– Тако́ш-ш-шс-шс! – прозрачную осеннюю тишину рассёк странный звук, словно резко развернули рулон шёлка.
Всё стихло, но через минуту звук усилился, и к нему подключились ещё другие. Со стороны казалось, будто во дворе исполняют какую-то авангардную симфонию:
– Тако́ш-ш-шс, чуф-чуф, фс-с-с, гал-гал, шак-к-гхал! Тако́ш-ш-шс, чуф-чуф, фс-с-с, гал-гал, эш-шак!..
Отчётливо можно было разобрать только два последних «слова»: «шакал» и «ишак».
Нет, пожалуй, это не симфония — это разборка, и весьма реальная. У меня в палисаднике.
Терпение иссякло. Я выглянула в окно.
Огромная взъерошенная ворона прыгала перед таким же огромным котом, который занял оборонительную позицию, но продолжал осыпать ворону бранью.
Кот был наш, местный, дворовый. Ворона — чужачка. Каким ветром её занесло в мой палисадник — неведомо. Но дама (или господин — кто их, ворон, разберёт!) нападала на нашего аборигена не менее воинственно.
Наш победил! Пошипев и похлопав крыльями, ворона шваркнула кота по носу пером и улетела, выронив из клюва что-то блестящее.
Кот, ошалев от такой наглости, замер, потом понюхал оброненное, брезгливо поморщился, исполнил задними лапами нечто вроде победного танца и с задорным гиком ринулся в заросли бересклета.
Я подняла тускло блестевший предмет. Им оказался листок бумаги — страница, вырванная из книги, как видно, дорогой: подарочное издание, с золотым обрезом, с затейливой золотой вязью на страницах.
Каким образом и где она встретилась вороне — неизвестно. Но каркуша, почему-то решив, что не только сороки, но и вороны любят блестящее, выдрала лист и доставила его мне. Верно, хотела устроить схрон в палисаднике. Откуда же ей, чужачке, было знать, что здесь её поджидает таможенная служба — в лице, то есть морде, кота…
На странице, надорванной наискось, вились знакомые строки:
– Бьётся в тесной печурке огонь…
Что-то давно позабытое, хорошее всколыхнулось на дне души.
– На поленьях смола, как слеза…
Когда в последний раз я слышала эти щемящие, вкрадчивые строки?.. И вот уже заструились воспоминания. Лист с золотым обрезом — тебе я обязана ими…
Репетиция школьного вечера к празднику 9 Мая. Пять девушек-десятиклассниц сгрудились около расстроенного рояля. Играть на нём невозможно: завхоз клятвенно обещает пригласить настройщика — и всё никак… Но не беда!
Одна из нас играет на гитаре, другая — на гармони, и сейчас мы разучиваем «В землянке». Песню на слова Алексея Суркова. Поём вполголоса, задумавшись, и так проникновенно, как больше никогда мне не приходилось слышать.
За окнами беззвучно падают цветы акации, выстилают землю серебряным ковром.
До выпускных экзаменов осталось всего ничего. Это — наш последний школьный вечер. Выпускной — не в счёт. Тем дороже это наше тихое песенное сестринство. Ему суждено остаться драгоценным воспоминанием на дне души — и пробудиться сейчас, случайно, в надорванной странице с золотым обрезом…
***
Алексей Сурков… Едва ли сейчас кто вспомнит его имя — разве что объявят авторов песни «В землянке»: композитор Константин Листов и поэт Алексей Сурков.
А личность его была многогранной, неоднозначной и в чём-то трагичной. И уж, конечно, заслуживающей внимания и благодарной памяти — уже хотя бы за одну бессмертную «Землянку».
Революция знаменовала собой рождение нового мира и новой поэзии. Поколение «поэтов Октября» стало первым поколением советской классики.
«Трубачи молодые» — так образно называл птенцов поэтического гнезда Эдуард Багрицкий.
Правда, он же и пророчески заметил:
«Взойдут ли над нами созвездья чужие? / Мы — ржавых дубов облетевший уют»,
словно слышал в звонкой меди революции гибельные звуки.
Но эти поэты навсегда остались первыми — и прошли вместе со своей страной весь ее тяжкий и славный путь.
На эпоху нам пенять негоже —
С отрочества жили на юру,
Привыкали к резким граням стали,
Смерть носили в нарезном стволе,
Босые, голодные, мечтали
О всеобщем счастье на земле.
У него было множество почётных званий и высоких должностей: депутат трёх созывов Верховного Совета, дважды лауреат, член Всемирного совета мира, глава Союза писателей, Герой Социалистического Труда, член ЦК КПСС.
Его стихи, прежде чем забронзоветь в хрестоматиях и получить официальный статус, уходили в народ, теряя имя автора — их пели просто «от души».
Суркову не требовался громкий революционный псевдоним — его происхождение идеально вписывалось в биографию нового советского человека.
Он родился 13 октября 1899 года и провёл детство в ярославской деревне Середнёво. Со временем ее сотрет с карты Рыбинское водохранилище.
