Приключения Пирата в СССР. 1.2 части.

 
1 часть

Лежу перед зеркалом в каюте парохода, красавчик.

Моя тельняшка чистая, лоснится, осанка гордая — хоть сейчас на парад. Моя порода, если коротко, — тигровый табби, а если ласково — «тельняшка».

Раньше я был болгарским котом, прежние хозяева звали меня Тошкой.

Теперь меня зовут Пиратом. И я твёрдо решил: с новым именем — новая жизнь. Я русский.

Я главный по крысам на пароходе. Мой новый хозяин, русский моряк Гарри, подобрал меня в Бургасе. Он говорит: увидел — и сразу понял: это судьба.

И кто бы тогда, мог подумать, как круто изменится моя полосатая жизнь?

Я помню себя совсем маленьким, среди таких же пушистых и полосатых, словно морская тельняшка, котят, ещё толком не понимающих, что к чему.

Хозяева ждут гостей: они будут выбирать кого-то из нас.

Я слышал, что выбирают того котёнка, который первым подойдёт к новому хозяину. Ну уж нет. Я решил сидеть тихо.

Первой в комнату вошла женщина с носом с горбинкой, в очках, со скрипучим голосом:

«Мне нужен самый лучший самец!» — заявила она.

Я уже тогда понял: это недобрый знак. Забился в самый дальний угол, спрятал голову между лап, зажмурился и подумал: теперь она меня точно не увидит.

«Только не я, только не я…» — проносится у меня в голове. Приоткрыл один глаз — нет, нет.

Она направляется прямиком ко мне. Схватила меня своими костлявыми руками, перевернула и сунула нос. Что она там рассматривала?!

Мне так и хотелось… ну, вы поняли ей в лицо! Но, увы, нечем было.

И всё равно она выбрала меня.

Она засунула меня в картонную коробку из-под обуви, проделав в ней несколько отверстий: наверное, чтобы я не задохнулся… или не забыл, кто здесь главный — я или их старая обувь.

Коробка раскачивалась, пахла резиной и одеколоном, болгарским. Для меня это была первая качка. От этих запахов мне хотелось чихнуть и сбежать одновременно.

Меня долго везли, я пытался выглянуть наружу, но крышка была плотно закрыта. Хлопнула дверца машины, послышались шаги на лестнице, скрип дверей.

Они называют это «забрали домой», а на самом деле просто перенесли из одной комнаты в другую, где были только другие обои.

Значит, вот она — новая жизнь. Без предупреждения, без спроса. Как у всех котов.

Если честно, сначала мне всё нравилось. Хозяйка хоть и ворчала, но её все звали Мамкой. Она всегда заботилась обо мне, вкусно кормила — не объедками с общего стола, а настоящей едой, от которой усы в стороны разъезжались от удовольствия. И уж точно не этими безвкусными орешками. А то, что эти ваши «Китекэты» совсем невкусные, я бы с радостью рассказал всем людям, пусть сами их едят!

Хозяин был добродушным, толстым и всегда улыбался. Его звали Стоян. Он работал в порту грузчиком на причале и много интересного рассказывал дома. От него я впервые услышал о шуме прибоя и запахе смолы, о дальних странах, куда уходят корабли, и о русских моряках — он называл их братушками. «Хорошие ребята, — говорил он, — только много пьют, но зато с душой».

А меня он почему-то ласково называл Жигало.

Больше всего мне нравилось, когда он приносил маленькую рыбку — ставридку. Он сам ловил её для меня с пирса на удочку. Иногда он приходил с пустыми руками, и тогда Мамка ругалась: «Опять в таверне просидел!» А он только подмигивал мне.

А я был готов продать родину за эту ставридку. Я имею в виду свою малую родину — мой коврик.

В доме у меня было своё место на мягком коврике. С моего места была видна улица, и я с интересом наблюдал за жизнью людей. Они вечно куда-то спешили, и я пытался понять, кто из них русский. Стоян говорил, что они ходят гуськом по три-четыре человека — видимо, для того, чтобы не потеряться. «Видишь, Тошка, — показывал он в окно, — вон идут наши братушки. По походке сразу видно: моряки».

