Давайте танцевать от Оперного... Гл.8

     Бронзовое на солнце лицо Владимира окаменело. Стальной умный взгляд, казалось, насквозь пронизывал Иннокентия.
     – Чего: «вам, русским»? – непонимающе задурковал Кеша. Но выражение его глаз изменилось. Они стали какими-то внимательно-оловянными. И блёклыми.
     Есть на свете такие глаза. Вылупятся – и всё, туши свет! Или свои отводи, или бей в лоб промеж этих, оловянных!
     Володька отвёл свои. Просто связываться не хотелось! Да и не было у Кеши раньше таких глаз! Что это он вдруг?! Перекупался? Эх, Елизаветы Сигизмундовны на него не хватает!
     – Ничего! – обрезал Владимир. – Этот ещё где-то шляется!.. Километр верёвки замеряет, что ли?! Как клуша…
     – Владимир, – осторожно и проникновенно произнёс Иннокентий. – А давайте-ка мы его ждать не будем?.. Занырнём, вход пока обследуем, углубляться не будем… Баллоны закачены, отдохнуть – отдохнули… Один только вход…
     – Интер, – не поворачивая головы, продублировал Володька.
     – Интер, – подтвердил Иннокентий. – Ну, что?..
     – Ну что ты дрефишь?! – лихорадочно спорил с собой Вовка. – Нашёл кого дрефить! «Наши» гестаповцев не боялись, а ты!.. Кэт в 45-м рожала, а ты какого-то эфемерного шпиёна испугался!.. «Интер»… Не факт, что это оксфордское произношение. …Может, просто попугайничает, меня передразнивает?.. А «Вам, русским…»?! Оговорка?.. Ляп?.. А чего, всё может быть… У Сашки, вон, ляп на ляпе, а ничего, за умного сходит… Но     этот-то!.. Интеллигент, кажется… И бабушка Сигизмундовна… У Саньки, скорей всего, не Сигизмундовна была, посему и плетёт чёрт знает что!..
     Ладно! Дожмём этого Иннокентия, дожмём! На косвенных проколется!.. Надо бы ситуацию создать! Придётся заныривать! – наконец решил он. А у самого аж всё скукожилось ниже пояса! То ли затекло, то ли от страха… – И за скукоженность ты мне ещё ответишь! – запоздало подумал он.
     Поднял голову и смело, открыто посмотрел на Кешу. И даже попытался улыбнуться.
     – А чего?.. Я согласный! Дверь только не запираем, Александр без ключей ушел… И карту от греха подальше спрячем, а то разложились здесь…
     Владимир положил её в файл, засунул в морозилку.
     – Ну, я готов! Шпрехен, герр Ланкастер? – попробовал пошутить он, маскируясь под простачка.
     – Шпрехен, шпрехен… – Иннокентий шёл сзади и слегка подталкивал его в спину ластами. Как «Калашниковым».

                                      .   .   .

