Старик и бес. VI Завет

   На рассвете, когда глубокая ночь покрывалась в небе пламенным блеском грядущего дня, светло-серую карету с торжественным орнаментом тянули запряжённые лошади, устало шагая и беглым взглядом окидывая сонную, безлюдную улицу.

- Chèri*, почему мы отправились в такую рань?

*Милый с фр.


- Отец уходит спозаранку в учреждение и там пропадает на целый день; не перехватим - не выгорит.

   Не менее роскошно, чем двойка лошадей, наряжена была возлюбленная: душегрея, инкрустированная самоцветами меховая шапка, покрашенная в аквамариновый цвет муфта, замысловатый ток и леопардовая шуба, под которой было сокрыто изящное платье с рюшем.

   Саша закончил же свою простую одёжную композицию - доха с унтами (подарки от друзей) - накинув малахай.

- Ждёшь в карете.

- Прямо охота встречаться с твоим отцом.

Кучер застопорил транспорт, и Саша спустился и прошёлся по усеянному слякотью подъезду.

   В глубине дома, из приоткрытой двери хозяйственной комнаты, виднелся престарелый дворник, гревшийся на стуле возле печи.

   На третьем этаже Саша нашёл в предрассветном мраке, который сгоняла одна-единственная зажжённая лампа, квартиру отца.

От стука отворилась дверь.

Он насторожился и не спеша оглянул прихожую.

- Агафья?

Внимала тишина, да изредка постанывали, волочась по наружности дома, ветры.

Саша обошёл комнаты и остановился в спальне отца.

На столе лежало свёрнутое письмо.

   <<Обращаюсь к своему сыну, Александру Леонидовичу Никифорову, разъяснить пункты, касающиеся наших обеих раздельных жизней:

   1) Моё имение, в том числе и квартира, в твоём распоряжении. Съездил к знакомому, переписал завещание, только учти: Агафье отдал последние деньги - бог знает, как поступит, лишь благолепет да слёзы служили ответом, - то есть, как ты понял, крестьян распустил. Ну как сказать, крепостных с имения передал соседу с куда более хорошим посевом, чем мой бесплодный (не серчай: после отмены подушной подати дохода и так мало);

   2) Не ищи меня - бесполезно. Лучше считай, что отправился на тот свет - странный, тревожный и едва мыслимый. Жене и племянникам скажи, что я уехал в Швейцарию гостить у друга (или соври как-нибудь реалистичнее: оба знаем, что и ты, и я хороши в недомолвках и россказнях). Мариночке и Димочке как знак прощения оставил разные драгоценные, искусно вырезанные игрушки (они в сундуке в углу спальни);

   3) Будем честны: друг друга не понимали, а после смерти Софии так и отдалились. Ты жил своей жизнью, я - собственной: жалкой, бедной, никчёмной. Бывали моменты, будто смотрели душа в душу, но они оказывались разочаровывающим обманом отчаянного сердца. Когда писал этот пункт, то вспоминал ту болезненную ночь перед Новым годом: племянники красуются в красивых нарядах перед матерью, восторженно вертят в руках подарки, а я и ты ссоримся на балконе. Такой же холод, как и в тот день, когда умерла София, и то самое состояние - отрешённость - овладевали мной, когда мой сын Александр, вместо поздравлений и тёплого приветствия, одарил предложениями деляги и худосочным тоном равнодушного барыги. Хотя ба одна искра души, но нет, продолжал напирать. <<Забирай мой чёртов подарок в прихожей, торгаш, и более не смей разговаривать со мной!>> - таковы были мои последние слова, и после десять с лишком лет молчания. Право, много размышлял о нас, однако без толку. И вот произошло кое-какое событие. Для тебя это бред. Бред некогда больного старика. Я встретил брата - чуждого, далёкого, совсем не похожего. Тем не менее в нём было то, что не встречал ни у тебя, ни у твоей жены, ни у знакомых, ни у оставшихся друзей, - близость. Это самое блаженное чувство, когда другой желает проникнуться тобой и видит в тебе родную душу. Может быть, ты когда-нибудь поймёшь. И как больно находить и терять это счастье! Я прощаю тебя. И извиняюсь, что не сберёг твоей матери и лишил того будущего с ней, в котором, наверное, ты был бы так больше похож на неё и так меньше на меня.

Засим откланиваюсь, барин Леонид Сергеевич Никифоров>>.

   Письмо навеяло задумчивость, и, уходя с <<заветом>> отца, Саша и не заметил, как выбрался из дома и улица просыпалась и загоралась проблесками рассвета, вырывавшимися из рассеянной пелены облаков.

- Сашенька, что за désarroi* на личике?

*Расстройство


Он молча закрыл дверь кареты и, глянув утомлённо на Варвару, обратился к кучеру:

- В Департамент полиции, Серёжа.

- Но!

Фыркнули лошади, и транспорт двинулся.

- В полицию? А как же твоё предприятие с отцом?

Он промолчал.

   Карета проезжала консерваторию; чуткий слух Саши уловил смутно доносящуюся херувимскую песню Чайковского.

   Смотря томно на проходящие кварталы, он до конца пути терпел чувство, как нечто оторвалось внутри и развеялось в слабых наплывах притупленных эмоций.

   Предстал его отец, ступающий по снежному полю. Прикрывают облака-гиганты небеса, затмевая часть их могучего простора от солнечных дланей. Шум дикого ветра и живого громкого снежного хруста. Сперва видима только спина старика в шинели, но вот оборачивается и видится: в руках в лежит нечто завёрнутое в мешок, а при рассмотрении оказывается некто.

Взгляд Никифорова сосредоточен и так скрывает проступающую слезами печаль.

   Он доходит до четы берёз, что выглядит, несмотря на унылое одиночество в поле, счастливой. Вздымается, блестя, жемчужная россыпь и в одно мгновение, мерещится, складывается в девическую фигуру. Склонились сосны вдали и распустили груз холодного времени, и пронёсся он длинным хвостом над Леонидом, хлеща по нему и тому телу. Какие-то силуэты то города, то людей, то невообразимых созданий кружили звёздами. Стихло. Никифоров замедлился, опустился на колени и обречённо сгорбился. Загремело - не то в поле, не то в небосклоне -, и расходятся облака: является око, с чудной синевой в зрачке, и обращается на отца Саши, и вроде как парит за ним, вперяющим, какой-то массивный длинный объект.

- Куда смотришь, ошалелый!?

   Кучер присвистнул: какой-то мужик с обозом чуть не пал под копыта лошадей. Освистанный, он подобрал и вернул к остальным уроненные товары и продолжил юдоль по городу (а возможно, затем по селу).

- Департамент близок, Александр Леонидович!

Видение исчезло.

На тревожный взгляд жены он ответил:

- Сделаю, и поедем домой.

- А как же имение?

- Сам съезжу... а ты будь с детьми.

За окошком выглядывала из-за угла Зимняя канавка.

<<И задремал же я!..>> - изумился убежавшим часам и причудливым снам Саша.