Произведение «Туда, где небо падает на землю» автора Владимир Александрович

Туда, где небо падает на землю…

Довольно нудный, мелкий дождь самым безобразным образом слизал остатки снега с московских улиц, обнажив довольно неприглядную действительность.

Желтые, насквозь промокшие окурки, пустые пивные бутылки наполовину вросшие в суглинок чахлых газонов, собачьи экскременты, серые, словно подсолнечная халва, использованные презервативы лениво покачивающиеся на красных ветках белоягодника.

Старик, седой, но еще довольно крепкий, подошел к пестрому календарю, пришпиленному кнопками к кухонной двери и простым карандашом перечеркнул последний пустой квадратик апреля.

Старик во всем любил порядок и крестик на календаре простым карандашом, означал, что в этот день, дочери ему не звонили: ни старшая, ни младшая. Для тех дней, когда дочери вспоминали об отце, существовал красный карандаш, что висел рядом с календарем на самой обыкновенной нитке. В апреле, красный карандаш старику не пригодился.

Поставив на газ чайник, он прошел в комнату и вернувшись на кухню минут через пятнадцать, выложил на стол небольшую стопку документов. Ордер на квартиру, сберкнижка на предъявителя, потрепанную книжку для оплаты ЖКХ и паспорт в обложке под крокодиловую кожу.

Приоткрыв паспорт, старик вынул спрятанную под обложку черно-белую фотографию молодой еще супруги и близоруко прищурившись, прочитал устало из паспорта.

-Владимир Александрович Блудов. Год рождения 1934. Норильск.

Приставив табурет к окну, он закурил и словно прощаясь, внимательно осмотрел серый унылый двор за окном, небольшую песочницу под грибком обитым старым линолеумом и две скамейки у подъезда, облезлые и промокшие.

А за крышей дома напротив, виднелась серая громадина моста.

Там начинался МКАД и заканчивалась Москва. В хороший, ясный солнечный день, игнорируя, смог и автодорожную пыль, иногда можно было видеть, как там, далеко за мостом, бесконечная акварельная синева неба, падает на землю, сливаясь с ней в нереально чудесную, манящую черту горизонта.

Когда Владимир Александрович был моложе, он часто говорил супруге своей, посадив ее к себе на колени, как ребенка и обняв за плечи, покачивая, шептал ей тихо- тихо, чуть слышно.

- А давай, Аленка, возьмем палатку, лодку, рюкзак с макаронами, погрузим все это на тележку и пойдем с тобой туда, где небо падает на землю…

Мы будем идти и идти с тобой все дальше и дальше от этой Москвы, от этой квартирушки, от этого дома с подъездами проссаными кошками. Уйдем прочь от этих скамеек и вечных болтливых старух, лузгающих семечки. Пойдем а? Когда мы устанем идти, мы с тобой разобьем палатку и займемся в ней любовью или просто ляжем отдыхать и слушать ночь. Мимо нас будут еле слышно пролетать редкие ночные машины, а кузнечики напротив, начнут скрипеть все громче и громче, прямо у нас над ухом.

А я поутру, накачаю лодку и наловлю тебе самой вкусной и свежей рыбы и мы…

Супруга тогда, обычно со смехом, показывала либо на большой свой живот, в котором кувыркалась очередная дочь, либо на голые стены квартиры, в которую нужно было срочно покупать шкаф, тумбочку, телевизор или еще какое пианино и разговор про таинственный горизонт прекращался сам собой.

Годы шли, резиновая лодка с веслами, упакованная в двухместную палатку большим пыльным комом возвышалась на балконе, сверху под самым потолком балкона торчали резиновые колеса тележки, зимой белые от снега, летом от голубиного фосфора.

- Завтра с утра точно пойду…

Решил старик, втаскивая в комнату палатку и лодку.

-Любое дело лучше начинать с утра.

Самого себя уговаривал он, привязывая брезентовый тюк к тележке, где-то в глубине души ожидая, что вот сейчас, непременно сейчас, позвонит уж если и не старшая, то младшая – то дочь, обязательно.

Конечно, можно было и ему самому, позвонить, не велика цаца, но уж больно не хотелось Блудову, в очередной раз слышать в голосах дочерей практически нескрываемую скуку и пустоту.

Очень не хотелось…

Закончив с тележкой, Владимир Александрович тяжело поднялся с колен и щелкнув включателем телевизора пошел на кухню.

Помешивая на сковородке вчерашние макароны, старик с улыбкой вслушивался сквозь треск разогреваемого масла,

как элегантный штандартенфюрер СС фон Штирлиц, тихим и вкрадчивым голосом в очередной раз показывал свое превосходство над наивным Мюллером.

-Нда господа…Не гестапо, а какой-то институт благородных девиц… Вас бы на Лубянку по обмену опыта. Самого обыкновенного полковника прижучить не смогли.

В последнее время, Владимир Александрович частенько разговаривал сам с собой, впрочем с такой же легкостью он разговаривал и с телевизором, и с холодильником и даже с пережаренными до карандашной твердости макаронами.

Наскоро перекусив, Блудов как всегда тщательно перемыл посуду и лег к телевизору.

