Произведение «Ксилофон для эха иных миров.» автора Инзир Фасхутдинов

Он стоял на прикроватном столике, отлитый в форму из черного бакелита, тяжелый и незыблемый, как храмовый алтарь. Его диск был не просто набором цифр, а циферблатом для времени, которое текло не туда. Каждый щелчок при прокрутке отдавался в пальцах мелодичным, предвещающим треском, словно ты вручную взводил неведомый механизм Вселенной.

Это был не просто аппарат. Это был резонатор. Пункт приема вестей из мест, где география жизни свернула не на ту тропу.

Звонил он редко. И никогда – по воле обитателей этого мира. Его звонок был не привычной трелью, а вибрирующим, глубоким гулом, похожим на звук проведенного мокрым пальцем по краю хрустального бокала. Этот гул не звучал в ушах – он возникал где-то в костях, в зубах, отзываясь тревожной какофонией в заполненных воздухом полостях черепа.

Поднять трубку значило совершить акт тихого героизма. Не услышать голос. Услышать – молчание. Но не пустое, не мертвое. А плотное, насыщенное, будто в слуховую трубку влили жидкий свинец тишины из другого измерения. И в этой тишине начинали прорастать звуки-призраки.

Однажды – это был плач. Но не человеческий. Скорее, звук, которым мог бы плакать ветер, огибая угол непостроенного дома в мире, где тебя не существует. Другой раз – обрывок джазовой мелодии, знакомой, но сыгранной в тональности, резавшей слух, с саксофоном, хрипящим как умирающее животное.

Самым же пронзительным был Звонок с Симфонией Окружения. Тот, что длился ровно три минуты семь секунд. В трубке дышалось – ровно, глубоко. Слышалось, как где-то скрипит половица, как за окном, которого там нет, капает талая вода с крыши, как кто-то на кухне переставляет чашку. Это была звуковая фотография чужой, параллельной жизни. Совершенно обыденной. Абсолютно чуждой. И в этой чужой обыденности таилась бездна такого тоскливого одиночества, что хотелось кричать.

Потом звонки прекратились. Аппарат замолк, превратившись в музейный экспонат, в артефакт. Он больше не гудел. Он лишь хранил в своей пластиковой и металлической плоти эхо тех миров. Его история – это не история диалогов. Это история слушания. История вещи, которая стала ухом, приложенным к щели между мирами, улавливающей не слова, а сам ландшафт иных возможностей, обрывки звукового полотна иных судеб.

И если приложить ухо к его теперь холодной трубке, кажется, что внутри все еще дышит та тишина. Готовая в любой миг снова наполниться музыкой, от которой замирает сердце.