свалились наземь, как подкошенные. Сил идти в столь противоестественной позе больше не осталось.
– Стреляй! Мы никуда не пойдём, – зло выкрикнул Чин Ту, за что сразу молча получил в зубы прикладом от милой кхмерки.
Пока вьетнамец выплёвывал обломки зубов с кровью, девчушка дала сигнал остановки для всей группы. Через пару минут на тропе появился командир, пылающий гневом. Немного попинав наши обмякшие тела, командир что-то сказал юной полпотовке и вернулся в джунгли. Она привязала нас спинами к массивным деревьям, лицами друг напротив друга. Спеленала профессионально, не оставив и малейшей возможности развязаться самостоятельно. Уходя, догонять отряд, не забыла подарить напоследок нам по увесистому удару в грудь. И также, совершенно безмолвно убежала вверх по тропе, по-детски подпрыгивая на ходу.
Немного придя в себя, я спросил лейтенанта:
– Что произошло в лагере? Что сказал старый чам?
– Старик сказал, что красные кхмеры не достойны их женщин, и всё равно умрут. Если солдаты сложат оружие и уберутся немедленно прочь, возможно, у них будет шанс выжить. Безрассудный поступок! Кхмеры уничтожат деревню.
Минут через сорок одинокого пребывания на краю тропы, мы услышали звук автоматных очередей в джунглях. Судя по выстрелам – это был расстрел. Крестьяне не оказывали сопротивления, видимо совершенно не владея огнестрельным оружием. Скоро треск автоматных очередей сменился одинокими выстрелами. Вьетнамец поднял голову:
– Добивают раненых. Несвойственное для кхмеров расточительство патронов. Обычно просто забивают до смерти или режут горло.
– Это расправа. Они разгневаны.
Мы снова впали в забытьё. Тишина и медленно наползающая темнота подавили желание бороться. За нами вернулись. Добрая знакомая и малыш лет девяти с «Калашниковым» на шее вынырнули из вечернего тумана. Оба были сильно возбуждены и желали поделиться своими эмоциями:
– Всех мужчин убили! Я застрелила четверых! – Девочка вытянула вперёд руку, чтобы на пальцах показать нам сколько убила. – Они вышли с копьями и мотыгами. Дикари! Оставили только женщин. Будет пир, а потом они пожалеют, что остались живы! Все умрут!
– Ты же девочка. Ты в куклы играла?
Она с отвращением скривилась:
– Мы взрослые с момента, когда начинаем стрелять из автомата. Куклы – пережиток, буржуазная грязь!
Нас привели в деревню. Бамбуковые дома с крышей из листвы, с бедной утварью внутри. Обычное поселение горных племён. Рядом с крайним домом несколько старух и девочек складывали в кучу окровавленные тела мужчин. Около полтора сотен тел. В центре деревни на небольшой инсценированной площади сидел отряд. Нас, связанных по рукам и ногам, бросили у стены одного из домов. Со своего места мы могли наблюдать за всем происходящим.
Горели костры, варили рис, жарилось мясо, обнажённые по пояс молодые женщины прислуживали боевикам, разнося в глиняных кувшинах вино. Другие женщины покорно сидели по периметру. Оружие лежало рядом с кхмерами. Они были готовы в любую секунду начать стрелять. Командир находился в окружении своих солдат, зорко следя за происходящим пиршеством, отдавая команды через подручных.
Внезапно случилась перебранка. Вскочили четверо кхмеров, вытащили из группы сидящих статную дикарку лет сорока, бросили к ногам командира. На защиту пленницы бросились прислуживающие молодые девушки. Их сбили с ног, двоим перерезали горло.
– Это хозяйка деревни, – прокомментировал вьетнамец.
Пленницу поставили на колени рядом с командиром. Пир продолжился.
Немного позже старухи принесли несколько полных холщовых мешков. Высыпали содержимое на землю. Отрубленные головы стариков, мужчин, мальчиков, ровным слоем разложили в середине пиршества. Кхмеры стали срывать одежды с девушек. Заиграла музыка – небольшой оркестр из совсем маленьких девочек.
