Истории

Клиническая смерть

Весна 1975 года дышала предвкушением. Майские праздники, запах сирени, первые теплые лучи солнца, пробивающиеся сквозь пыльные оконные стекла класса. Для меня, двенадцатилетней девочки, эти дни были наполнены предвкушением не только праздников, но и чего-то большего, чего-то, что еще не имело имени, но уже ощущалось в воздухе. Я была обычным ребенком, с обычными школьными заботами, мечтами о летних каникулах и легким трепетом перед предстоящими экзаменами. Но судьба, как оказалось, готовила мне совсем иной сценарий.

Все началось с легкого недомогания, которое я списывала на усталость и предпраздничную суету. Но к началу мая мое состояние ухудшилось. Сердце начало биться неровно, сбиваясь с ритма, словно испуганная птица, запертая в клетке. Страх, холодный и липкий, начал проникать в мои мысли. Я помню, как лежала в больничной палате Октябрьской больницы, куда меня привезли незадолго до праздников. Белые стены, запах лекарств, приглушенные голоса медперсонала – все это сливалось в одно тягостное ощущение.

Майские праздники – время отдыха и веселья для большинства, но для меня они стали временем ожидания. Ожидания, когда кто-то обратит внимание на мое ухудшающееся самочувствие. Медсестры, занятые своими делами, казалось, не замечали моего страдания. Я просила вызвать врача, но мне отвечали, что дежурный врач один на всю больницу, и он занят. В тот момент, когда я почувствовала, что сердце вот-вот остановится, что-то внутри меня сломалось. Я закричала, криком, полным отчаяния и страха, и в этот момент мир вокруг меня исчез.

Я оказалась в месте, которое невозможно описать словами. Это было не пространство, не время, а скорее состояние. Белое, безграничное, наполненное тишиной, которая не давила, а успокаивала. И там, в этой белизне, я встретила ЕГО. Нечто. Оно не имело формы, но я чувствовала его присутствие, его мудрость, его безграничное спокойствие. Оно говорило со мной, и его голос был не звуком, а мыслью, проникающей прямо в сознание.

– Всё в жизни правильно, так и должно быть – прозвучало в моей голове. Эти слова, простые и глубокие, принесли мне такое облегчение, которого я никогда раньше не испытывала. Страх ушел, сменившись чувством принятия и покоя. Я поняла, что это не конец, а лишь переход.

Затем я увидела себя со стороны. Я парила над своей больничной палатой, наблюдая за своими соседками. Они говорили обо мне, их голоса звучали приглушенно, словно из-под воды. Одна из них сказала, что я выгляжу почти как мертвая. Другая, более практичная, утверждала, что мне вкололи гору лекарств, и я просто крепко сплю, ничего не чувствуя.

Я смотрела на них сверху, и на моих губах появилась улыбка. «Да-да, конечно, ничего не вижу и чувствую…» – подумала я, и эта мысль была полна иронии и понимания. Они не могли знать, что я видела и чувствовала гораздо больше, чем они могли себе представить. Я видела их страх, их беспокойство, их попытки понять то, что им было недоступно.

Я не знаю, сколько времени я провела в этом состоянии. Время там текло иначе, или, возможно, вовсе не текло. Но когда я снова оказалась в своем теле, я почувствовала слабость, но и удивительную ясность. Я была жива.

Выписали меня 3-го июня, накануне первого экзамена – русской литературы. Я чувствовала себя слабой, но решительной. Я хотела вернуться к своей обычной жизни, к своим школьным делам, к своим друзьям. Но школа встретила меня не так, как я ожидала. Когда я пришла сдавать экзамен, меня остановили у порога.

– Ты лежала в больнице, – сказал мне классный руководитель, его голос был ровным, но в нем чувствовалась какая-то отстраненность. – Мы уже тебе все оценки выставили.

Я не могла поверить своим ушам. Все оценки? За что? Я же не училась, не сдавала ничего. Я пыталась возразить, объяснить, что я готова учиться, что я хочу сдавать экзамены наравне со всеми. Но меня не слушали. Мое отсутствие, мое «лежание в больнице» стало для них удобным поводом закрыть вопрос. Я чувствовала себя так, словно меня вычеркнули из жизни, из привычного уклада. Это было еще одно потрясение, еще одна несправедливость, которая обрушилась на меня после моего «возвращения».

Я помню, как стояла у дверей класса, чувствуя, как слезы подступают к глазам. Но я сдержалась. Я не хотела показывать им свою слабость. Я развернулась и ушла, чувствуя, как внутри меня что-то меняется. Это было не просто разочарование, это было осознание того, что мир взрослых, мир школы, не всегда справедлив и логичен.

Следующие дни были наполнены смешанными чувствами. С одной стороны, я была рада вернуться домой, к своей семье, к привычной обстановке. С другой стороны, меня грызло чувство несправедливости и обиды. Я чувствовала себя изгоем, отставшей от всех. Мои одноклассники уже готовились к следующим экзаменам, обсуждали свои успехи и неудачи, а я была вне этого мира.

Я пыталась наверстать упущенное. Я брала учебники, читала, решала задачи. Но все казалось сложным, запутанным. Мой мозг, словно после долгого сна, не сразу включался в работу. Я чувствовала себя так, будто пытаюсь собрать пазл, в котором не хватает многих деталей.

Однажды, когда я сидела над учебником по истории, я вдруг вспомнила тот момент в больнице, когда я видела себя со стороны. Я вспомнила слова того НЕЧТО: «Все в жизни правильно, так и должно быть». Тогда эти слова успокоили меня, дали чувство принятия. Но сейчас, в свете школьной несправедливости, они звучали иначе. Правильно ли то, что меня лишили возможности сдавать экзамены? Правильно ли то, что меня оценивают по моему отсутствию, а не по моим знаниям?

