Жизнь идет день за днем, год за годом. Вот незаметно и старость подкралась, а в душе они все-равно остались молодыми.
Евдокия уже и не помнила, из-за чего был сыр-бор, но зато помнила, что обидел её дед с утра и ушел на двор. Пол дня чего-то там колотил, скреб, таскал… В избу не заходил. Сядет на крыльцо, посидит, посопит и опять за дело. Баба Дуся уже было хотела звать его в дом, но, немного подумав, решила сама уйти к подруге Марусе. «Давно не ходила к ней в гости, пойду хоть узнаю, как она там…», — решила Евдокия и, положив в карман несколько конфеток, гостинец, стало быть, проплыла, гордо подняв голову, мимо Петра со двора.
Маруся недавно овдовела. Сын пожил с ней немного после похорон, чтобы побыть с мамой первое время, ну а потом засобирался домой. Оно и понятно — семья заждалась, да и на работу надо выходить. Так и осталась она одна — бобыль бобылем. Конечно, подруги наведывались к ней время от времени, но ночами в одиночестве вздыхала Маруся, а когда и плакала: все перебирала в памяти жизнь свою долгую и трудную, военную да послевоенную… Что-то уже стерлось в памяти, но главное всегда жило в сердце — муж, дети, внуки, правнуки… Так и встречала она частенько зорьку, не сомкнув всю ночь глаз.
Евдокия постучала в кухонное окошко:
— Маруся, ты дома?
— Да где ж мне быть, — отозвалась та из дома, — заходи.
Пока Евдокия протирала калошики, проходила через сенцы, Маруся уже начала собирать на стол угощение к чаю. Старый алюминиевый чайник всегда стоял на печной плите, так что кипяток был готов.
— Ты чего форточку держишь открытой-то, тепло выгоняешь?
— Да что-то жарко натопила сегодня. Ты по делу, али так, поболтать?
— Да попроведовать тебя. Денек-то какой веселый сегодня. Так, глядишь, и снег через пару недель совсем сойдет.
Гостья с хозяйкой устроились за столом, Дуся достала из кармана конфетки:
— Вот гостинец тебе принесла. Неудобно с пустыми руками-то идти.
— Ну зачем, у меня вон сколько всего… Еще с похорон остались и конфеты, и печеньки, — Маруся сухой узловатой ладонью вытерла накатившуюся слезу.
— А я со своим поругалась. Обидел он меня.
— Вот удумала, — всплеснула руками Маруся, — и чем он тебе не угодил?
— Да я сама не помню — то ли круглой картошки хотел, а я толченки сделала, то ли чаю хотел, а я молока налила… Убей, не помню…
— Ну тогда да… Эт причина серьезная…
Подруги засмеялись: обе понимали, что все эти ссоры не стоили и выеденного яйца. Они налили чай из бокалов в блюдца и начали потихоньку швыркать обжигающий кипяток, прикусывая конфетами. Так, между делом, потекла беседа: о предстоящих огородных делах, о ранней весне и, конечно же, о детях, а еще больше о внуках. Кто-то учился, а кто-то уже женился да правнуков родил на радость дедам…
Пока Дуся с Марусей чаевничали, дед Петр сделал все свои дела на улице и принялся дожидаться свою женушку. Души он в ней не чаял, вот только сказать об этом как-то поласковей не умел. Да и какие уж тут ласковости… Время было суровое: сначала война, потом страну поднимали, тайгу двигали, земли осваивали, детей растили… Трудно было, не до нежностей, а теперь оно вроде как уже и ни к чему — людей-то смешить…
«И чего взбеленился? Ну налила молока, и налила… Потом бы чаю попил», — ворчал старик сам на себя. Он то и дело беспокойно выглядывал в окно: «Где вот она?». А тем временем уже поставил чугунок на печку и начал творить свое таинство — варить уху из судака. Лучше него в семье этого никто не мог сделать.
Любил Петр рыбалку с мальства, знал рыбные места по всей округе, так что рыба в доме была всегда: щука, сорожка, карась не переводились ни зимой, ни летом. Когда был помоложе, добирался к верховью Уксуная, в тайгу — там добывал тайменя. На Чумыше и судака лавливал, даже зимой, хоть это и большая редкость. Вот такая удача и случилась недавно — в ямке попался-таки он на наживку. Все мужики обзавидовались: «Ну надо же, как повезло! Легкая рука у тебя, дед». Он и сам не ожидал, думал, что щука идет… Из этого-то судака и решил он сварить сегодня ушицу на радость своей Дусе.
Солнышко за окном уже перевалило за полдень и потихоньку скатывалось к закату. Евдокия засобиралась домой — сиди, не сиди, а пора и честь знать.
— Дед там все глаза поди проглядел.
— Знаешь, Дуся, тебе есть с кем поговорить, а я вот осталась одна, и слова молвить не с кем… Так и разговариваю с кошкой да сама с собой. Ты помирись с Петром-то…
— Да куда ж я денусь, помирюсь, конечно, — у Евдокии защемило сердце, очень уж жалко было подругу. — Все, пошла.
Они распрощались на крыльце, и Дуся отправилась домой. Солнышко светило прямо в глаза, и так стало ей хорошо на душе от того, что есть у нее муж, подруга, что весна снова пришла и скоро можно будет опять в огороде возиться — любит она землю, и земля ее любит: всегда рождает… Что живет она в своей деревне всю жизнь, и знаком ей здесь каждый дом, каждый человек… С кем-то бок о бок войну переживали, мужиков с фронта дожидались. Многие не дождались — вместо мужей похоронки получили, а ей вот посчастливилось и дождаться, и детей нарожать…
Еще с улицы она почувствовала этот неповторимый и манящий аромат, от которого у нее всегда даже голова кружится! Уха! Все в семье знают, что уха — это самое любимое её блюдо. На печи пыхтел-парил чугунок с похлебкой. В глубине чугунка, в густом наваристом кипящем бульоне, перекатывалась рыба, картошечка, немного пшена, морковочка, лучок, приправы, перчик горошком, придающий ухе остроты… Дед помешивал деревянной ложкой все это волшебное варево и с хитринкой поглядывал на свою Дусю, а та уже поставила на стол тарелку с ржаным хлебом, крынку с молоком, достала солонины и замерла в ожидании.
Заговорили только когда уже уселись за стол:
— Ну что, оттаяла?
— Я и не замерзала, — даже как-то кокетливо отозвалась Евдокия.
— Ешь, ешь давай, — довольно буркнул Петр.
— Я и ем.
Они были счастливы.
.