     – Подойдите ко мне , Иннокентий.
     Голос старика был еле слышен.
     Сиделка тревожно взглянула на него, но головой кивнула.
     Иннокентий склонился над кроватью. Сиделка-медсестра услужливо пододвинула сзади тяжёлый готический стул с высокой спинкой.
Иннокентий отворотил лицо в сторону, но вовсе не из-за тяжёлого больничного запаха, исходившего от высохшего пожелтевшего тела стодвенадцатилетнего отца, а токмо лишь, чтобы лучше слышать того левой ушной раковиной.
     – Удали её, – отец стрельнул глазами на сиделку.
     – Будьте добры… оставьте нас… нам надо поговорить, – не поворачивая  головы  попросил сын.
     Сзади обиженно фыркнули, и мимо проплыла фигура девушки. Мини халатик всё же умудрялся кое-что прикрывать. Дверь неслышно закрылась.
     Иннокентий скосил глаза на старика. Отец равнодушно глядел вслед ушедшей.
     – Ничего не шевельнулось, – прошептал он. – Начисто разучились обольщать. Эти кроссовки до самых икр… Ни одной обнажённой щиколотки не увидишь…
     Тоскливо вздохнул. Долго молчали. Старик начал засыпать. У Иннокентия начала затекать шея.
     – Папа, Вы хотели со мной поговорить, – напомнил он о себе.
     Старик очнулся.
     – О чём?
     – Я не знаю. Вы попросили удалить медсестру и что-то мне сообщить…
     – Всё! Вспомнил! – Голос отца как-то неожиданно окреп. И глаза стали осмысленными и разумными.
     – Вы знаете, Иннокентий, что я всегда верой и правдой служил России?
     Сын утвердительно и скособочено кивнул в ответ.
     – До семнадцатого года! Затем я верой и правдой служил Керенскому. Затем – верой и правдой – «белому» движению. Затем – верой и правдой – Советам. Затем я служил в «Голден сити банк». Затем – на заводах Форда. На заводах Форда… Хорошо было на заводах Форда! – он мечтательно улыбнулся. – Там был целый сектор машинисток, человек восемьдесят, и все сплошь и рядом…
     – Отец! Не отвлекайтесь! – прервал его Иннокентий.
     – Да, целый сектор… – машинально повторил отец, не отрывая глаз от закрытой двери. –С обнажёнными щиколотками… И губки – в виде маленьких сердечек. Бидструп очень красиво их рисовал…
     – Отец! – рискнул повысить голос Иннокентий.
     – Чего? – испуганно спросил тот.
     – К делу, папа, к делу! Я опаздываю! У меня на семнадцать-ноль-ноль назначена встреча!
     – А о чём мы говорили? – деловито осведомился отец.
     Иннокентий молча заскулил.
     – Мы говорили о России!
     – Да! В самую точку! А Вы что-то уже об  э т о м  знаете? – в голосе звучали нотки подозрения.
     – Папа!!! – фортиссимо всё-таки прорвалось. – Я ничего пока не знаю! Это  ВЫ  хотели мне что-то рассказать!
     – Да?.. – подозрение сменилось недоверчивостью. – Я так сказал? – Помолчал немного и вздохнул. – Ну, раз уж… сам решил… Что ж… не в могилу ж… Надо ж!.. Решился!.. Вот дурак! Что ж… Лет ит би, как говорится… А ещё у них «Хэй джу» шикарно звучала! – оживился он. – И «Когда мне будет 64»!..
     – Папа!!! Вам может быть только сто тринадцать, а не шестьдесят четыре!!!
     – А Вы на меня не кричите, Иннокентий, – спокойно и строго ответил отец. – Что за мода: голос на отца повышать?.. А если я повышу?! Я, помнится, тенором на клиросе пел. Замечательный голос был. Мне и Ляля Чёрная завидовала, и сам Вертинский!.. Сам! «У Вас, говорил, великолепный согласный букворяд! Никакой слащавости и жеманности! Будущее за Вами!». – Отец пожевал сухие губы. – Наврал, завистник… Одна патока да сироп на экране… А уж столько лет прошло… Да-а… А говорил: «За мной будущее»… Подхалим…
     Иннокентий попытался подняться.
     – Сидите, сидите, я помню о Вас… В общем, работал я как-то на одном из уральских заводов в городе Ч-ске главным инженером… кажется…

                                    .  .  .

     – Ну, чего смотрим? – раздражённо спросил Владимир. Через загубник это прозвучало скомкано и не эстетично. Он вынул его изо рта. – Чего смотрим? – повторил он. – Видишь, не могу себя пересилить? Добился всё-таки, этот долбаный Павлов, своего!.. Скоро лаять начну и за жратвой на красный свет мчаться!.. Иннокентий, как брата прошу!..
     Иннокентий шлёпнул Володьку ластой по нижним полушариям и спрыгнул в воду следом.
     Пока шло погружение, в воспалённом Володькином сознании всё ясней и ясней вырисовывалась стройная картина. Пустяковые, на первый взгляд, фактики, как нужные пазлы, вставлялись в общую мозаику.
     – Давай-ка, дружище, по порядку… Время пока есть…
     1. Оксфордское произношение.
     2. «Вам, русским…»
     3. Малышенков сказал, что одна из машин была зам. начальника ФСБ. При чём здесь я, Владимир Александрович, и бывшая контора премьер-министра?! Тёзками интересуется? Не факт! И вообще, кончай фантазировать! Это только по Кешину душу, не иначе…
     4. Слушает исключительно один только джаз, хотя есть и «Блестящие», и Кричевский, и Паваротти. Хихикает, что однообразие успокаивает его нервную систему. Вот гад! Правы были деды! Дедов на мякине не проведешь!
     5. Не парится.
     6. Сашкино полотенце сложил, как рейнджеру на домовину.
     7. «Выкает», паразит! Что, самый воспитанный, да?!
     8. Не может у нас на Урале быть никакой Сигизмундовны!
     9. С фамилиями стал темнить.
     10. Пьёт глотками.
     11. Говорит, что живёт в Ч-ке пять лет. Что ж раньше-то ему сокровища не искались? «Финансы, финансы»… А у самого Тяпа за 17 тысяч рубликов!
     12. Саньку Малышенкова так профессионально тюкнул по темечку – Штирлиц со своей бутылкой отдыхает!
     13. И вообще, не нравится мне его рожа! Брови широкие, дугообразные… Уши – сплюснутые, с противокозелком… Глаза – серые…
     И после всего этого он –  не   ш п и ё н?!!