Пленницы начали танцевать, присев, переступая с ноги на ногу, рисуя замысловатые фигуры одними кистями рук. Плавные движения кхмерского балета. Танцующие нагие женщины на головах собственных мужчин на фоне языков пламени и чёрного ночного неба.
Принесли новые кувшины. Круг из танцующих пленниц увеличивался. В него вытолкнули хозяйку. Она скидывает одежду, начинает извиваться в такт ускоряющегося ритма, стоя напротив командира. Вино льётся рекой. Солдаты вскакивают со своих мест, обнимают танцующих, срывают с себя одежду, увлекают женщин в объятия, валят не землю. Танцующие не сопротивляются, отвечают взаимностью. Даже девочка-кхмерка громко смеясь, тянет на себя двух нагих пленниц. Спятившие жестокие дети в безнадёжном диком танце похоти. Пьяный возбуждённый командир валит хозяйку наземь. Адские пляски оргии. Крики, визг, движения тел сливается с медитативным рисунком мелодии.
Мы замечаем, что из общей свалки постепенно незаметно выскальзывают женщины, одна за другой, унося с собой оружие. Солдаты, не замечая их исчезновения, принуждают к сексу друг друга.
Вряд ли меня можно назвать моралистом, но то, что мы увидели, выглядело ужасно. Происходящее приобретает форму насилия. Возникает стычка меж нагими боевиками. Ожесточённая драка. В ход идут кулаки, локти, колени, осколки глиняной посуды, отрубленные головы крестьян. В кровавой схватке режут глотки, ломают кости, выворачивают руки. Безумие продолжается до самого рассвета.
Под утро в живых остаётся восемь кхмеров. Они раненые и обессиленные валяются в лужах крови. Женщины связывают их. Нас вместе с оставшимися в живых солдатами ведут в небольшой сарай. Среди выживших – командир, его левая рука сломана, правое ухо откушено, на лбу рваный неглубокий порез.
– Он убил нашу девчушку, она ему ухо откусила и сожрала. – Чин Ту смотрит на голых и окровавленных кхмеров с нескрываемым презрением. – Глупцы! Надо было бояться женщин, а не мужчин.
Через несколько часов на пол сарая бросили одежду. Всех развязали. Принесли кувшины с водой. Вьетнамец шепнул:
– Не пей! Они добавляют отвар опиума, чтобы контролировать нас.
Так и есть, через полчаса боевики впали в сон. Мы решили обсудить наше будущее:
– Что будем делать? – спросил лейтенант.
– Пришло время мести. Мои личные счёты!
Женщины не имели опыта тюремщиков, поэтому не потрудились забрать у нас ремни. Я пропустил голову командира в петлю. Упёрся коленями в грудь. Начал душить. Пару минут, и дело было сделано. Достал из его нагрудного кармана портсигар и зажигалку… Серебряный портсигар и зажигалку в тон, с гравировкой на испанском: «Нашему папочке и мужу от его любящих девочек Марии, Терезы и Анны». Закурил.
Двери отворились. Нас двоих вывели на улицу, поставили на колени посреди двора. Пришла хозяйка деревни села перед нами на корточки и долго смотрела в глаза. Глубоко жутким холодным взглядом, без эмоций.
– Вы мне не нужны! Уходите прочь.
Мы встали и медленно, придерживая друг друга, пошли. Я остановился и обернулся. Обжигающиё холод её глаз сковал все вопросы:
– Ты обречён, нести его тень всю оставшуюся жизнь, – сказала хозяйка.
Сергей Павлович гасит жажду водкой.
– Куришь? – протягивает раскрытый серебряный портсигар. Беру сигарету. Щелчок зажигалкой, закуриваю. Морщусь, он замечает это:
– К местному табаку надо привыкнуть. – Откидывается на спинку стула, продолжает своё повествование:
Ниже по тропе мы обнаружили схрон со снаряжением группы. Продукты, ножи, одежда, верёвки, патроны, гранаты, го ни одного ствола, ни пистолета, автомата или винтовки. Ничего.
