Художники рассвета

— Мисс М., еще так рано, а вы уже в мастерской. С кистью в руке. Взгляните в окно. Нет ни лучика солнца. Едва пробивается утренняя зарница. Меня тревожит и восхищает ваш творческий кураж. Интересно, что у вас там?.. Если не секрет, конечно...

— Мистер К., какие от вас секреты? Я встаю так рано, чтобы увидеть восход солнца. Чтобы добавить красок на свой холст. Сама картина уже почти готова. Не хватает лишь утренней позолоты, искринок на стеклах домов, сверкающей пыли в сумраке улиц. Того легкого штриха, который стирает грани реальности. Над этим я сейчас работаю.
 
— Грани реальности… А вы знаете, мне очень близка эта тема. Скажу больше. Я ее углубленно изучаю. Можно взглянуть?

— Пожалуйста.

Молодой человек идет по просторному холлу, который утопает в сумраке. Нервные сполохи свечей оттеняют плащ с длинными фалдами, узкое лицо и черный котелок. Высокие ботинки чеканят шаг, но силуэт неподвижен, словно он плывет по воздуху.
 
— Иллюзия неподвижности, — улыбается мисс М., — Сейчас вы сами похожи на картинку. На таинственный персонаж, который следует вставить на полотно. А уж магия сама закончит начатое.

— Что же, вполне возможно. Иногда я люблю напустить на себя туману.

Он останавливается возле девушки в кисейном платье. Ее длинные волосы, почти до пола, струятся в отблесках огоньков, потревоженных легким движением. Бледное лицо с больным румянцем украшают большие глаза, подвижные, лихорадочно энергичные.

— Итак…

Он видит грубое полотно с толстыми нитями. На нем улица с домами, уходящими в небо. У обочин цепочки механизмов, стоящие на колесах.  В центре девушка, изображенная со спины, застывшая на полушаге. Задумчивая, возможно, растерянная, не знающая, куда идти. Робкий свет зари стягивается к ней, выделяет фигуру на фоне тусклой, слегка размытой панорамы. Перспектива сгущается и исчезает во тьме.

— Она похожа на человека, вброшенного в другую реальность. Грустно, и щемит в груди, — говорит мистер К. Он смотрит очень внимательно, вдумчиво, и видно, что он вполне откровенен. — Хочется ей помочь.

Девушка молчит. Она глядит в окно, туда, где скоро взойдет солнце, и облик ее выдает напряжение.

— А это что за механизмы, позвольте спросить?

Она еще какое-то время выдерживает паузу, потом оборачивается.

— Не знаю. Наверное, это машины. Они могут ездить. Такова моя фантазия. Добавите что-то еще?

— Да. Мне кажется, здесь чего-то не хватает. Или кого-то. — Он тут же берет в руку узкий карандашик мела. — Позволите? Сотрете потом, если не понравится.

Она кивает.

Молодой человек делает несколько быстрых, уверенных взмахов, словно выкладывает то, что уже заготовлено. Отходит в сторону. На холсте появляется белесая фигура мужчины, на заднем плане, в отдалении. Она вся в порыве движения, пытается нагнать девушку. Фалды плаща разметаются по сторонам, рука поднята в немом жесте.

— Удивительно. Добродушие, сочувствие, желание принять участие в чем-то, пока неизвестном. Вот что я вижу в этих нескольких штрихах. Как вам это удается, мистер К.? Пожалуй, мне стоит оставить этот персонаж. Я подумаю.

— Ничего особенного, — скромно улыбается молодой человек. — На моем холсте, который в другом конце мастерской, у запада, я рисую закат. Вы не находите, что они очень похожи? Закат и восход. Не различить, если не знать наверняка, что это такое. Так вот, там изображен мужчина, полный смятения. Он пытается кого-то найти, нагнать, но рядом никого нет. И он бежит в сторону заката, совершенно один. Согласитесь, что это печально?.. Вот я и осмелился добавить его к вам. Как только взглянул на вашу картину, сразу понял, что ему здесь самое место. Не сочтите мои слова за дерзость. Мне кажется, сейчас они дополняют друг друга. Появился новый смысл, порыв, намек на какое-то решение. На поступок, который, возможно, изменит дальнейший ход вещей.

Видно, как на бледном лице девушки еще больше проступает румянец, в глазах мерцают неспокойные блики свечей.

— Вы знаете, мы с вами так мало общаемся, — говорит она медленно, подбирая слова. — Всего несколько фраз, когда вы проходите мимо, закончив свою работу. Я вас, кажется, понимаю, но не совсем. Объяснитесь, пожалуйста, что вы имеете в виду?

Мистер К. медлит. Глубоко задумавшись, он обходит вокруг мольберта.
 
Останавливается, всматривается в то, что там написано. Примеривается к чему-то взглядом, затем убежденно кивает.

— Ах, мисс М., — говорит он. — И в самом деле, мы так мало общаемся… Обычно, когда вы приходите, я в это время ухожу. И так всегда. Потому что пишем закат и рассвет. Это ведь разные времена, хотя и заключены в одном дне нашей жизни. А она проходит, час за часом. Незаметно, исподволь, и мы это замечаем лишь в редкие мгновения. Или когда уже слишком поздно…

Мистер К. смотрит на девушку, стоящую перед ним, и только сейчас становится видно, как сильно он волнуется. Руки его не находят места, гуляют по воздуху плавными жестами.

