Разбитая мечта

Лето — прекрасная пора, но жара никогда не шла на пользу
ни моему телу, ни уму. И в июле 1988 года, истомив меня,
она взялась за моё воображение. Помню, как я размечтался
стать ветеринаром. Впрочем, об этом расскажу по порядку.

В Подмосковье на заре я просыпался под сухие щелчки па-
стушьего кнута и раскатистое мычание коров. Раннее утро,
ещё не обожжённое жарой, будто приветствовало меня звуча-
нием нестройного хора:
«Доброе муу-утро!» – такое слышалось мне сквозь сон,
словно бы добрый привет от мычащих бурёнок. «Милые мои
коровки!» – по-детски я лепетал в полусонном состоянии.

В советское время в доме отдыха молодым людям, как прави-
ло, было скучно, если кому-то из них не удавалось обзавес-
тись друзьями и подругами. Скучал и я — ибо моё веселье
оборвалось; приятели разъехались, лишив меня своего об-
щества. Без друзей-волейболистов и подруг-пловчих время
для меня будто остановилось. Настал период между заезда-
ми — так называемая «пересмена» — когда гостеприимный
дом почти пустовал: прежние жильцы в большинстве своём
уже вернулись в город, а новые обитатели ещё не заселили
его.

Пение в клубе под переливы пятирядного баяна массовика-
затейника меня не увлекало. До пятничного киносеанса
оставалось целых три дня. Смотреть телевизионные програм-
мы, — расположившись в холле перед единственным на эта-
же телевизором, вглядываясь в чёрно-белый экран из-за спин
малочисленных, но тучных отдыхающих, — мне не нравилось.
Поездка в автобусе на водохранилище в один из жарких дней
(о событии которого я намереваюсь поведать читателям) не
состоялась, так как водитель крепко запил накануне. Почти
обезлюдевший дом отдыха «Бухловка» казался по-сиротски
пустым в окружении лесов и полей. Всюду царила тишина, и
лишь громкая перекличка горожан-грибников и собирателей
ягод тревожила дятлов и соек. И до моего уха доносились го-
лоса охотников за лесной растительностью:
— Саша, ау!
— Ленуся!
— Я заблудилась! Ура! Я нашла белый...
— Иди на мой голос, ау!
— Ой, Саш, это желчный гриб...
— Забудь про эту дрянь, твою мать!
— Сашка, я тебя вижу...
— Ленчик, ты где?!
— Я обозналась!.. Это не ты... Бродят тут всякие лоси!..

Как и всем гостям «Бухловки» мне был доступен казённый
спортивный инвентарь: видавшие виды теннисные и бадмин-
тонные ракетки, шахматная доска с истерзанными слонами и
обезглавленными конями, и волейбольный мяч с дырявой сет-
кой, выдаваемыми всегда под залог. С шахматной доской под
мышкой, покинутый моими приятелями, я часто играл со ста-
рушками в домино. В удушающую жару не до чтения было
мне, поэтому иногда я посещал пляж мелкой речушки, куда
обыкновенно шествовал по тенистой лесной тропинке — как
это случалось ранее в компании милых мне друзей. Дорога до
пляжа занимала час быстрой ходьбы. Не в номере же под ду-
шем целый день стоять! Но освежался и под душем — когда,
казалось, на пешую прогулку к речке не находилось во мне
никаких сил.

Едва прохладный по ночам июль давал мне передышку, но в
дневное время вновь пытал гнетущим зноем. Вскоре пекло
окончательно свело меня с ума. Помню и день недели, и свой
первый и последний симптом безумия: галлюцинацию. Во
вторник перед обедом, приняв душ, я погляделся в зеркало и
обомлел, встретившись взглядом с незнакомцем. Тот, одетый
в белый халат, своими тонкими пальцами теребил бородку и
глядел на меня сквозь очки. На его широких плечах чернел
стетоскоп, а на голове белел накрахмаленный медицинский
колпак, украшенный красным крестом. И в отражении узнал
я не себя, а настоящего Айболита.