***

Несмотря на мелкий дождь, настроение у Владимира Александровича Блудова, было приподнятым. Тележка, игриво поскрипывая, шла довольно ходко, и старик, почти не ощущая тяжести поклажи, улыбаясь неизвестно чему, уходил все дальше и дальше от своего дома, от тяжелого бетонного моста, от последней развязки МКАД, от чернеющего на подоконнике старого телефона, с истертым, заедающимся диском.

Иногда, остановившись перекурить, Блудов забирался на волглый брезентовый тюк на своей тележке и радостно, словно ребенок осматривался вокруг.

Разгоняя рукою табачный дым, старик увидал на ближайшем указателе, поблекшую от солнца и пыли надпись:

« Вологда 450 км. Архангельск 1260 км».

- Ну, ни хрена себе!

Закашлялся он от неожиданности

- Тысяча двести шестьдесят километров!

Блудов даже вскочил и засуетился в поисках палки или прутика.

-Тысяча двести шестьдесят километров, мы разделим на четыре (в моем возрасте да с тачкой я больше за час и не пройду), это у нас получится…

Цифры, процарапанные веточкой на песке обочины, быстро заполнялись грязной водой, а Блудов, окончив подсчеты, даже присвистнул от удивленья.

-Триста пятнадцать часов… Ну, ни хрена себе! Это же почти тринадцать суток, без сна и перекура!? Нет господа, боюсь что в этот раз я до Архангельска не дойду…

Старик отбросил веточку, зачем-то затер подсчеты на песке ногой и все так же улыбаясь, взялся за тележку.

***

Через пару недель, походная жизнь как-то поднадоела старику. И не то что бы уж совсем невмоготу, а вот пропал кураж и все тут.

И решил старик передохнуть, основательно так, дня два-три, никак не меньше.

А тут как раз и озеро показалось. Большое, красивое, а на острове, словно в сказке колокольня в небо рвется и деревья рядышком, похоже, что монастырь.

- Вот здесь мы, господин Блудов, пожалуй и с недельку поживем…Красота-то какая Господи, это вам не Химки…

Свернул старик к озеру, на небольшом пляже палатку разбил, по бережку коряг насобирал и костерок соорудил.

Небольшой, облизанный временим валун, что возле самой воды возвышался, старик, отчего-то больше всего на свете боявшийся геморроя, пустым рюкзаком прикрыл и приноровившись, присел с сигаретой.

Никогда еще, ну если конечно отбросить молодые годы, когда он со своей Аленкой женихался, Блудов не был настолько счастливым, как сейчас.

По мелкой, багровой ряби озера, закат растекается, а впереди, там,где пламенеющее небо в воду рухнуло, монастырская колокольня, белая, словно свечкав отраженье купается.

Очень хорошо сиделось старику на валуне за день согретом, что не заметил, как и задремал.

Проснулся он от вязкого, отдающего тлеющей травой запаха.

Рядом с ним стоял молодой мужик и с шумом вдыхал в себя плотный и белый дым самокрутки.

- Ну и дрянь же ты куришь, командир.

Принюхиваясь, буркнул старик и полез в карман за сигаретами.

- Махра не махра, Прима не Прима…Солома какая-то.

- Сам ты солома, дед!

Закашлялся от смеха мужик и, выбросив в озеро окурок, посмотрел на сверкнувшие золотом тяжелые ручные часы.

- Даю тебе десять, а ладно, добрый я сегодня, пятнадцать минут, что бы ты старик слинял отсюда, вместе со своей палаткой и лодкой. Сам понимать должен, у меня в машине телка в одиночестве тоскует. Уже второй косяк докуривает, того гляди машину мне мою облюет…

Блудов приподнялся, и осмотрев огромную, сверкающую черным в лучах уходящего солнца машину бросил.

- Суровая машина… Небось как студия в Москве стоит…

Только мне-то, какое дело до твоей телки? Я не животновод, не ветеринар…Я вообще-то строитель бывший…Столяр.

- Дурак ты старик. Хоть и столяр, а дурак.

Мужик усмехнулся и с разворота, как-то по –подлому, без предупреждения саданул Блудову коленом в пах.

Очнулся старик от нестерпимого жара. В двух шагах от него, в клубах черного вонючего дыма, пылали палатка и резиновая лодка. Покореженные жаром тележка и дюралевые весла темнели в стороне, почти у воды.

Охнув, старик перевернулся на живот и пополз к валуну, там в кармашке рюкзака туго упакованные в шерстяные носки, лежали пачка сигарет и плоская, двухсотграммовая фляжка водки.

Владимир Александрович Блудов, сидел на валуне и смотрел на чуть заметный в ночи остров с высокой, рвущейся в темное небо колокольней, на темно-красные блики догорающей палатки, чуть заметной змейкой уплывающие в сторону монастыря.

Он сидел, курил, мелкими глотками прихлебывал теплую, отдающую резиной водку и отчего-то был совершенно уверен, что вот сейчас, именно сейчас, на подоконнике темной и пустой кухни, не переставая, звонит старый, черный телефон…