Последние каникулы. Гл.3. Двойной портрет.

приклеенными. Работа мастера! Дно надо было менять тоже. Дощечка с сафьяном и здесь оказалась незакрепленной, и достать ее не представляло труда. Ее удерживали боковые вставки. Когда я ее поддел перочинным  ножом, она сравнительно легко отделилась от дна.
   И вот тут у меня забилось сердце, под ней лежал небольшой желтый лист бумаги с чьим-то портретом! Я с максимальной осторожностью вынул листок. На нем, думаю, акварелью была изображена черноволосая женщина с огромными грустными глазами и родинкой на лбу, над левой бровью. Лицо, плечи в темной накидке - весь образ излучал сдержанную печаль. Я перевернул листок, на нем был карандашный портрет…Лермонтова! Скорее даже набросок - тщательно проработанными были лишь глаза. Спутать его с кем-нибудь невозможно! Я смотрел не отрываясь на лист плотной бумаги, пропитанной воском, и мысли неслись с бешеной скоростью. В голове всплывали и мгновенно таяли картины встреч с директором школы, командиром партизан, его сыном, Владимиром Кузьмичом, и, главное, рассказ директора о Бахметьевой! Он просто застрял в ушах и повторялся снова и снова. Конечно, это  её портрет!

    Я выскочил с террасы, чтобы лучше его рассмотреть. Солнце ударило в глаза, инстинктивно я прикрылся рукой. Рукой, в которой была находка.  И тут случилось чудо! На солнце на просвет желтый лист был полупрозрачен. Акварельный и карандашный рисунки наложились, совпали глаза, губы… Портрет Лермонтова наполнился цветом, стал объёмнее, приглушённые краски добавили грусти и загадочности. Это был совсем другой портрет!
   Перевернул лист, и чудесные превращения продолжились: на молодом женском лице появились тени, они подчеркнули не то печаль, не то усталость, но, главное, выражение глаз  и… губы! Большие тёмные глаза словно ожили! В них появилась глубина! Удивительное сочетание томности, невысказанности и пронзительности.  А губы! Они дрожали! Не то полуулыбка, не то сдержанная боль или ещё что-то, я не знаю, но это действительно было чудо! Мне даже померещилось, что она дышит! Так вот зачем лист пропитали воском! И это, кстати, сохранило его. Не знаю, сколько я так простоял, покачивая рисунок, но оторваться было невозможно! В памяти сами собой всплыли строки:

                Мы случайно сведены судьбою,
                Мы себя нашли один в другом,
                И душа сдружилася с душою;
                Хоть пути не кончить им вдвоём!


     Н-Е-В-Е-Р-О-Я-Т-Н-О!

     Вот достойный ответ мужу – ревнивцу! Я представил  Бахметьева, с полуулыбкой  протягивающего свой подарок, и лицо супруги  вот с этой полуулыбкой… Да…на такое, наверное, способна только женщина.
     Снова в голову ударили предательски тщеславные мысли. Опять я почувствовал себя чуть ли не героем.

     Поверхность листа была шероховатой, матовой. И тут же родилась идея: её нужно сделать глянцевой – прозрачность увеличится, портреты на просвет станут более чёткими! Я кинулся к бабушке.

 -  Ба, у тебя утюг есть?

 -  Есть углевой! А тебе на что? Собрался, что ли, куда?

 -  Нет, ну это неважно!

 -  А ты им пользоваться умеешь? Тут аккуратно нужно, а то испачкать или вовсе прожечь можно. Это тебе не лектрический!

 -  Умею! Умею! Давай, не бойся!

 -  Ну, смотри! Ты мне утюг не испорти – это моё приданое, раньше-то это, считай, обязательным было! Теперь таких не сыщешь!

   Конечно, я никогда не пользовался такими утюгами, но видел, как это делается. Здесь нужны раскаленные угли; много мне не надо. Я побежал к сараю, нащипал там лучины  и развёл небольшой костер. Еще нужно было найти что-то очень ровное и твердое, на чём гладить. К счастью, в сарае нашёлся большой осколок стекла. Пока горел костер, я вымыл его и принёс табурет. Сначала надо было бы попробовать на вощёной бумаге, однако мне не терпелось как можно скорее заняться портретами.   В этот раз меня просто бил какой-то озноб нетерпения. Хватит тянуть и откладывать! Наполнив углями неуклюжий утюг и чуточку подождав,  провёл им по бумаге: он полностью накрывал её. Никакого эффекта. Видимо, он ещё недостаточно нагрелся. Я стал им размахивать; полетели искры, пошёл дым. Я размахивал всё сильнее и сильнее. Потрогал  подошву; показалось, что теперь можно гладить, и я осторожно поставил утюг на вощеный лист. Только бы стекло не лопнуло. Только бы не лопнуло! Затем сосчитал до пяти и поднял его…бумага исчезла! Листок прилип к утюгу. Я ногтем поддел его, и он довольно легко отделился. Рисунок не стал лучше. Быть может, нужно подержать подольше? Снова опустил утюг и принялся  считать теперь уже до десяти. Как же это было долго! Подняв его, попытался, как прежде снять бумагу, но она теперь только рвалась под ногтями. Что делать? Я положил утюг боком на тропинку и кинулся на кухню за ножом. Там чуть не сбил с ног бабушку; схватил самый здоровенный нож - и бегом назад. У сарая меня ждала жуткая картина: сухая трава от выпавших углей загорелась! Дымное пламя лизало портрет на подошве утюга. Я поднял утюг и мгновенно затоптал огонь, затем с осторожностью, на которую был только способен, стал ножом снимать закопчённый лист. Это почти получилось, но тут я даже не заметил, как появилась бабушка. Она вырвала у меня злосчастный утюг и с силой провела им по земле.

 -  Игрушку нашёл! Ишь что удумал! Шалопут! И костёр затуши! У сарая костры жечь! Вот отец приедет, он тебе задаст!

 -  Б-а-б-у-ш-к-а!

Но бабушка причитая пошла к дому, впрочем, я всё равно уже ничего не слышал. Я был в шоке. Время вдруг перестало течь, как тогда на вышке, и опять послышался тот же голос:

 -  Ты нашёл его!

Скорее всего, я сам это произнес. Ну конечно!
Я очнулся, собрал с земли остатки бумаги, попытался было сложить из них целое… Прежние портреты были утрачены навсегда.
Медленно, по одному подкладывал я обугленные обрывки в догорающий костерок и не отрываясь смотрел, как вспыхивают язычки пламени.  Мне показалось, что от них пахнуло мёдом…

В конце концов, письма к Варваре Александровне тоже были сожжены.

Как знать: быть может, провидению было угодно именно для этого передать мне ларец?


 На этом дневник заканчивается, вернее, в нём есть ещё одна строчка, но она аккуратно зачёркнута: “заканчивался последний месяц последних летних каникул”.