То есть, в тот день, сидя в душном помещении, препоясанный
вафельным полотенцем, я буквально вообразил себя ветерина-
ром. И поверил вымыслу. Жара, что тут скажешь! В палящей
духоте моего номера мне интенсивно мечталось лечить коров.
«Они же не просто так каждое утро ревут под окном?! – по-
думалось мне. — Они нуждаются в лучшей заботе».

Я оделся и вышел на улицу ради одного: проветриться. И в
березняке, и в тени беседки, — куда бы я ни направлялся, —
фантазия не отпускала меня от себя ни на шаг. В пустую
голову и не такое взбредёт! А чем заполнена голова юноши
на отдыхе без подруг, приятелей, книг и кино? Никем и ничем.
Разве что только светлой мечтой о врачевании крупного ро-
гатого скота, которой я и покорился. Малодушный!

Через дорогу от дома отдыха находился совхоз Бабаево, куда
я и отправился после обеда. Передо мной как море раски-
нулось неоглядное картофельное поле, близ которого на
зелёном островке под безоблачным небом обитали счастли-
вые бабаевцы. Счастье их проживания состояло из работ на
тракторах в поле и ручного труда в собственных огородах.
Ещё аборигены разводили скот — для домашних нужд и
во благо совхоза; по воскресеньям они обычно ездили на
«колбасных электричках» в Москву и обратно.

Сама же среда обитания в Бабаево была головокружительно
здоровой. Здесь в воздухе пьяняще и до слёз пахло клевером,
луговыми ромашками и пряным силосом. Звенели шмели,
а бабаевские слепни прицельно били в глаз. На ветвях яблонь
благоухали и наливались соками райские плоды. Во дворах
частных домов всхрапывали жилистые кони, обмахивавшие
себя гривами. Суетливо носились куры и самозабвенно блеяли
козы. Беснующиеся собаки на привязи лаяли, и некоторые
из них, увидев меня, с визгом бросались на изгородь. Так все
здесь оживились моим появлением. «Бабаево!» — чудесное
слово, казалось, припевом звучало во мне. А искомые мной
коровники окаймляли поле; я устремился к ним — туда, где
обитали милые моему сердцу бурёнки.

В то время я был учащимся медучилища, успев пройти два
курса. Фельдшерский диплом, который я мечтал получить,
открывал передо мной двери любого вуза. И прежде всего —
медицинского. Я, конечно, давно определился в выборе бу-
дущей специальности и видел себя врачом-педиатром. Но в
тот жгучий летний месяц далёкого 1988 года разум мой
помутился, и в нём разыгрались романтические фантазии;
опустошённость и полное безделье сыграли со мной злую
шутку.

Приблизившись к одному из коровников, я приметил побли-
зости женщину с косой. Не испугавшись, подошёл к труже-
нице, а та, наморщив лоб и выдвинув челюсть вперёд, толь-
ко пристальнее всматривалась в моё лицо. Никого так и не
признав во мне, она хмыкнула. А я, не забыв поздороваться,
поинтересовался:
— Можно ли увидеть ветеринара?
— А почему же нельзя?! Во́на на сене возле коровника. Я
только от него. Лежит себе, как скошенный.

Подойдя к стогу, я увидел распятого на сене белобрысого
мальчишку с раскинутыми руками и скрещёнными в голенях
ногами. Шагнув ближе и вглядевшись в бесчувственное тело,
понял, что на сене лежал поджарый мелкорослый мужичок,
из одежды на котором было не много: сандалии без носков,
плавки и панама. И человек этот был совершенно седым. А
белёсые волосы на впалой груди скрывали выцветшую татуировку
женской головы над словом «Галя». От стога разило перегаром,
но ради приятного общения я подступил к чернокожему человечку.
Тот жевал травинку, да и забыл про неё, криво прищурившись от
солнца. Загорелый и являлся совхозным ветеринаром по имени
Петрович, которому на вид перевалило за сорок лет. Но кто
угадает истинный возраст карлика!

— Можно с вами поговорить? – я наклонился к нему.

Распятый задвигался и разлепил один глаз. Им он зыркнул
из-под козырька ладони, приложенной к густым бровям под
панамой. «Мальчишка» кивнул и гелевым голоском проскри-
пел:
— Давай, ёлки!