Жизнь в деревне была тусклой, голодной и тяжёлой. Но однажды всё изменилось: его отправили в Рыбинск с полтинником в кармане и билетом до Петербурга. А дальше — Бог в помощь…
В Петербурге он служил в трактире мальчиком на побегушках: вставал ни свет ни заря, растапливал самовар, мыл посуду. Весь день — в делах: кто позовёт, кто окликнет — беги, неси, принеси. То в лавку, то на почту, то в мастерскую. На бегу читал газеты, выписанные клиентами — нужно было быть в курсе происходящего.
На дворе стоял 1911 год. До революции оставалось шесть лет, но её тень уже скользила по городам и весям. Всё чаще говорили и о надвигающейся войне — до неё оставалось три года.
Судьба уготовила ему участие в пяти войнах: Гражданской, польском походе, западно-белорусской кампании, финской и Великой Отечественной.
Войну он впервые ощутил в 1918 году. В одном из боёв попал в плен — и позже так вспоминал об этом времени:
«Было фронтовое крещение огнем, был горький, наполненный тысячами смертей и немыслимыми страданиями год плена у белоэстонцев. Опять была армия, борьба с бандами Антонова в Тамбовской губернии. На войне и в плену, увидел воочию бессмысленно жестокую суть и обличие тех, кто кичился фальшивым званием защитников культуры».
Он был, что называется «ассенизатором и водовозом, революцией мобилизованным и призванным». Начинал как обычный солдат агитпропа, был селькором на уровне уезда, вел стенгазеты в волостях, работал в политпросвете, редактировал комсомольскую газету. Участвовал в Пролеткульте, затем — в РАППе. И только после всего этого стал тем, кем его запомнили — поэтом.
Его первый поэтический сборник, вышедший в 1930 году, назывался «Запев».
В этом названии было что-то пророческое: Сурков благодаря «В землянке» и вправду остался в памяти как поэт-песенник.
В этом названии было что-то пророческое: Сурков благодаря «В землянке» и вправду остался в памяти как поэт-песенник.
С того момента сборники стихов начали выходить регулярно — четыре книги только за десятилетие до войны. Одновременно шла активная работа в различных литературных организациях и комитетах.
И вот — ноябрь 1939 года. Финская кампания. Здесь уже не осталось и тени романтики революционных лет — всё выветрилось зимней финской стужей. Всё стало настоящим и суровым: тёмный снег, пули, горькая махорка, тепло землянки… И постоянное тревожное ожидание, будто вот-вот «военная труба разбудит нас в ночи».
Но его главная война ещё впереди. Она начнётся 22 июня 1941 года.
Константин Симонов так напишет о Суркове: «...Если среди нас живет поэт, болдинская осень которого пала на два самых тяжелейших, самых страшных лета 41 и 42 года, то это ведь не простое совпадение! Это качество души, которая с самой большой силой приблизилась к душе народной именно в самую тяжкую годину».
27 ноября 1941 года военный корреспондент газеты «Красноармейская правда» Западного фронта Алексей Сурков получил приказ написать репортаж о героизме сибиряков из 78-й стрелковой дивизии. Эти бойцы сдерживали яростные атаки под Москвой со стороны немецкой пехотной дивизии и элитной дивизии СС.
Едва Сурков добрался до деревни Кашино, как началась вражеская атака. Поэт вместе с группой офицеров укрылся в подвале. Когда они выглянули наружу, оказалось, что немцы уже захватили соседние дома. С трудом удалось вырваться из окружения, но надо было ещё пройти минное поле, чтобы добраться до позиций обороняющегося батальона.
Когда Сурков всё же дошёл до траншей, его шинель была вся посечена осколками. Позже он вспоминал:
«Дальше штаба полка не сделал ни шага. Ни единого… А до смерти — четыре шага».
Именно после этого события он дописал строку, ставшую одной из самых пронзительных в его поэзии:
До тебя мне дойти нелегко,
А до смерти…
Ни одна другая его военная песня, даже самые популярные, не стала столь любимой, как «Землянка». Это был тихий гимн любви, рожденной в аду войны. Именно это произведение принесло Суркову подлинное бессмертие — нежность в мире, полном войны и злобы.
Кто на снегах возрастил Феокритовы нежные розы?..
Поистине, и среди войны, стонов, грязи и ужасов смерти могут рождаться шедевры — строки, исполненные великой любви и великой нежности.
В феврале 1942 года композитор Константин Листов создал музыку на стихи Алексея Суркова, и вскоре песня «Землянка» стала звучать в землянках на всех фронтах Великой Отечественной войны. Эта песня — не просто о войне, а о вечных человеческих ценностях — любви и надежде.
Бьется в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза,
И поет мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза.
Строки про «четыре шага» вызвали тревогу у цензуры — она сочла их чуть ли не декадентскими, подрывающими боевой настрой. Требовалось либо вычеркнуть эти слова, либо отодвинуть смерть подальше.
[justify]Но Ольга Берггольц услышала эту песню на крейсере «Киров», где офицеры в кают-компании слушали её по радио. Когда в радиопередаче не
крайне благодарен Вам, Ляман, за такой гимн его творчеству!
