«Семья» финал

наладится», «Ты у нас сильная». Но слова застряли в горле.
За ужином она рассказывала: «Всё нормально. Учусь. Работаю». Я кивал, разглядывал её руки — тонкие, с обкусанными ногтями. Раньше она так не делала.
Ночью не спал. Вставал, подходил к её комнате, прислушивался. Ничего. Потом — всхлип. Тихий, будто она сама себя стыдится.
Я ушёл на кухню, заварил чай. Сидел, смотрел в окно и думал: где я ошибся?
Я ведь хотел, как лучше.  Хотел, чтобы она нашла свое счастье. А теперь вижу: вместо этого она погрузилась в пустоту. И я — часть этой пустоты.
На следующий день я застал её в комнате. Сидела у окна, смотрела вдаль. Я присел рядом. Молчал. Потом сказал:
— Если хочешь поговорить… я здесь.
Она повернула голову и слабо улыбнулась.
— Я знаю, папа.
И это «я знаю» вдруг стало важнее любых слов.
Я не умею утешать. Не умею объяснять, как жить. Но я могу быть рядом. Просто быть. Даже если молча. Даже если не знаю, что сказать.
Вечером, когда она уже спала, я зашёл в её комнату. Тихо. Поправил одеяло, которое она скинула. Постоял, глядя на её лицо — спокойное, будто на миг отпустило.
И тогда я прошептал — так, чтобы не разбудить:
— Прости меня. Я должен был спросить раньше. Должен был услышать.
Вышел, закрыл дверь. В коридоре остановился, провёл рукой по стене. Холодная. Как моя сдержанность. Как мои «правильные» советы.
Но теперь я знаю: порядок — это не когда всё по полочкам. Порядок — это когда близкие чувствуют: их слышат. Их любят. Даже если молчат.
И я буду учиться говорить. Хотя бы шёпотом. Хотя бы когда она спит.

Я знала, что будет скандал. Знала — но всё равно поехала с ним.
Почему? Потому что впервые за долгое время чувствовала. Не «должна», не «надо», не «как положено» — а просто жила.
Мама кричит, а я смотрю на её лицо и понимаю: она не видит меня. Она видит девочку, которую придумала.
Идеальную Соню: пятёрки, помощь по дому, тихие вечера. А я...  Я не знала, кто я...
Иван просто услышал, как я молчу. Заметил, как я прячу глаза, когда кто-то врёт.
Мама говорит: «Я хочу тебе счастья».
А если я уже была счастлива? Там, на его мотоцикле, под звёздным небом, когда ветер бил в лицо и не надо было притворяться.
Мама торжествует. Вижу это в её глазах: «Я спасла тебя». Но от чего? От меня самой?
  Теперь я «правильная» Соня. Хожу в институт, киваю на советы. А внутри — гулкая тишина. Как в пустой квартире после переезда.
Сегодня на паре по философии говорили о свободе. Профессор спрашивал: «Что мешает человеку быть свободным?»
Я молчала. А внутри кричало:
— Страх! Перед мамиными "нельзя", обернутыми в "забочусь".
Подруга толкнула меня: «Ты чего улыбаешься?» А я и не заметила.
Просто представила,  как отвечаю: «Меня ограничивает мамина любовь».
Но вслух сказала: «Да ничего, задумалась».
После пары сидим в столовой.
— А у тебя есть парень? — спрашивает Лена, помешивая кофе.
Я улыбаюсь.
— Есть. Его зовут «никогда».
— Его зовут «слишком страшно».
— Его зовут «а вдруг мама узнает».
— Нет, — говорю вслух. — Не сейчас.
— Ой, да брось, в нашем возрасте надо пробовать! — она смеётся. — Жизнь одна!
Жизнь одна.
Эти слова бьют сильнее, чем мамины упрёки. Потому что я знаю: моя жизнь — это череда «нельзя», «не стоит», «подумай о последствиях».
Но я киваю и улыбаюсь. Потому что, если я сейчас начну говорить —  не остановлюсь.
   Иногда ловлю себя на том, что шепчу его имя. Потом пугаюсь и затыкаю рот ладонью.
    Мама прислала письмо: " Убираемся с папой,  пироги испеку, ждём тебя на выходные".

   Сегодня шла по парку и увидела пару: девушка смеётся, парень кружит её за руку, как в танце. И вдруг — боль. Острая, как иголка в сердце. За ту Соню, которая могла бы так смеяться.
Мама говорит: «Время лечит». Но оно — замёрзшая лужа, которая трескается от малейшего прикосновения.
Я научилась улыбаться, когда спрашивают: «Как ты?»
Но иногда ночью я открываю окно и шепчу в темноту:
— Я всё ещё я.
И мне кажется, что ветер отвечает:
— Я помню.
Знаете, я помню запах его куртки. Кожа и немного бензина. И как ветер свистел в ушах, когда мы ехали. А ещё помню мамины руки и телеграмму на полу.
Иногда мне кажется, что я — это та телеграмма. Меня прочитали, а потом выбросили. И теперь я лежу где‑то на полу, смятая, и не знаю, можно ли меня снова развернуть.
Увидела сегодня парня на мотоцикле. Остановилась, как вкопанная.
Он просто заводил двигатель. А я уже видела: ночь, дорога, звёзды над головой. Его руку на моём поясе. Его голос в ухе: «Держись крепче».
Сделала шаг назад. Потом ещё один.
Я не боюсь мотоцикла. Я боюсь того, что он может разбудить во мне. Той Сони, которая смеялась, не думая о последствиях. Той, которую я заперла на ключ.
Интересно, если я однажды её выпущу — она меня простит?
Мама пишет: «Соня, ты поела? Одевайся теплее. Не задерживайся допоздна».
Говорит это так, будто я всё ещё школьница. Будто ничего не было.
А я смотрю в окно на огни фонарей думаю: если я скажу правду — что изменится?
Она заплачет. Начнёт убеждать, что «так лучше». Будет перечислять примеры «девочек, которые не послушались».
И я снова кивну. Снова скажу: «Да, мам».

    Они будут смотреть на меня, как на раненую птицу. Мама — с тревогой, папа — с неловкой заботой, брат — с надеждой.
Что им сказать?
«Я в порядке» — ложь.
«Мне плохо» — правда, но она их ранит.
«Я не знаю» — самое точное, но оно их напугает.
Может, просто обнять их? Молча. Так, чтобы они почувствовали: я здесь. Я пытаюсь.
Я больше не та девочка, которую они помнят. Но я всё ещё их Соня.
И, может быть, этого достаточно.