– Ты слышал её? – спросил вьетнамец, когда мы расположились на ночлег.
– Каждое слово.
– А на каком языке она говорила?
– Не знаю. Всё воспринималось, как на русском… – Я удивлённо вспоминал прощальную сцену с хозяйкой племени.
– Она даже рта не открывала!
Больше мы об этом не разговаривали.
Три недели бродили по джунглям, обходя стороной поселения, избегая любой возможности встретить людей. Вода кончилась, пили из луж и ручьёв, кончились продукты – жевали листья и ягоды. Не жгли костров, боясь привлечь к себе внимание, двигались осторожно и медленно – сказывалась острая боль после побоев и ран, полученных от полпотовцев. Шли инстинктивно, борясь со слабостью и сном, чтобы выжить назло и вопреки.
Когда совсем обессилили, таща друг друга через заросли, неожиданно выскочили прямо в центр расположения небольшого отряда. Человек десять плохо вооружённых, бедно одетых кхмеров. Наше внезапное появление произвело эффект. Они были испуганы и растеряны. Представьте: из самой чащи вываливаются оборванные, заросшие и исхудавшие вьетнамец и европеец в походной униформе противника. Общий шок. Руки дрожат, старые винтовки валятся из рук. Мы выхватили гранаты, размахивая ими над головой.
– На землю! Быстро! – кричит Чин Ту.
Кхмеры попадали. Мы подхватили оружие. Стоим в ужасе, целимся в них. Понимая, что шансов никаких. Сейчас они придут в себя, оценят ситуацию и расправятся с нами за секунды. Пожилой мужчина поднял руки вверх и начал причитать:
– Не стреляйте! Беженцы мы! Не стреляйте!
Провидение снова было на нашей стороне. Стихийный отряд беглых крестьян, приговорённых полпотовцами к смерти за какие-то провинности. Они сбежали и пытались пробраться на контролируемые вьетнамцами территории. Несколько недель мы шли вместе. Наше присутствие давало им надежду на хороший приём у вьетнамцев, поэтому нас всячески опекали и берегли. Мы всё равно боялись и были постоянно начеку. Мало ли, что придёт в голову крестьянам? Вдруг решат откупиться от красных кхмеров головами пленных иностранных инструкторов? Спали по очереди, не выпуская оружия из рук ни днём, ни ночью.
Когда отряд вышел в место дислокации вьетнамской армии, мы с лейтенантом были полностью измотаны и обессилены. Срочным авиа-бортом нас отправили до Ханоя, уже там – в военном госпитале разлучили. Переломы ребер, внутренние гематомы, сотрясение мозга, ушибы, дизентерия, язва, нервный срыв – всё стало следствием изнурительного похода. По истечении трёх месяцев я ни видел ничего кроме серого потолка больничной палаты.
Перед самой выпиской ко мне пришли двое: старик генерал и молодая девушка. Родственники Чин Ту – отец и сестра-близнец. Молодое сердце не выдержало перенесённых нагрузок. Парень умер, сжимая ладони отца. Скончался в бессознательном состоянии, твердя моё имя и что-то про старые легенды о нагах – племени женщин-змей. Генерал Чин помог мне остаться во Вьетнаме. Через год я женился. Хавьер говорил, что близняшки приносят счастье. Моё счастье нести тень Чин Ту, в его сестре красавице, моей Лиен.
Я не испытываю сожаления или раскаяния за прожитые годы. Жестокость и бескомпромиссность являются логичным поведением в экстремальных условиях. Кхмеры – дети с оружием, поступали правильно, уничтожая всё на своём пути. Выжигая дотла пути отступления, побеждая собственный страх. Продолжаю восхищаться их единством и фанатичным подчинением, рациональностью действий. Идеальные солдаты. О морали легко рассуждать в тёплых городских кабинетах. В джунглях милосердие и слабость твой главный враг.
Сергей Павлович приподнял пустую бутылку, посмотрел сквозь изогнутое стекло на лампу под потолком. Замолчал.
– Могу я тебя попросить?
– Да, конечно.
– У тебя татуировка на шее.