Разговорились. Пусть сбивчиво, но я поведал доктору про
неуёмную свою тягу к бурёнкам, вымышленную от начала
до конца подлой жарой. Привирая через слово, я невольно
сгущал краски и живописно описывал собственную увлечённость
ветеринарией, нагородив что-то про романтизм, присущий работе
скотского доктора.

— Горожанин?! – подытожил Петрович, как только я закончил
завиральную исповедь. — Ну, пойдём! – и травинка во рту
оживилась.

Доктор, достав из-под себя, надел мятую клетчатую рубашку
без рукавов и с оторванным карманом. Встал и принялся на-
тягивать брючки, попеременно прыгая на одной ноге, единожды
рухнув в сено. С преобразившимся человеком, который своим
ростом был мне по локоть, мы вошли в коровник и прошли вглубь
помещения меж задами красно-пёстрых и чёрно-белых коров.
Каждая из них крутила хвостом и озиралась на нас. Мы
остановились у противоположного входа — там, где Петрович,
сдвинув на ухо панаму, снял с крючка длинную жёлтую перчатку.
Надетая им, она доходила до его плеча.

— Коровки нравятся, говоришь? – ветеринар, подойдя
сзади к одной чубарой бурёнке, изогнул её хвост. При-
двинув к своим ногам табурет, он как воробей вспрыгнул
на него. — Вот чем заниматься будешь! – не морщась, он
нырнул правой рукой в корову. Сначала пропала кисть, и
тут же под хвостом рука исчезла по локоть. Мгновенно по
плечо ветеринар провалился в бурёнку. Он припал щекой к
её заду и охлопывал левой рукой пятнистую коровью ногу.
Один глаз врач сощурил, а своим языком принялся слюнявить
губы, выплюнув былинку и подмигнув мне другим — не прищу-
ренным глазом. Корова завертела ушами, мотнув головой.
Замычала и, задрав хвост кочергой, оглянулась на меня.
И весь коровник в один миг взволновался и оглушительно
заревел. Хор двурогих грянул как по команде. Бурые тёлки,
мычавшие наперебой с пеструшками, не могли перекричать
друг друга, но при этом продолжали жевать.
— Впечатляет?! – прокричал и Петрович.
— Муу-у, – промычала и Зорька, будто вопрошая, ибо мне
послышалось: «Ну?»
— Очень! – громко ответил я только ветеринару, разумеется.

Доярки, по делу сновавшие взад-вперёд, смотрели на меня.
Перемигивались меж собой и кивали, поводив плечами. Про-
шла мимо и та женщина, что прежде была возле хлева. В её
руках теперь была доильная аппаратура. Женщина пробура-
вила меня свирепым взглядом, в котором я прочитал: «Хо-
дють тут всякия!»

Ветеринар вынул из пегой коровы руку без перчатки и
спорхнул с табурета.
— Резинка моя утонула! – развеселился Петрович. — Позже
всплывёт! – уверенно сообщил мне.

Вся рука его была покрыта, как виделось мне, зеленоватой
глиной вперемешку с травой. Врач струёй из шланга словно
сбрил с кожи травяную щетину. Затем он нащупал в кармане
своих брюк смятую папиросу и, выудив ту, закурил, прежде
обжав её гильзу грязными пальцами.
— Тёлка-то я́ловая, Мань! – огорчённо крикнул кому-то из
женщин Петрович, убедившийся в том, что корова не бере-
менна.
— Может быть, сам покроешь, Петрович? Не все силы ещё
пропил, а?! – отозвалась незримая, но находившаяся где-то
рядом Маня-невидимка. — Или во́на, пусть штудент срабо-
тает! – всеобщий женский смех слился с мычанием.

Петровичу, выпустившему дым через ноздри и будто не услы-
шавшему в свой адрес обидной колкости, пришлась по душе
идея скрестить корову со «штудентом», и эскулап попугай-
ничал:
— Значит, коров любишь? – ехидно улыбнувшись, он вновь
спросил меня.
— Да, очень.
— Хочешь сходить под хвост? – поступило от него предло-
жение. — Тут умения нужно не больше бычьего!
— Не