Произведение «Дар. Глава 2. Искры и пламя» автора Олег Новиков

Он лежал на холодной доске эшафота, а в сознании, словно рваные страницы, продолжали мелькать воспоминания. Библиотека. Солнечный луч. Запах старых книг. И тот миг — первый, когда он «почувствовал».
Всё началось в пятом классе. Обычный урок химии. Он тогда ещё не знал, что этот день разделит его жизнь на «до» и «после».
Учитель — доктор Панайотов — был известен в школе своей жестокостью. Высокий, сухопарый, с пронзительным взглядом и голосом, режущим, как стекло. Он любил унижать, любил демонстрировать власть. Особенно — над теми, кто не мог ответить.
В тот день герой наш, ещё мальчишка, сорвал урок. Не со зла — просто не удержался, брякнул глупую шутку, когда Панайотов, склонившись над колбой, с пафосом вещал о «великих тайнах мироздания». Класс взорвался хохотом. Учитель побагровел.
— Встань! — рявкнул он. — Ты думаешь, это смешно?
Мальчик молчал, чувствуя, как внутри закипает обида.
— Ты будешь наказан. Перед всем классом! Ты будешь страдать!
И вот он стоит у доски, а Панайотов, с холодным блеском в глазах, достаёт розги. Первые удары — резкие, хлесткие — разрывают кожу. В классе тишина. Никто не смеет вздохнуть. А он — не смеет заплакать.
Но в тот миг, когда боль стала невыносимой, в нём что‑то «проснулось». Не мысль — ощущение. Не просто желание отомстить, а потребность, почти физическая, чтобы этот человек прочувствовал, испытал то, что пришлось испытать ему. Чтобы почувствовал ту же беспомощность, ту же жгучую несправедливость.
Алексан не произнёс ни слова. Не выкрикнул проклятия. Он «пожелал». Он потребовал. Всем существом. Всей своей сущностью. Наказания для учителя. Справедливого возмездия за унижения и боль.
Потом он забыл. Забыл, как забывают детские кошмары — прячут в дальний угол памяти, чтобы не тревожили. Но мир, оказывается, не забывает.
А где‑то через месяц Панайотов, пьяный, попал под грузовой поезд. Ему отрезало ногу. Ещё через три месяца в школе вывесили некролог. В кулуарах шептались: не выдержал, не смог жить инвалидом. Повесился на кухне.
Тогда Алексан не связал одно с другим. Просто отметил: «Так ему и надо».
Сейчас, у последней черты, он ясно и чётко помнил всю цепочку событий. Не было случайностей. Не было судьбы. Была «связь» — тонкая, как паутина, но прочная, как сталь. Каждое слово. Каждая мысль. Любое желание, брошенное в пустоту, сбывалось.
Он вспомнил, как позже, уже подростком, в запальчивости крикнул однокласснику: «Чтоб ты провалился!» — и тот через неделю сломал ногу, сорвавшись с лестницы. Как в ярости прошептал: «Пусть она пожалеет» — и девушка, отвергшая его, потеряла всё в один день: родителей, дом и весёлую, беззаботную жизнь, на долгие годы переехав в приют.
И каждый раз он отмахивался: совпадение. Случайность. Но однажды всё же смог признаться самому себе — закономерность.
«В конце концов человек платит за всё, что он сделал», — снова и снова всплывала в памяти фраза Фицджеральда. Эта фраза стала его девизом на долгие годы.
Много позже он понял: платят не только за поступки. За мысли. За слова, сказанные против него. За то, что причинили ему душевный дискомфорт. Нужно лишь пожелать. Искренне потребовать у вселенной сатисфакции. И она произойдёт. Через день, через месяц, через год.
Ветер снова коснулся его волос. Где‑то вдали прокричала птица — на этот раз не от боли, а будто в упрёк.
А потом он вспомнил её. Ту, что предала. Вспомнил, как она ушла к придворному министру. Старый подонок имел вес в обществе, авторитет при дворе и славу. Дурёха купилась на внешний лоск яркой жизни. Ушла от бедного простолюдина, не сказав на прощание ничего. Правда, позже Алексан узнал, что задолго до своего ухода она вела тайные переписки и напропалую флиртовала с придворным мерзавцем.
И он пожелал. Пожелал ей «достойной» награды за предательство и адюльтер.
«Я не хотел…» — начал он мысленно, но тут же оборвал себя.
Хотел. В тот момент — хотел.
Барабан ударил в последний раз.
Последнее, что он увидел перед тьмой, — не лезвие топора и не равнодушное небо. А ту самую библиотеку. Солнечный луч. И себя — десятилетнего, ещё не знающего, какую силу держит в руках.
«Прости», — подумал он. Не кому‑то конкретно. А миру. Себе. Себе, десятилетнему мальчишке, который получил власть возмездия в свои руки.
Но было поздно.
Или… нет?
Тьма расступилась — не резко, а медленно, словно туман над рекой. Он стоял посреди той самой библиотеки. Книги на полках шептались, перелистывая страницы без ветра. В воздухе витал запах воска и старой бумаги — успокаивающий, почти родной.
Перед ним, в кресле у окна, сидел тот самый десятилетний мальчик — его собственное отражение из прошлого. Глаза широко раскрыты, в руках — потрёпанный томик стихов.
— Ты думал, это дар, — сказал мальчик, не поднимая взгляда. — Но это не так.
— А что же? — спросил он, чувствуя, как дрожит голос.
— Это ответственность. Ты можешь зажигать звёзды или гасить их. Но каждое твоё слово — это искра. И ты не знаешь, куда она упадёт.
Он хотел возразить, но слова застряли в горле.
— Ты боишься, — продолжил мальчик.

— И это правильно. Потому что страх — это память о последствиях. Но страх не должен останавливать тебя. Он должен направлять.
— Что мне делать? — прошептал Алексан.
Мальчик поднял глаза. В них светилось то, что Алексан давно утратил: вера.
— Сила не в том, чтобы причинять боль. Сила — в том, чтобы исцелять. Ты ведь помнишь, как это? Когда слово может поднять, а не сломать.
Он закрыл глаза, вспоминая. Да, он помнил. Ту девочку из третьего класса, которой сказал: «Ты хорошо рисуешь». Она потом выиграла конкурс. Того старика на базаре, которому бросил: «Вы отлично выглядите». Он улыбнулся и весь день ходил с поднятой головой.
— Но я уже всё испортил, — прошептал он.
— Нет. Ты только начал. Потому что осознание — это первый шаг.
Библиотека начала растворяться. Мальчик исчез, оставив в воздухе лишь слабый отблеск улыбки.
Он открыл глаза. Эшафот исчез. Вокруг — ни площади, ни толпы, ни палача. Только дорога, уходящая вдаль. И где‑то впереди — слабый свет.
«Что теперь?» — подумал он.
И услышал тихий голос — свой собственный, но другой:
«Теперь — иди».