ПИАНИНО

До войны Петрович был педагогом. Он никогда не ходил в церковь и верующим не был. Он преподавал историю и учил детей, что люди произошли от обезьян. А вот сейчас целыми днями только и делает, что читает Апокалипсис. Рехнулся старик. Жалко его. Скоро наши его убьют. Припасы кончаются, а старик никому не нужен, он нам обуза. Его пустят на мясо. Скоро он станет нашей едой.
  Геннадий присел на корточки.
 - Петрович, а с чего там Апокалипсис-то начинается? С ангелов этих, что ли? С того, как они начали трубить? Так?
  Петрович не отвечал. Петрович всё так же продолжал читать.
 - Апокалипсис начинается в нас. Мне так кажется, - сказал Геннадий. – Он начинался и заканчивался в каждом человеке. До войны и после войны. Редко кто это замечал. Но те, кто чувствовали это, наверное, пытались как-то исправить себя, отремонтировать себя изнутри, что ли…
 - …Зверь, егоже видех, бе подобен рыси, и нозе ему яко медведи, и уста его яко уста львова… - читал Петрович.


  Неожиданно напасть не удалось. Дело испортил пацан. Он услышал, как они вошли, и заверещал. Потом побежал куда-то в темноту. За ним ринулся Григорий:
 - Стой! Убью!
  Он его в самом деле убил. Догнал, а потом дал прикладом по голове. Пацан упал. Он завопил, что есть мочи. Григорий, яростно матерясь, зажал его на полу коленом и перерезал ножом горло.
  Мужики проснулись от криков. Ещё ничего не понимая, что происходит, стали отстреливаться. Причём, метко отстреливаться. Не сразу их получилось убить. Потом стали думать, что делать с бабой. Она громко плакала, сидя на полу, была похожа на большую тряпичную куклу.
 - Надо оставить, - предложил Игорь. – Баб мало у нас.
 - Мало, - согласился Михаил. – Если что – убить успеем всегда.
  Он слегка пнул бабу в плечо.
 - Эй, ты, останешься с нами? – спросил он её.
  Она закивала головой.
 - Будешь давать каждому, понятно?
  Она опять закивала головой.
  Предатель крутился рядом. Он был радостный, чуть ли не подпрыгивал, тараторил без умолку, и всем хотел услужил. Пётр Яковлевич взял его за горло.
 - Ты не суетись. Где пианино?
 - Там, там… Я покажу…
  И он показал. Не соврал. Пианино было в небольшой комнате, в центре среди прочего разного хламья. Пётр Яковлевич почувствовал, как у него перехватило дыхание. Он стоял на месте, замерев, минуту. Потом сделал шаг. Потом ещё один. Чувствуя, как сердце начинает биться спокойнее, Пётр Яковлевич вплотную приблизился к пианино. Он держал в руке факел и ощущал себя каким-то неандертальцем. Его охватила досада от таких ощущений.
  Я совсем забыл, кем я был. И что ЭТО для меня значило…
  Рядом с пианино стоял стул. Он сел на стул и раскрыл рюкзак. Достал два канделябра, свечи. Он чувствовал прилив вдохновения и вкус забытых наслаждений от соприкосновения с вожделенным объектом. Очень скоро свечи горели спокойными ровными огоньками и факел был потушен.
  Он закрыл глаза, поднял голову вверх, немного приоткрыл рот и возложил пальцы на клавиши.
 - Я извиняюсь, Пётр Яковлевич, но что нам теперь делать с этим козлом? – задал вопрос Григорий, уставившись на предателя.
  Ему никто не ответил.
 - Понятно, - протянул Григорий и улыбнулся как-то мерзко. Предатель понял, что пробил его последний час, и заорал благим матом. Григорий схватил его обеими руками за горло и поволок вон из комнаты. Затем стало слышно, как он начал бить предателя каким-то твёрдым тупым предметом. Монтировка, подумал Геннадий, как он и хотел…
  Пётр Яковлевич криков этих не слышал. Он был погружён в свои мысли. Он вспоминал, как до войны работал в филармонии, вспоминал блеск и успех концертов, друзей и близких, вспоминал ни с чем несравнимые звуки оркестра, музыку, музыку, музыку вспоминал он… И думал одновременно, какие скоты его окружают. Животные. Омерзительные животные, которым только выжить и ничего больше. Что они понимают в искусстве? В музыке? Чувствовали они вдохновение? Ощущали ли они себя творцами…? Нет. Животные. Больше нечего сказать. Они не понимают. Для них этот инструмент всего лишь дрова для костра, около которого можно согреться.
  Он нахмурился. Он отнял пальцы от клавиш и увидел… Он наклонился к клавишам, чтобы разглядеть. Потом он приблизил пальцы к своим глазам. Да. Кровь. Кровь убитых сегодня ночью. Он запачкал руки кровью, когда осматривал их тела… Чёрт, испачкал клавиши, подумал он, доставая платок из кармана. Платком он аккуратно и долго вытирал клавиши. Потом тем же платком тщательно обтёр свои руки.
  Григорий добивал предателя. С каждым ударом предатель стонал всё слабее и слабее. 
  Ерунда, подумал Пётр Яковлевич, главное – чтобы с инструментом всё было в порядке. Руки кровью замарать – пустяки это. Только не пианино.
  Григорий нанёс последний удар. Предатель замолк навсегда. 
  Геннадий прокашлялся в кулак, потом произнёс:
 - Пётр Яковлевич, разрешите доложить. Операция прошла не очень успешно. Наших убито двое – Алёшка и Ефим. Таранцев сильно ранен. Мужиков завалили. Пацана тоже. Бабу оставили в живых. Ребята говорят, что она пригодится.
  Человек, сидящий на стуле перед пианино, даже не обернулся. Он просто рукой сделал жест. Мол, иди давай.
  Геннадий вышел из комнаты и закрыл за собою дверь. И тотчас услышал звуки какой-то незнакомой, но очень дивной и красивой мелодии. Он усмехнулся.
  Подошёл Михаил.
 - Ну, как? – спросил он.
 - Никак.
 - То есть, как "никак"?
 - А так. Наплевать ему. Наплевать ему на то, что наших двоих положили, а одного ранили. Наплевать, что мы убили четверых, а эту женщину сейчас будут насиловать все, кому не лень. Наплевать ему. Дорвался до пианино. Музыкант хренов… 

2013 г.