Я начала задумываться о том, что такое «правильно». Правильно ли то, что диктуют правила, или правильно то, что чувствуешь ты сам? Я поняла, что мое переживание клинической смерти, мой выход за пределы обыденного, изменил мое восприятие мира. Я видела вещи иначе, чувствовала их глубже.

Я начала вести дневник. Я записывала свои мысли, свои чувства, свои наблюдения. Я писала о том, что видела в больнице, о своем разговоре с НЕЧТО, о своих ощущениях, когда парила над палатой. Я писала о несправедливости, о своих страхах, о своих надеждах. Этот дневник стал моим убежищем, моим способом осмыслить произошедшее.

Время шло. Летние каникулы приближались. Я знала, что мне предстоит еще много трудностей. Мне нужно было наверстать школьную программу, доказать всем, что я не отстала, что я способна учиться и развиваться. Но я также знала, что я уже не та девочка, которая лежала в больнице в начале мая. Я пережила нечто, что изменило меня навсегда. Я видела смерть и вернулась. И это давало мне силы.

Я помню, как однажды вечером, сидя на балконе и глядя на звезды, я почувствовала, как внутри меня разливается спокойствие. Я поняла, что мое переживание не было просто болезнью или сном. Это был опыт, который дал мне новое понимание жизни, смерти и самой себя.


Кровавая развязка

Однажды мама решила сварить суп из петушка. На базар Вася с ней пришли довольно поздно. И хотя петухов было достаточно, мама молча ходила по базару, что-то выискивая. Наконец, она решительно повернулась ко мне и сказала:

— Печально! Нет рубщика голов. А сама я петуху голову не отрублю.

Васе жаль стало свою маму, и я пообещал ей всё сделать сам (добрый мальчик). Дома в кухне мама выдала Васе инструмент, а сама ушла в другую комнату.

Вася положил петушка на стол, погладил его, потом взял топор и, закрыв глаза, ударил ему по шее. Всё! Не тут-то было! Безголовый петушок вскочил, и, как ни в чём ни бывало, стал бегать по стенам кухни, забрызгивая стены кровью. Вася попытался его схватить, но это оказалось непросто. Петушок, словно зная, что его хотят поймать, метался по кухне, оставляя за собой кровавые следы.

— Стой, стой! — кричал Вася, пытаясь поймать его. Но петушонок, казалось, не собирался сдаваться. Он прыгал на стол, срывал с полки кастрюли и с грохотом падал на пол. Время шло, и вскоре кухня превратилась в настоящую бойню.

Наконец, минут через пять его удалось поймать. В это время вошла мама и увидела окровавленного сына в окровавленной кухне. В руке у Васи болталась вся в крови петушиная шея. Было похоже, что Вася держал отрубленный палец или что-то ещё. Мама стала кричать. Кричала минуты две, думая, что Вася сам себе что-то отрубил.

— Что ты наделал?! — воскликнула она, бросаясь к сыну.

Вася, не понимая, что происходит, лишь показывал на петушка, который, наконец, успокоился и лежал на полу, как будто ничего и не случилось. Мама немного успокоилась, и Вася вместе с ней стали всё убирать. Кровь с пола и стен отмывали долго, а петушиное тело, которое Вася все еще держал в руке, казалось, пульсировало в такт его испуганному сердцу. Мама, хоть и была в шоке, старалась действовать быстро, подавая Васе тряпки и ведра с водой. Она то и дело бросала на сына тревожные взгляды, но теперь уже понимала, что произошло.

Когда кухня была приведена в относительный порядок, мама села на табурет, тяжело вздохнув. Вася, все еще бледный, стоял рядом, не зная, что делать дальше.

— Ну что ж, — сказала мама, пытаясь придать голосу спокойствие, — бывает. Главное, что ты цел. А петуха... петуха теперь придется выбросить.

Вася кивнул, чувствуя, как напряжение медленно отступает. Он посмотрел на петушиную шею в своей руке, которая теперь казалась просто куском мяса, а не чем-то ужасным.

— А почему он так бегал? — спросил Вася, все еще не до конца понимая произошедшее.

— Это рефлексы, Вася, — ответила мама. — Даже без головы тело может двигаться какое-то время. Это просто инстинкт.

Она встала и подошла к сыну, обняв его.

— Ты молодец, что хотел помочь. Но в следующий раз, если что-то такое случится, лучше скажи мне сразу, хорошо? Не будем больше экспериментировать с топором.

Вася крепко обнял маму. Он понял, что даже если он и хотел быть храбрым, иногда лучше доверить такие дела взрослым. В будущем резать петухов Васе никогда не приходилось, но тот день навсегда остался в его памяти как урок о том, что даже самые простые, казалось бы, дела могут обернуться настоящим приключением. И что мама, даже когда кричит, всегда заботится о своем сыне.


Буква "Ы"

Серые будни, серые стены, серые мысли – так часто ощущалась моя жизнь в детстве. Школа, уроки, домашние обязанности, а потом снова школа. Казалось, что мир вокруг раскрашен только в оттенки серого. Но был один яркий островок, который спасал меня от этой монотонности, один фильм, который я могла смотреть бесконечно. Это был один из моих самых любимых фильмов детства.

Он был таким… живым. Весёлым, смешным, а главное – сатирическим. Он умел высмеивать глупость, бюрократию, человеческие слабости так тонко, что смех становился не просто развлечением, а настоящим откровением. Я помню, как мы с родителями собирались у телевизора, и вся комната наполнялась нашим смехом. Этот фильм был нашим общим секретом, нашим маленьким праздником посреди недели.

Мало кто может похвастаться, что видел один и тот же фильм более десяти раз. А я? Я