Стефания

всё мужское естество. Я совсем забыл про её телепатические способности цыганки. Сначала она спросила, хотя было видно, что уже всё поняла:
– Ты ведь женат?!
И, не дожидаясь ответа, спокойно промолвила:
– Вот и хорошо. Негоже такому видному мужчине жить боболем.
– Давай-ка я познакомлю тебя со своею супругой, и мы будем все вместе дружить.
Как легко, так мне показалось, я убрал между нами все барьеры и недопонимания.
– Нет, милый мой Серёженька, так не получится, – остановила меня Стеша. – Жёны моих знакомых мужчин тут же начинают ревновать. Я знаю, уже не раз обжигалась. Да и тебя не хочу подставлять, потому что желаю тебе счастья. Вот если позволишь мне изредка встречаться с тобой, так, по-дружески. И тебе, и мне будет спокойно. Я буду знать, что есть человек, который меня любит, по-отцовски. Шучу. Но обнимала тебя, когда сейчас увидела, уже как образ своего отца. Ты мне опять напомнил моё лесное беззаботное детство.
Мы зашли в кафе. Выпили по чашечке капучино. Как мне приятно было всколыхнуть те юношеские воспоминания, от которых кружилась голова. Я вкратце поведал ей свой героический путь: от студента до писателя. Она больше молчала, а лишь только спрашивала.
Я, конечно, полюбопытствовал: что стало с её мужем – Ткемали. Она сначала ответила, что он погиб в автокатастрофе. Но через некоторое время, когда мы разговорились и немного выпили крымского вина, Стефания разоткровенничалась и поведала мне вот такую правдивую и грустную историю…
… Ткемали всю жизнь продолжал выпивать и погуливать. А ей ничего не оставалось делать, как терпеть загулы своего властного и коварного мужа. Со временем он завёл себе молодую любовницу. Но об этом она узнала позже, лишь чувствовала тогда, что назревает что-то нехорошее.
Она долго не могла привыкнуть, несмотря на лесное детство, после Москвы к пустынному городку, к его домишкам, скрипучим калиткам, к глухим, однородным вечерам, когда было слышно на улице всё: разговоры соседей за высоким забором, лай собаки в конце коттеджного посёлка и даже хруст ветки в ближнем леску.
Стефания вышла на улицу в ту холодную осень, завершающую не только природный цикл. За домом, за облетевшим садом, белела березовая роща. В ней именно в тот роковой день с утра до сумерек кричали галки, носились тучами над голыми вершинами деревьев, накликая ненастье или несчастье.
Вечером ей позвонили из полиции и сообщили о гибели мужа: тот на полной скорости выскочил на встречную полосу, якобы пребывал в алкогольном опьянении и врезался в КАМаз. Но она не поверила в эту версию, так как в напитках и, будучи за рулём, он всегда знал меру. «В машине в тот день он был не один», – так просто ещё добавил тогда в трубку следователь, но вдова не придала этому большого значения. Всё равно ничего не изменить.
Лишь, когда прощались с телом покойного, она узнала основную причину его преждевременной смерти.
В зале стоял ещё один гроб. В нём покоилась какая-то чёрная, красивая женщина. Весьма похожая на неё, Стефанию, но намного моложе.
«Грузинка, – подумала вдова. – Молодая. Любовница, что ли?»
В этот момент в дверь зала, как-то подозрительно оглядываясь, протиснулся молодой грузин с букетиком фиалок, перехваченных золотой полоской фольги, и каким-то пузырьком бурой жидкости. Светло-рыжие волосы, аккуратно прихваченные лаком, чёрный дорогой костюм выдавали в нём богатого вдовца. Он прямиком направился ко второму гробу. Стефания проследила, как тот бережно положил цветы у изголовья любимой, за несколько минут выделяя скупую мужскую слезу.
Стеша смотрела на мёртвенно-белое, напряжённое лицо мужа и не проронила ни одной слезинки: уж больно чужим казался он ей. Всегда подвижный и здесь, казалось, он готов был сбежать из этого склепа куда-нибудь, лишь бы не лежать без дела дома.
В душе её блуждали странные мысли, совсем не такие, какие должны быть во время панихиды и прощанием с человеком, с которым прожила много лет, но так и не стала роднее и ближе, а лишь наоборот.
Её размышления прервал подошедший бывший муж погибшей грузинки, лежащей в гробу напротив. Тот вдруг вторично подошёл сначала к гробу бывшей жены, с какой-то бешенной яростью открутил пробку пузырька, набрал в рот сливовую жидкость, неистово пожевал её губами и с силой выплюнул на бледное мёртвое лицо. Кровавый плевок стал медленно стекать с мраморного лица на скулу и к уху. Затем направился к другому покойнику и, проходя мимо, лежащего в чёрном костюме покойного, плюнул алую жидкость ему прямо на брюки в область причинного места. Закончив свою вендетту, он поставил бутылочку у изголовья своего врага, на этикетке которой была надпись – «Ткемали», и пошёл прочь.
Никто из присутствующих даже не успел ничего понять и ничего сделать против действий безутешного нападавшего. Лишь верный охранник погибшего хозяина платком вытер сливовое месиво и побежал за нарушителем. Стефания последовала следом за буйными мужчинами. Она попросила стражей порядка в зале не наказывать пострадавшего и отпустить вдовца, лишь поинтересовалась: «Зачем он это сделал?»
– А вы что же, ничего не знаете? – удивлённо спросил тот, вытирая приставшую бурую каплю с губы. – Значит, вам ничего не сказал следователь? Моя жена умерла на коленях вашего нетрезвого мужа. Он не справился с управлением, потому что они за рулём занимались чёрте чем. Я даже не могу произнести, чем они занимались там, на скорости. Я никогда не прощу этого. Не могу…
И он резко повернулся, сгорбился и быстро вышел из храма.
Больше Стефания не смогла смотреть на своё безжизненное чудовище, с которым маялась столько лет, тут же наша вдова вышла следом, за размазанным судьбою и бывшей женою, вдовцом.
Дома она выдохнула затхлое прошлое, всё бросила, и уехала подальше от места прежней ссылки и грустных воспоминаний. Стефания вернулась в Крым, в старинный, но уютный город, где была когда-то счастлива, пусть даже короткое время.
Впереди её ждала новая, другая жизнь. Она писала стихи, а здесь возле моря то спокойного, то бушующего, сам Бог велел залечить солёной стихией свои душевные раны. И этот город назывался недаром «Богом данный».