На стене рядом со мной висел мой диплом с наградами. Я очень породистый кот, и к тому же дорогой. Мамка любила показывать его гостям: «Триста левов отдала! Чемпион Бургаса!»

Рядом с дипломом висел большой календарь с фотографиями кошечек. Каждый месяц фотографии менялись, и кошечки росли вместе со мной. На последних фотографиях они были уже в фривольных позах, как бы поддразнивая меня. Когда осталась последняя фотография, хозяин подошёл ко мне и сказал: «Ну что, ты уже взрослый мужик, пора и за работу браться».

А то, что я мужик, я знал с самого рождения. А насчёт остального мог только догадываться.

Телевизор у нас был включён весь день. Чего я только не насмотрелся за это время! Я изучил повадки всех — от гепарда до кролика, не говоря уже о котах. Узнал, что такое «сафари» и «брачный период». А главное — я сразу понял, что хозяева устроили из дома бордель для породистых кошечек, и почему хозяйку называли Мамкой. Моей задачей, как я позже выяснил, было поддерживать честь рода и не ударить в грязь лицом перед дамами.

Но я особенно не переживал, знал, что первый экзамен я сдам с первого раза: было чем похвастаться.

Мамка всегда суетилась, говоря мне, что я должен «работать». Я не понимал, зачем, но чувствовал, что это важно для них. Первой приехала кошка с таким видом, будто я ей что-то должен. Я подошёл познакомиться, — она мне лапой по морде.

Но ничего, со временем я приспособился. Кошечки появлялись одна за другой — каждую неделю новая. То пугливая, то наглая, то вообще какая-то полудикая. Мамка по телефону расхваливала мои достоинства: «Титулованный! Спокойный! Котята — один к одному красавцы!» А Стоян, когда она уходила, чесал меня за ухом: «Ну что, Жигало, неплохо устроился?»

Жизнь шла своим чередом. Коврик мой, дипломы мои, ставридка не только по четвергам. Даже секс по расписанию. Казалось, что ещё нужно коту для счастья? Но эта «работа», эти чужие запахи.!.. А внутренний голос твердил мне: «Не о такой жизни ты мечтал, Тошка».

Хозяйка выгуливала меня на улице на поводке, как обычную беспородную псину. Это была не просто насмешка — это было унижение! Дворовые коты, эти лохматые оборванцы, которые грелись на солнце, только фыркали, когда видели меня на поводке. Один рыжий с обгрызенным ухом и с видом профессора сказал мне: «Ты не кот, ты вещь. Дорогая, но вещь». Они уважали свободу…  Моя гордость, мой диплом – всё это казалось таким далёким. И я понял, что надо в жизни что-то менять.

Я стал внимательнее слушать Стояна. Он рассказывал, что русские моряки иногда берут на корабли котов — от крыс и для удачи. «Кот на корабле — это душа корабля», — говорил он.

А пока я лежу на коврике и смотрю в окно. Там проходят русские моряки — те, кто ищет горизонт даже на городской улице.

И я знаю, что мой горизонт тоже где-то там. Нужно только решиться.



2 часть. 

А в моей жизни ничего не менялось. Дипломы, ставридки, еженедельные «невесты» — всё это приелось до чёртиков.

Мечтать о свободе, конечно, хорошо, но какой от неё толк, если ты по-прежнему лежишь на коврике, лениво подставляя брюхо солнцу? Я начал обдумывать план побега — основательно, с кошачьей дотошностью.

Вариантов у меня было, мягко говоря, немного: форточка или прогулка. С форточкой не получалось — стоило мне появиться в комнате, как её тут же захлопывали. Будто чувствовали. Оставался только один путь — во время прогулки.

Случай представился уже на следующий день. Мамка разговорилась с соседкой — и я понял: сейчас или никогда! Рванул что есть силы. Сердце колотилось: «Свобода! Свобода!»

Ровно три секунды длился мой триумф. Проклятый поводок намертво зацепился за корявый куст. Мамка, причитая что-то про «неблагодарного», схватила меня на руки и понесла домой.

