После просмотра михалковского шедевра вспомнилась статья Шарля Бодлера «Салон 1846 года» («О цвете»):
«Представим себе прекрасный пейзаж, где все зеленеет, алеет, переливается рефлексами и трепещет, порой становится матовым от пыли, где все предметы, окрашенные самым различным образом соответственно своему молекулярному строению, ежесекундно меняющиеся от смены света и тени и приводимые в движение незримыми токами внутреннего теплообмена, находятся в состоянии непрерывной вибрации, отчего контуры их непрестанно колеблются, сливаясь с вечным движением вселенной. Беспредельность, то голубая, то, чаще, зеленая, простирается до горизонта».
Импрессионистское видение Бодлера удивительно хорошо ложится на визуальный ряд «Рабы любви», на ее «светоцветовой покров», «неосязаемую светозарную субстанцию», «ренуаровское дуновение», в которых растворяются и предметы, и само пространство.
И ничего, что на внешне безмятежную жизнь лирических героев катится девятый вал революции, и ничего, что капитан Федотов, начальник контрразведки, целуя галантно руку актрисе Ольге Вознесенской, говорит ей как бы между прочим: «Ах, Ольга Николаевна, если бы не вы, шлепнул бы я всю эту вашу кинобанду» — и небрежной походкой удаляется прочь, и ничего, что то и дело загадочным образом исчезает плёнка, на которой модный режиссёр Калягин безуспешно пытается запечатлеть модные в дореволюционное время страсти (с обязательным заламыванием рук и артистическим закатыванием глаз разодетых в «шелка и бархат» актеров), и тем более ничего, что главный оператор, загорелый красавчик в белоснежном костюме, подпольщик и революционер Виктор Потоцкий (который, собственно, и «конфискует» плёнку на благое дело народной «леворюции») наблюдает со съёмочной площадки, как тот же капитан Федотов со своей командой «разбирается» с «врагами монархии» (из открытого окна дома напротив — раздаются крики, и створки под взглядом оператора медленно захлопываются, а ухмылка капитана напоминает гримасу Чеширского кота). И ничего, что с «мирным счастьем покончены счеты» — все равно атмосфера лёгкости и ренуаровской воздушности, перетекающая в некоторых кадрах в сон наяву — невесомое кружево, вуаль, подсвеченная золотисто-гранатовым мерцанием осеннего южного солнца, — не исчезает, а, напротив, усиливается, вступая в борьбу с тайными (враждебными) силами, стремящимися её разрушить.
Ах, эти дамы декаданса — смотрю и думаю я — их никогда уже не будет: игра Елены Соловей, её грациозная манерность, её многослойные наряды с прихотливо изломанными линиями, её тонко выщипанные брови и газовый лавандового цвета шарф, повязанный вокруг головы, небесное выражение глаз удивляют сходством с актрисами немого кино времён Веры Холодной. Не будет этого кокетства, этих реверансов, этих беспечных разговоров ни о чем, с постоянным налетом искусственности и неизбежности флирта (на самом деле просто дань моде и времени, потому, что «так принято»). Это «принято» скоро отменят и заменят другими маркерами (попроще, без высокопарных фраз, без замысловатой игры в любовь, пресыщенность и роскошь). Теперь будет все «по-серьезному», и дело тут не в упрощенном мировидении «строителей коммунизма», а, скорее, в «прогрессе», столь ненавистном поэтам Серебряного века. Но прогресс неотвратим, и неустанный рев машин, и трамвай, в железной утробе которого возникает желание «потолкаться» даже у Блока — («Гибель Titanica, вчера обрадовавшая меня несказанно (есть еще океан»)), — громко скрежещет колесами, плёнка рвётся, свет меркнет, тени надвигаются; скоро место искушенных красавцев-мужчин а-ля Витольд Полонский и дам полусвета, что как гусеницы превращаются в прелестных бабочек на широком экране — займут ясноликие комсомольцы и комсомолки в красных косынках, неутомимые колхозники, председатели и агрономы, — а эстетика «падших нравов» раз и навсегда сменится на суровую этику ленинцев и им подобных. Томных же «падших ангелов» заменят неразборчивые героини вроде Людмилы из «Третьей Мещанской» (конечно, «разборчивость» героинь Веры Холодной состояла лишь в выборе в пользу «богатства» вместо «половой свободы», — и еще вопрос, что лучше: кокаиновый гламур или упоение мечтами о социалистическом рае, разница, вероятно, невелика).
Но в фильме о «рабе любви» ничего еще не изменилось и никогда не изменится.
В последний момент Ольга Вознесенская, звезда экрана, очнётся от сладкой полувлюбленности в романтически (и все же реально) погибшего оператора, втянувшего её в смертельно опасную игру, от мечтаний о Париже, где наконец-то сможет «принять ванну», от злости на перешедшего в стан врага партнёра по фильму — кинозвезды Владимира Максакова (совсем не большая, но такая значительная роль Богатырева)… И помчится вместе с трамваем в никуда под оголтелые крики вскочивших на коней то ли «белых», которые ведут себя как «красные», то ли осовремененных всадников апокалипсиса с гравюры Дюрера… Михалков здесь четких акцентов не расставляет. По его словам «это неважно».
Важно то, что старый мир наконец-то рухнул, и глаза пришлось открыть (заговор — эмоциональная реплика — Калягина-режиссёра: «Не будем открывать глаза, господа, не будем открывать глаза!» — не сработал).
Рухнул в миг, когда актриса, осторожно поддерживаемая под локоток бравым революционером (в исполнении самого Никиты Сергеевича), села в свой трамвай смерти (сцена отсылает зрителя к стихотворению Николая Гумилева «Заблудившийся трамвай», заблудившийся «в бездне времен»)… И под напутствия побратимов подпольщика-оператора Потоцкого: «Все будет хорошо, Ольга Николаевна! Ждите нас в гостинице!» — перевоплощается в Марию-Антуанетту на плахе, идущую «на огненные муки, в волнах овечьего руна» (тёмное одеяние, взбитые, волнистые волосы-парик, искаженное смертельным ужасом лицо).
Умер старый мир, ну или перешёл в новую фазу по окончании ритуального танца Шивы — бога созидания и разрушения.
Рухнул под невозможно прекрасную (иными, менее громкими, эпитетами здесь не обойдешься), нездешнюю и вместе с тем пронзительно-чувственную («и трудно дышать, и больно жить!») мелодию «Где же ты, мечта?» (а ведь мечтой-то была сама Ольга Вознесенская!), под великолепную музыку Эдуарда Артемьева, делающую финал фильма непереводимым — на язык чувств или слов (есть мнение, что без музыки не было бы и фильма, что фильм снимался «под музыку», встраивался в неё, но верно ведь и обратное).
Никита Сергеевич Михалков — режиссёр огромного таланта, а в «Рабе любви» выступил в роли гениального (не зря Джек Николсон некогда записал фильм себе «на память» (равно гениален Михалков и в «Неоконченной пьесе для механического пианино»)…
14 ноября-21 ноября 2022.
Новая редакция: 18 июля 2025.
| Помогли сайту Праздники |
При цитировании ссылка на сайт обязательна. Exsodius 2008 - 2025
18+