А отец Михаил – ничего, словно и не слышит их. Нагрузил свою поводу, встал насупротив дома на колени, землю поцеловал да три земных поклона положил. Усадил домашних своих, сам вожжи взял и зашагал рядом с подводой. А до города – верст тридцать, никак не меньше, да такая киселица осенняя, впору волов запрягать!... Что ж тут такое началось, поминать совестно! И смехом и матерком, и улюлюканьем – выпроводили! Кто–то из бедовых не дождался, пока уйдет Михаил, видно, невтерпеж было покуражитьса, да как шваркнет по стеклу поповской хаты! Пропадай, мол, твое! Оглянулся отец Михаил, задержался малость, а потом далее зашагал. А я стою среди народа и – Матерь Божия! – обида за нашего батюшку вот где стала (он показал на сердце). За что, думаю, так обижают – все – одного?! Бросился я прочь, задами побежал, пустился через рощицу, что наперекось дороге была, догоняю их, гляжу – вышагивает отец Михаил, еле ноги тащит из глины, все молчат, только матушка горько всхлипывает. Заприметили меня, встревожились – ведь знамо, председателев сынок, такое же отродье! А я, веришь, подбегаю к отцу Михаилу и бух ему в ноги: Батюшка, кричу, – простите нас Христа ради!» Он подводу остановил, поднял меня, и вижу – глаза –то у него большие, черные, и слезы в бороду скатываются. « Спасибо, говорит, – сынок, и сам не ведаешь, как облегчил нас. Господи, по слову Твоему: Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл то младенцам! Пусть упиваются мудростью века сего!» – И снова плачет. А дочки его, бедные, такие грустные сидели, а тут воспрянули, обнимают меня. Сел я с ними на поводу, и отец Михаил говорит мне: « Ты, мальчик, помни о Господе. Когда в в возраст войдешь, не отринь, милый, Церковь Христову, а для этого прежде всего молись, и Господь не оставит. Вот и апостол учит нас:« Молитесь непрестанно». И за батьку своего молись: когда человек от Спасителя отпадает, он для всех бесов открыт. Доехали мы в разговорах до мостика, за ним соседняя деревня начиналась, там меня заприметить могли. Слез я с подводы.. Расцеловал меня отец Михаил, благословил и спрашивает: « А где же, сынок, твой крестик?» – « Да батька, – говорю, – отобрал, не велит надевать». Порылся он в коробе каком–то, крестик с цепкой достал, надел на меня и говорит: « Ты носи потихоньку, пока не подрастешь, прячь, чтобы батька вдругорять не отобрал...И за нас молись, сынок, как и мы молиться будем за тебя. А молись так: Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй и прости раба твоего Михаила и сродников его. И людей, гонящих его... Будешь молиться–то?» – « Буду, – говорю (а сам в рев), – непременно буду! – « Вот видишь, милок: Бог, Он для детей легче доходит....» Расстались мы. Иду я домой и думаю: дай–ка я крестик в дупло спрячу, а то увидит еще батька, беда тогда! Завернул я его в листок кленовый, нашел дупло, заприметил его хорошенько, даже нарубку на стволе оставил, чтоб отличить значит. Вернулся домой, а уж батька буянит, ровно кобель с цепи сорвался: уже доложили ему, что председателев сынок попа до рощицы проводил... Любит наш народ ближнему своему ни за что ни про что напакостить! Вот даже мальцу! « Я из тебя, – орет, – вышибу этот поповский дух!» На всю деревню, дескать, осрамил! И так отодрал меня, что потом две недели на лавке отлеживался. Да и то хорошо, что мать вовремя вырвала, а так, почитай, убил бы.
А в селе нашем после того, как церковь закрыли и попа выгнали, что ни год, то новая беда случается. То леса погорели, то стадо передохло, то озимые померзли. А еще батька мой мозговал, мозговал и додумался своим умом крест с церкви снять: дескать, вид портит и новой жизни мешает... Забрались на крышу, стали крест валить, да двое не удержались (пьяные были), сорвались вниз: один до смерти убился, а другой покалечился. Перепугались все, даже батька мой присмирел. До сих пор стоит наша церковь с крестом набок.
Да, легко думал наш народ от веры отпасть, хотел лучше пожить да попрохладнее, а им все это боком вышло. Может я б тоже отпал и бесам угодил, да, видно, молился за меня отец Михаил. Школу я не стал доучиваться, с седьмого класса ушел. Пошли мы с братней пиловать да плотничать по деревням. А время голодное было: кого в колхоз погнали, кого, вишь, на Колыму, как батьку моего, за то, что колхоз развалил и разграбил. А чего там грабить, когда и так ничего не было. А у нас работы – завались и при деньгах оказались. Стал братеня попивать и меня к этому делу живо приспособил. Привязался я тогда к водке, ну прямо дня без нее не могу дыхнуть. Трезвый – исправный человек, а как запью, то шесть недель в лежку. Так и жил. Однажды заснул я в каком–то сарае – летом было – а пробудился и ничего спросонок разобрать не могу: сараюшко внутри красным светом светится, ровно небо на закате, а тихо и словно темно. Вскочил я, вижу – кто–то согнувшись вошел и остановился в дверях. Вгляделся – Матерь Божия! – ведь это отец Михаил. Я сел и дрожу весь. А он против прежнего совсем старенький стал, седой, только черные глаза те же... И так укоризненно смотрит на меня, головой качает и говорит: « Что ж ты, сынок!» и и вроде как плачет. Я сижу, онемел, пошевелиться не могу. «Батюшка, – шепчу и сам себя не слышу, – не забыл я о вас!» А он мне с укором: «Меня не забыл, что ж о Господе не помнишь?» Как услыхал я его слова, так страшно мне стало, весь трясусь, а сон ли это, аль наваждение какое – подумать не могу и дыхнуть трудно, словно все дыхание из меня ушло. Отец Михаил качает головой и смотрит на меня. Запомнил я тогда, что лицо у него такое исхудавшее, темное, и словно черные пятна на висках. И так тяжко мне сделалось, что кажись, постой еще малость и умер бы. Что уж тогда со мной было, не знаю, а когда в себя пришел, смотрю – сижу на бревнышке у сарая, небо красное, словно како–то пожар там наверху, и вроде я от своих же слез проснулся. Стал я осматривать сарай – ни следов, ни отметин никаких! Ничего! Губы мои сами собой разомкнулись, упал я на траву и все твержу: «Господи! Господи!» А утром, часов в шесть, собрался, в город поехал и – в церковь. Там и увидел ее – дочку отца Михаила – сразу узнал. После службы к ней подбежал, вижу, она меня узнала. Я с вопросом – «как батюшка?» Промолчала она немного, и в слезах мне отвечает – « Отца уже как пять лет тому назад забрали» – «Жив ли он?!» – « Нет, – отвечает, –год назад приходил один человек, который с отцом сидел и сказал, что умер он год назад. Держали его вместе с уголовниками, так, когда он помер, все они, взбунтовались: проводить его желаем! Ну, им такие проводы устроили , что троих с отцом отправили...» Она рассказывает, а мне невмоготу. –« Я вчера его видел » – сказа я ей, И о сарае рассказал и о красном огне. «Радуйся – сказала она – наставить тебя приходил, Что сомневаешься? Иль не знаешь, что не только Господь наш Иисус Христос являлся ученикам Своим, но и многие святые и мученики посещали после смерти духовных чад своих. Радуйся. Что отец после смерти тебе помогает! Он часто вспоминал тебя, все сокрушался, как бы ты оставшись один, не забыл о Господе! И заплакала.
