Во всём чувствовался конец лета. Иссушающая жара, знойные ветры отслужили срок, и природа, будто буйно отпраздновав это событие, теперь отдыхала, разнежившись под тёплыми лучами солнца и ласковым дуновением ветерка. Свободные от службы и набегов станичники рыбачили, работали в садах и огородах, собирали дикие ягоды и груши, запасаясь на зиму, готовили хлева и конюшни к зиме.
Управившись с домашними и полевыми делами, каждый стремился хоть несколько часов потрудиться во славу Божью – церковь-то возводили всем миром. Многие казаки овладели навыками плотников, каменотёсов, каменщиков. Мастер Максим Терпугов не мог нарадоваться на то, как быстро растёт храм. Уже к Покрову Пресвятой Богородицы он был подведён под крышу. Устремлённое в высь, к Богу, высотой сооружение, от земли до вершины креста, составляло сорок аршин. Рядом с церковью возвышалась колокольня, по размерам рассчитанная на купленный колокол.
– Так что Рожество у вас, казаки, будет настоящее, со службой в храме, как у всех православных, – обещал мастер.
Агафон, не смотря на свои внушительные размеры, только что не летал от радости. Он успевал распоряжаться, приставлять рабочих по их умениям к делам, выдавать инструменты и материалы, пояснять церковные тонкости:
– Купол, казаки, означает небо. А на небе живёт сам Господь – Святая Троица. На вершине купола всегда закреплён крест, во славу главы Церкви – Иисуса Христа. Крест – символ нашего спасения и любви Божьей к человеку. Крест также и якорь. Как у каждого корабля для того, чтобы волны его не сбили и не унесли в открытое море, выбрасывается якорь, который держит этот корабль, также и крест является якорем для храма, а сам храм – духовный корабль, который плывёт по бурному житейскому морю.
Крупную фигуру дьякона можно было видеть и на строительных лесах, и у каменотёсов, и в плотницкой. Агафон нужен был всем, и это ему очень нравилось.
А станичники закончили строить и хату для будущего настоятеля храма, прибытия которого ожидали в скором времени, и очень переживали – понравиться ли?
Тем временем по раскисшему шляху[sup][sup][1][/sup][/sup] вдоль Кубани под охраной казаков тянулся обоз с оружием, товарами для магазеи, переселенцами. Колёса вязли в грязи, холодный моросящий дождь и северный ветер проникали через одежду и холодили усталые тела двух пассажиров крытой коляски – четы Пригорских.
Конечно, маменька и папенька говорили, чтобы Кирилл взял из дому карету вместе с кучером Никиткой. Но тогда они сами не смогут больше выезжать, да и неопределённость будущего положения не позволяла молодому священнику поступить опрометчиво – взять на себя ответственность за крепостных. Всё очень неопределённо. Кто знает, что его с женой ждёт на Кубани, где будут жить-служить, найдётся ли уголок для прислуги. И так едут до места уже два месяца. А Сонечка тяжёлая уже и не так легко, как думалось, переносит эту длинную дорогу. Задержки в движении начались сразу после Азова. Причин было много: редкие почтовые станции, отсутствие достаточного количества пассажиров, чтобы собрать обоз, или ожидание попутного каравана…. К каждой тройке не приставишь казаков охраны…. Сменялись постоялые дворы, трактиры, а то просто мужицкие лачуги….
Две недели просидели и в самом Азове. Соню растрясло в экипаже: начались боли в пояснице и животе. Пришлось продлить подорожную[sup][sup][2][/sup][/sup], поселиться в гостинице, пригласить доктора…. Затем остановка в Копыле. Долгая беседа с секунд-майором Логуновым об особенностях церковной службы на Кубани. Кстати майор показал старую за 1774 год экспликацию на кубанскую степь для общего ознакомления. Кирилл не утерпел и переписал для себя. В ней очень интересные и полезные сведения. Пригорский открыл свою душевную книжицу.
Селение, в которое он едет служить, расположено на реке Кубани. И вот, пожалуйста, в экспликации: «… река Кубань … весьма быстро течёт и ежедневно летом в середине дня от снеговых гор прибывает, а в ночное время при ходе убывает на пол-аршина и более, только при быстроте своей остаётся. А оная так велика, что на плотах по оной переправляться никак неможно, кроме больших и малых лодок, и то с трудностью. Широты оная до 150 сажен. … Вода в оной пресная и лучшая со всех рек. Глубиной в одну с половиной и две сажени. По оной много разного большого леса, имеется виноград, и протчих плодоносящих деревьев весьма довольно». И так обо всём.
Долгая дорога – долгие мысли. О чём только не думал, о чём не мечтал он за это тягучее время. Но теперь, кажется, всё. Ямщик сказал, что завтра будут на месте, в пограничной станице Закурганной, куда епархия и рукоположила Кирилла иереем в новый, ещё не освящённый храм. Ему предстоит самому провести важный чин – освятить его во имя Иоанна Крестителя.
Кроме личных вещей, богослужебных и светских книг, Кирилл вёз иконы, подаренные новой церкви, его церкви, схимонахом Митрофаном, духовником, благословившим его на это служение, и секунд-майором Логуновым, а также некоторые предметы, необходимые для совершения таинств.