Последствия были суровыми: прогулки отменили. Совсем. Мой мир снова сузился до оконного проёма. За стеклом начинался март. И именно там, под моим окном, стала собираться компания, которая всё изменила.

Их предводителем был тот самый рыжий «профессор» с обгрызенным ухом. С ним всегда были две девчонки-сорванцы с нарочито растрёпанной шерстью и вызывающими взглядами. Из обрывков их фраз я понял, что они — панки. Они презирали всё домашнее и сытое.

Каждый вечер они включали свою музыку — резкую, рваную, полную злого веселья. Это был их протест против тех, кто решал за них, как им жить, и против тех, кто отлавливал бездомных и увозил их в никуда.

Конечно, это была не музыка в человеческом понимании. Это был их кошачий концерт. Но в ней была жизнь. Это был их протест. А я, титулованный чемпион Бургаса, сидел в своей плюшевой тюрьме и слушал. Голодные, ободранные, с вечными шрамами — они были свободны. И я, глядя на них, впервые в жизни по-настоящему им позавидовал. Их рваная музыка стала гимном моего нового плана. На этот раз — без права на ошибку.

Прошлый провал научил меня главному: свободу нельзя взять просто так. Её выслеживают, как самую хитрую мышь. И я стал охотником.

Моей добычей стал распорядок дня хозяев. Я больше не лежал на коврике, томно щурясь на солнце. Я стал тенью. Я выучил наизусть каждый их шаг. Форточка — вот мой единственный шанс.

Для начала я решил объявить забастовку. Сначала прикинулся мёртвым: свалился на бок и не шевелился. Но не заметил, как вернулся Стоян. Подкрался сзади тихо и сунул мне под нос свежепойманного ёршика. Я не выдержал, вскочил — прокололся. Голодный же целый день был!

Потом я притворялся больным — врачей вызывали, но я категорически отказывался выполнять свой «супружеский долг». Хозяева злились. Как-то раз я подслушал их разговор о каких-то «колокольчиках». А когда дошло, что они хотят меня лишить самого дорогого... Решил: нет, только через мой труп! Лучше смерть, чем такой позор.

Я понял — медлить нельзя. И у меня созрел новый, безупречный план.

Каждую пятницу Мамка и Стоян устраивали посиделки с выпивкой. Каждый вечер Стоян проветривал комнату, открывая форточку, а потом закрывал её и запускал меня. В одну из таких пятниц со мной оставили ночевать молодую кошечку. Мы с ней были знакомы, но из-за её юной неопытности у нас были только платонические отношения. Я называл её Льдинкой. Сами понимаете, почему. Мамка, видимо, надеялась, что Льдинка в интимной обстановке растает и меня заведёт.

И вот хозяева собираются за стол. Стоян направляется закрывать форточку. Мы с Льдинкой идём за ним. И тут я, как бы случайно, смахиваю лапой со стола бутылку водки. А для Стояна это самое святое!

Что поделать — пришлось пожертвовать его стратегическим запасом ради тактического преимущества. Поднялся крик, Стоян, забыв обо всём на свете, бросился спасать драгоценную жидкость, а Мамка в сердцах шлёпнула меня свернутой газетой и заперла нас с Льдинкой в комнате.

Дверь захлопнулась. Стояну было не до форточки. Мы сидели в комнате и смотрели на тёмный прямоугольник ночного неба. Путь на свободу был открыт. Я бросил взгляд на Льдинку. Она не выглядела испуганной, а, наоборот, с любопытством смотрела на открытую форточку. Кажется, в этой юной особе тоже дремал дух бунтарства. Оставалось только дождаться утра и решиться на последний, отчаянный шаг.

Ждать утра? Какой вздор! План сработал, и медлить — значит снова проиграть.

Прыжок на подоконник — и вот он, запах марта, пьянящий и холодный. Прямо под окном чернела плоская крыша пристройки.

Протиснуться в узкий проём форточки было делом техники. Секундное, унизительное барахтанье — и я на той стороне. 

Не успел я