Произведение «Не открывай.» автора Инзир Фасхутдинов

Он стоял в самом дальнем углу чердака, притворившись тенью. Не чемодан, а шкатулка из кожи и картона, стянутая ремнями, которые обвисли, как внутренности. Паутина, эта похмельная бахрома времени, свисала с ручки, когда я провел по ней пальцем, оставляя борозду в пыли.

Я присел на корточки. Воздух пах остывшими углями и мятой, которую когда-то разложили от мышей. «Ну что, старик? – мысленно выдохнул я. – Долгий путь».

Мне почудилось, будто скрипнула кожа. Не голос, а именно скрип. Долгий, – поправил он. – Но не законченный. Ты ведь пришел.

Наклейки. Они были похожи на шелуху от разноцветных снов. Багдад. Здесь золото фона было выцветшим до блеклой охры, а арабская вязь почти стерлась. Я прикоснулся к шершавой поверхности.

Багдад, 1968. Жара стояла такая, что верблюды ложились и отказывались вставать. Твой дед купил мне у мальчишки на базаре. Тот так и ходил за нами, улыбаясь во всю ротовую дыру. «Очень красивый! Очень!» А потом мы пили чай с кардамоном из крохотных стаканчиков, и песок скрипел на зубах. Он хотел привезти тебе, внуку, сказки Шахерезады. Но не успел.

Я отдёрнул руку. Голос был не в ушах, а где-то под рёбрами, тихий и ясный.

Рим. Синий трамвайчик на фоне Колизея.

Рим, 1972. Твоя мама. Она смеялась здесь так громко, что монахини из ближайшей церкви оборачивались. Она сбежала тогда от экскурсии, пошла есть мороженое в три часа ночи. Это она прилепила меня сама, пальцами, еще липкими от сладкого. Она говорила, что Рим пахнет кофе и старыми камнями. А для меня он навсегда пахнет её духами – «Фиджи» от Герлена. Пахнет молодостью.

«Она тебя… помнила?» – прошептал я.

Все помнят. Просто не всегда знают, что помнят. Память живёт в кончиках пальцев. В запахе дождя на асфальте. В обрывке мелодии. Я – лишь катализатор.

Я увидел маленькую, почти невидимую наклейку. Прага. Игрушечный астрономический часов.

Прага, 1989. Это была зима. Ты нёс меня тогда пустым. Ты вёл за ручку свою маленькую дочь. Она устала, и ты посадил её мне на крышку, и мы катились по брусчатке, а она визжала от восторга. Ты обещал себе, что покажешь ей весь мир. Ты говорил ей, что эти часы – волшебные, что они могут остановить время.

Я закрыл глаза. Глотаю комок. «Она выросла. Уехала. Вчера звонила… из другого часового пояса».

Время не останавливается. Оно консервируется. В нас.

Я потянулся к толстому, намертво прикипевшему ремню. Пальцы дрожали. Пряжка не поддавалась, заржавев в неподвижности.

Не надо, – сказал чемодан, и в его скрипе прозвучала нежность. Не открывай. Там ничего нет.

«Как ничего? Там должны быть… вещи. Следы».

Следы не в меняющихся вещах. Они – на мне. Каждая царапина – это улица, по которой ты шёл. Каждый потёртый угол – это полка в вагоне, где ты спал. Каждая наклейка – это не город. Это – ты в том городе. Твои надежды, которые ты там оставил. Твои прощания, которые ты отсюда увёз. Я не сундук с воспоминаниями. Я – их саркофаг. И их алтарь.

Я убрал руку. Сидел на пыльном полу и смотрел на это потертое кожаное существо, на эту карту утраченных география. Он был не просто свидетелем. Он был соучастником. Хранителем не вещей, а душ тех мгновений.

«Что же мне с тобой делать?»

Ничего. Ты уже всё сделал. Ты пришёл. Ты вспомнил. Теперь иди. И оставь меня гнить с честью. У меня внутри целые вселенные. Они тяжелы. Им нужен покой.

Я поднялся. Спина заныла от неудобной позы. На прощанье я снова посмотрел на него. Он больше не был просто старым чемоданом. Он был ландшафтом прожитой жизни. И самым честным её диалогом.