     Он обернулся, проверить словесный портрет. Но сквозь Кешину маску на него пялились лишь стиснутые резиной щёки да где-то там, в глубине – точечки глаз.
     Иннокентий сделал знак. Всё. Штольня.
     Включили фонари. Кеша двинулся первым. Растопырил пальцы: 5 минут. Затем показал на свой зад: дескать, потом возвращаемся.
     Владимир кивнул. Тронулись.

                                    .  .  .

     – …в этой штольне я всё и запрятал.
     Отец сглотнул комок в горле. Иннокентий торопливо поднёс стакан с водой из техасской скважины № www 12.
     Старик отпил, измождённо откинулся на подушку, тяжело, с хрипотцой задышал.
     – Сын… мой… – Голос звучал с долгими перерывами. – Не подумайте…
     – Не подумаю! – с готовностью откликнулся сын.
     Отец нервно отмахнулся, продолжая:
     – … я не из-за этого… женился… на Вашей матери… Не из-за этого… Я всей душой полюбил… Акулину Дмитриевну… Это просто совпадение,… что она оказалась… последней хранительницей… Вы что-то… спросить хотите? – он устало прикрыл глаза.
     – Да! И много!
     – Спрашивайте… – голос тоже прозвучал устало.
     – Почему Вы поменяли имена и фамилии?
     – А что ты хотел от нас? – отец постоянно путался с «ты-Вы», но Иннокентий не обращал внимания. – Трудное было время…  НКВД не прощало эмигрантов… Нам везде мерещились ледорубы… Сведущие люди посоветовали… Збышек Цыбульский выправил «грин карты»… Мама стала Эскулайн Сигизмундовной Норманн. Я – Мейером Лански… Вы – когда родились – Иннокентием Г. Лански… Следы затерялись…
     – Второе: Вы говорили, что род у нашей матушки был знатным и древним… Почто ж тады её так нарекли, как простолюдинку? – Иннокентий непроизвольно перешёл на русский.
     – Почто, почто… Мода така была! Иль Лампочкой, иль Евлампией! Иль Ноябрина, иль Акулина! Вот и выбирай! А Вы, сын мой, ежели ещё ёрничать себе позволите – я вообще отвечать не буду! – старик тоже перешёл на русский.
     – Тятя, тятя! Я больше не буду!
     – Стараешься здесь для него… – продолжал бурчать отец. – В Оксфорды разные посылаешь… Учись, сынок, а мы уж с матерью как-нибудь протянем потихоньку… Вот она, благодарность!.. Как в душу наплевал «кока-колой»! Никакой благодарности! Имя матери ему не нравится!.. А сам-то, сам-то!.. «Иннокентий»! Тьфу, язык сломаешь! Как «Джавахарлал»!..
     – Сами же назвали, – поник Иннокентий.
     – Так ведь… – отец не нашёлся, что ответить, растерялся. – Мы, что ль, назвали?.. Точно? – спросил он с подозрительностью. – Ну… тогда ничего…  Звучит!
     Опять закашлялся. Отпил.
     – Тятя, а чего раньше не говорили про всё про это?
     – А когда? – удивился старик. – То ты в школе, то выборы президента, то у меня запарка на работе… Знаешь, какие «ремингтоны» капризные? Пока у одной отладишь, пока с другой провозишься – уже и утро!.. А весь сектор ждёт, когда и до них дело дойдёт! Эх, какие щиколотки были!..
     – Тять, тять! – вновь заканючил Иннокентий. – Ну, найду я штольню, а дальше что? Где искать-то?..
     – Здесь… в книге… инструкцию возьми… – указал старик на столик. Дыхание стало прерывистым, с каким-то клёкотом. – Доберёшься до плиты – подними её и … – Он начал приподниматься, судорожно заглатывая воздух лёгкими.