— Вы думаете, к чему вся эта риторика? — продолжает он. — Все очень просто. Я давно хотел завязать с вами разговор, но не позволяло воспитание. А сейчас появился повод. Мне кажется, в последнее время вы испытываете легкое недомогание.  У вас жар, это очевидно. Но все же каждое утро я вижу, как вы появляетесь в мастерской и прилежно продолжаете свой труд. Позвольте узнать, насколько оправдано ваше упорство? Почему вы не лежите у себя дома и не лечитесь? Скажите, вы пьете чай с медом или принимаете какие-нибудь снадобья?

— Вы меня сейчас смущаете, — девушка отворачивается и опять смотрит в окно. — Но если это так очевидно… Да, я принимаю то, что прописал лекарь. Только сомневаюсь, что это что-то изменит. Буду откровенна с сами так же, как и вы со мной. Дело в том, что я безвозвратно больна…

Последние слова мисс М. произносит с усилием, противясь себе. Голос ее дрожит и сходит на нет, растворяясь в сумраке мастерской.

Возникает неловкая пауза. И когда она затягивается до невозможности, до нервных движений, — словно отовсюду, из разных сторон слышится мягкий, спокойный голос мистера К.

— В таком случае прошу вас сделать мне одолжение. Недавно я получил из Индии тибетских трав. Пройдите со мною в гостиную и отведайте душистого отвару, который я приготовлю. Поверьте, это займет совсем немного времени.

— Ах, к чему это все, мистер К.? Я понимаю ваше сочувствие. Но все же…

Молодой человек придвигается к ней, и говорит с пылом, для него неестественным:

— Просто доверьтесь мне, один раз! И кто знает, быть может, нам удастся изменить ход вещей. Я даже предлагаю заключить пари. Когда мы вернёмся назад через какое-то время, на вашей картине кое-что изменится. Она будет выглядеть совсем по-другому!

— Вы опять намекаете на магию? — улыбается девушка, и видно, как жаркий румянец расцветает все больше на бледных щеках. — Что ж, в этом я уже убедилась. На что заключаем пари?

— Если я выиграю, то провожу вас сегодня до дома. И вы несколько дней будете отдыхать, не приходя в мастерскую. Идет?

Девушка делает вид, что решает, соглашаться или нет. На ее лице уже все написано, но молодой человек, подыгрывая, умоляюще смотрит ей в глаза.

— Вам удалось меня заинтриговать. Пойдемте пить ваш отвар.

…Две нечеткие, расплывчатые тени, переговариваясь между собою, отдаляются от канделябров со свечами, становятся полупрозрачными в съедающем их сумраке, плывут по направлению к дальней двери, и, даже не достигнув ее, вдруг исчезают совсем, словно их не было вовсе. Пустую мастерскую прорезает первый луч света, рассекая ее пополам, от края до края.

И тогда в тишине совершается магия.



— Джи, послушай, да плевать, какая грудь у твоей подруги! Что по мне, так твоя всегда будет лучше. Скажи, это ты меня так заводишь, верно? — Майк смеется, барахтаясь в простынях. Обвивает ее руками, притягивает к себе. — Какая ты дурочка! Все на других смотришь. Типа не знаешь, что сама, как с картинки.

— Какой картинки? — она жмется к нему, целует. — Как с этой, что ли? — и тут же жалеет о том, что сказала.

Они смотрят на полотно, что висит в ногах на стене. Большое, тусклое в робком свете едва наступившего утра. Смутное веянье тайны, дух древности, консерватизма роятся у толстых нитей холста. Молодые люди молчат, захваченные волшебством открывшейся панорамы.

— И так каждое утро, — шепчет Джи, сжимая его руку. — Нельзя перевесить в другую комнату, что ли? Мы видим ее постоянно. Когда засыпаем и когда просыпаемся. Поэтому и сны похожи на глюки. Тебя это не напрягает? Если честно, мне иногда жутковато.

— Я же говорил, малыш, старики против, — так же тихо отвечает Майк. — Это типа семейная реликвия. И она обязательно должна висеть здесь. Потому что триста лет назад тут была мастерская художников. И там произошла какая-то история, связанная с нашей родословной. Что-то мутное, с налетом романтики. И с тех пор…

— Да рассказывал ты уже, сто раз! — перебивает она, не отрывая взгляда от картины. — А что скажешь про сны? Это же мистика, полный отпад! Даже поделиться не с кем. Подумают, крыша поехала. Что тебе снилось в этот раз?

— Конкретно не могу вспомнить. Картинки нет. Остались только переживания. Такие сильные… Только не смейся, Джи, ладно? Такие сильные, что я плакал во сне. Ну в смысле там, в образе этого мачо в ботфортах. Даже сейчас комок в груди, как вспомню… Она умирает, а я не могу помочь… И такое чувство было, что я ничтожный, никчемный, и никакие деньги не помогут… И что надо как-то… изменить ход вещей, что ли… Только не надо ржать, ок?.. В этом контексте будет пошло.

— Да я не собиралась, дурак! Потому что я сидела в какой-то каморке со свечами и думала о тебе. Ну, о нем, то есть. Я думала, что скоро умру, а ты так и не заговоришь со мной. Потому что просто не можешь этого сделать, не решишься. И моя любовь, которая в сердце, уйдет со мной навсегда. И поэтому, даже когда было невмоготу, я приходила и продолжала рисовать. И я была как бы в двух мирах одновременно. Потому что рисовала машины и высотки Сохо, и думала, что за фигня такая… и когда ты подойдешь, у меня нет больше сил… Все, блин, сейчас буду реветь! Отвернись, Майк, я тогда некрасивая буду…

— Да ладно, милая.