Дождь перешёл в порошу, начало подмораживать. Кирилл набросил на ноги Софьи одеяло и заметил, что она спит. Он тоже закрыл глаза. Вспомнил, как уезжали из дому. Родители вообще были против этого назначения. Они мнили Кирилла настоятелем в одном из местных храмов, коих в Липецкой губернии бессчётное количество, или в будущем священником даже там, наверху…. Когда поняли, что сын не изменит решения, предложили захватить дворовых: кухарку, горничную для Софьи, камердинера самому Кириллу. А как маменька плакала, причитая, что это навсегда, что никогда не увидит милое дитятко, не приголубит внуков. Жалко было глядеть на неё. Кирилл вытер набежавшую слезу. «Ничего не навсегда, – шептал он, – придёт время, устроимся и съездим в гости, непременно съездим».
Ему было немного страшно начинать священническое поприще так далеко от дома, в чужом краю, где нет ни одного знакомого лица, разве что милый друг Софьюшка. Но раз решил совершить сие, надо быть готовым к трудностям. Всю дорогу до места назначения он беспрестанно думал о будущем служении.
Пороша сменилась хлопьями снега, мороз крепчал. На дороге показалась вышка со сторожевым казаком. К вышке был прилажен длинный шпиль с поперечной перекладиной, на которой болтались два шара, сплетённых из ивовых прутьев. Рядом пикет – довольно вместительный шалаш с двойными стенами; кажется остановка. Да, привал. Несколько казаков, в папахах и башлыках вышли навстречу обозу.
– Сонюшка, Сонюшка, просыпайся!
– Что, приехали?
– Нет, ночёвка, на месте будем только завтра.
В тесноте, в холоде перемогли ночь, и с утра, когда чуть развиднелось, снова в путь. Ехать было трудно.
– По такому бы снегу да в санях бы сейчас: мягко, гладко, – промолвила Софья, кутаясь в одеяло, которое всё долгое время пути не покидало крытую коляску, забитую книгами и личными вещами.
Снова показалась вышка, а через пару вёрст и казачье селение, где над снежными шапками низеньких крыш горделиво возвышались колокольня и новенький красавец-храм. Молодые с волнением взирали на свой первый приход: небольшое поселение в несколько улиц, стекавшихся к площади, и огороженное тыном. Мазаные домишки, покрытые камышом, смущённо выглядывали из-под снежных мохнатых папах дутыми окошками бычьих пузырей. Ближе к центру располагались более основательные строения, некоторые под черепицей. Дворы просторные, при хатах – сады, занесённые снегом. Особо-то и рассматривать нечего – зима!
Ночью действительно выпал настоящий зимний снег, и детвора высыпала на улицу. Они первыми увидели обоз и с радостными криками кинулись к нему. Постепенно стали выходить из дворов взрослые. И вскоре весть о приезде священника разнеслась по станице. Когда кони остановились на майдане, напротив станичного правления, всё наличное население было уже здесь. Станичники не обращали внимания на купца с товаром, на семью другого новопоселенца, тоже прибывшего с обозом. Все взоры были прикованы к коляске, из которой бодро выпрыгнул высокий стройный священник с подобранными волосами. Он помог сойти на землю хрупкой миловидной матушке в зимнем салопе и меховой шапочке.
– Какие молоденькие!
– Видно, недавно обвенчались!
– А у матушки ботиночки маленькие-маленькие, гляди, ножка, как у дитёночка!
С незнамо откуда-то взявшимися хлебом и солью выступил вперёд атаман Чернецов.
– Отче! Зараз дождалися мы светлого дня. Всё у нас таперя, как у людей, у хрестьян: и Храм Божий, и пастырь. Мы такие радые, такие радые. Батюшка, не побрезгуйтя нашим хлебом-солью, откушайтя. И Вы, матушка, сделайтя милость, отведайтя.
На предложение пройти к себе в дом, чтобы отдохнуть с дороги, отец Кирилл и матушка Софья ответили отказом и пожелали сначала осмотреть храм. В окружении целой толпы гордых станичников они направились к новостройке. Пройдя небольшой притвор, вошли в главную часть храма, где будет подаваться благодать Святого духа – совершаться таинства.[sup][sup][3][/sup][/sup]
Иконостас, конечно, бедный, но чин, по возможности, соблюдён: в верхнем ряду находятся изображения праотцов, икона Святой Троицы. Ниже – пророки, предсказавшие появление Христа. В праздничном ряду не хватает, конечно, многих икон. Зато в центре иконостаса в деисусном ряду есть изображения Христа Вседержителя, Богоматери, Иоанна Крестителя, архангелов Михаила и Гавриила, апостолов Петра и Павла и святых Николая Чудотворца, Пантелеймона. По всему видно, иконостасом занимался знающий человек. Правда, вдоль стен икон тоже пока не было. Не расписан купол, но теперь это уже его забота, настоятеля храма.
Через царские врата[sup][sup][4][/sup][/sup], расположенные в центре иконостаса, Кирилл прошёл в алтарь. Здесь уже находилось всё, что приобрёл Агафон из церковной утвари в Ени-Копыле. Если добавить привезённое им самим, для начала и этого вполне достаточно.
Выйдя из алтаря, довольный отец Кирилл отправился в своё новое жилище, как здесь говорят, хату.
На площади возле правления было оживлённо. Казаки обсуждали известие, которое привезли новосёлы. Оказывается, на реке Ее черкесы из Шапсуга и Натухая атаковали три донских казачьих полка, разбили их и, дойдя до города Черкасска, столицы Донского края, возвращаются с награбленным на Кубань.
[justify]Обозники смекнули, кто встретился на их пути при возвращении из Копыла, и ещё раз