Произведение «Рекурсия.» автора Инзир Фасхутдинов

Стекло треснуло не от удара, а от взгляда. Моёго. Обычное утро, бритва соскользнула, капля крови алела на подбородке – и вдруг паутина трещин, не растекаясь, а собираясь в узор. Не паук, нет. Скорее… карта. Карта не мест, а жизней.

Я наклонился ближе. Отражение не дрогнуло. Но это был не я с порезом. Это был я в идеально скроенном костюме цвета ночного океана, стоящий не в убогой ванной, а на фоне панорамного окна, за которым плыл незнакомый, ослепительный город. Уголки его губ были подняты в выражении не столько счастья, сколько власти. Холодной, отточенной. Он смотрел сквозь меня, будто оценивая биомассу.

Я рванулся назад, но край разбитого стекла – острый, как судьба – зацепил рукав. И тут… запахло. Не железом крови, нет. Дорогим табаком, кожей, чужими духами. Запах того мира. Из трещин, тонких как волос Фортуны, потянулись… волосы? Нет, скорее, щупальца дыма, но плотные, шелковистые. Они коснулись моей щеки. Холоднее льда. И знакомо. Как прикосновение собственного страха, материализованного.

В других осколках – другие я.

Верхний левый: Я в заляпанном краской комбинезоне, счастливый, с сияющими глазами, машущий кистью перед гигантским, непостижимым полотном в мастерской, залитой золотым светом заката. Запах скипидара и свободы. Его пальцы, обожженные глиной, потянулись ко мне из стекла, и я почувствовал шероховатость глины на своих кончиках.

Нижний правый: Тень в тряпьях, бредущая по бесконечной, засыпанной пеплом дороге. Глаза – две выжженные пустоши. Он не смотрел. Он выдыхал отчаяние, и это дыхание – густое, как смог отчаяния – выплыло из зеркала и осело на моих губах соленым налетом.

Центральный осколок: Пустота. Чистая, мерцающая, как космический вакуум. Но не мирная. Притягивающая. В ней не было ни образа, ни запаха, только беззвучный гул Ничто, всасывающий воздух из комнаты. Оно звало. Безмолвным зевом вечного покоя.

Зеркало больше не отражало. Оно дышало. Выдыхало возможные миры. И каждый мир, каждая судьба – та, что в костюме, та, что с кистью, даже та, что в пепле – тянулись ко мне. Те щупальца-волосы из первого осколка обвили запястье. Не больно. Но неотвратимо. Я почувствовал, как дорогой костюм того меня – грубая шерсть, холодный шёлк подкладки – начал проявляться на моей коже поверх старой футболки. Идеальный воротник давил на горло.

Я попытался оторвать взгляд – не смог. В осколке художника мои собственные пальцы зачесались, жаждали глины. В осколке Пустоты веки налились свинцом.

И тогда я понял ужасную механику: трещины – не повреждения. Это швы. Швы между вероятностями. А зеркало… оно не стекло и ртуть. Оно – мембрана. И она прорвана моим вниманием, моей кровью на осколке.

Волосы-щупальца потянули сильнее. Я почувствовал, как реальность ванной – скрипящие трубы, плесень в углу – начала растворяться, замещаясь холодным блеском небоскреба. Рука в лохмотьях из пепельного осколка схватила меня за лодыжку, и в нос ударило смрадом горелой земли. А из Пустоты… из Пустоты начало вытягиваться отсутствие. Оно пожирало свет.

Я не выбирал. Выбор – иллюзия перед лицом такого голода возможностей. Они выбирали меня. Каждая версия – жаждущая, недожившая, вечно-голодная тень на экране Бытия – рвалась заполнить пустоту моей единственности.

Последнее, что я увидел перед тем, как швы реальности разошлись окончательно: в глазах меня-во-власти мелькнул не триумф, а… тот же ужас. И за его спиной, в огромном зеркале его небоскреба, отражалось не его лицо, а моё – здесь, в ванной, с порезом на подбородке и расширенными от кошмара глазами. Рекурсия судеб. Бесконечный коридор зеркал, каждое – шлюз в другую гибель под именем "жизнь".

Потом – хруст. Не стекла. Костей пространства. И холод. Чужой костюм окончательно сомкнулся на коже. Запах пепла смешался с запахом власти. А гул Пустоты стал биением моего нового, возможного сердца.