Ядотерапия в три шага на фоне Меконга

революции, безумную жажду победы и готовность учиться вьетнамских патриотов. Так мы и воевали до самого конца, пока корабли под звёздно-полосатым флагом не ушли с горизонта. В этот город входили на танковой броне с автоматами в руках. Втроём неотступно! Вместе. Счастливые и пьяные от победы.
Когда мужчины живут, как звери, войной, они сбиваются в стаю. Так проще выжить, прижавшись спиной к спине. Мы были не исключение. Не было в жизни моей ближе и роднее людей, чем братья Зунг и Хавьер. Заботились друг о друге, прикрывали и помогали. У старшего из нас, Хавьера, двое девочек-близняшек на Кубе – Тереза и Мария, жена Анна. Девушка по имени Май, ждала Зунга в Хошимине. Моя мама в Воронеже. Одна семья. Наш мир, за который мы и дрались.
После победы, в семьдесят пятом, меня вернули в Союз. Связи оборвались. Знаю, что Зунг ушёл из армии, вернулся в Хошимин, женился на Май, начал делать карьеру по партийной линии. Хавьер растворился в джунглях с какой-то секретной миссией.
В семьдесят восьмом похоронил маму. Рак. Маленький холмик на кладбище – единственная связь с Россией. Когда в семьдесят девятом Вьетнам вторгся в Кампучию, на предложение вернуться в Азию согласился, не раздумывая.
Вьетнамцы взяли Пномпень, красные кхмеры засели в непроходимых джунглях на границе с Тайландом. Снова партизанская война, диверсии, локальные бои. Всё поменялось местами. Первое время был при штабе. Наскучило. Упросил руководство отпустить на передовую.
В это время, реализовывалась программа использования отрядов перебежчиков во внутренней диверсионной деятельности в тылу врага. Небольшие боевые группы кхмеров постоянно принимали то одну, то другую сторону в конфликте. Нашим заданием было формирование единой стратегии действий у подобных разрозненных отрядов. Был организован полевой лагерь обучения командиров – перебежчиков.
Постепенно поняли, что необходимо обучение в быту. Начали практиковать отправку вьетнамских инструкторов непосредственно на место деятельности кхмерских партизанских отрядов. Иногда посланники исчезали, как и группы, к которым они отправлялись. Ходили слухи о тайных диверсионных полпотовских отрядах, уничтожающих внутренних предателей, перебежчиков и сочувствующих, но официального подтверждения их существования не было. Поэтому генштаб не принимал эти домыслы всерьёз. Предполагалось, что мы имеем дело с разрозненными и несвязанными силами противника, ведущими хаотичное сопротивление в горных приграничных с Таиландом районах.
Однажды пришли разведданные от агента в джунглях о переходе на вьетнамскую сторону группировки около сотни человек под командованием некоего Нуон Мока, племянника одного из высокопоставленных руководителей красных кхмеров. Дело политическое, необходимо срочное присутствие в отряде перебежчиков представителей высшего командования вьетнамской армии как гаранта безопасности. Сам отряд нужно было сопроводить на контролируемые нами территории. Эту миссию поручили мне и вьетнамскому лейтенанту Чан Ту. Парень совсем молодой, лет двадцати. Сын генерала – страховка для кхмеров.
Вертушкой нас забросили в джунгли. На месте высадки встретила небольшая группа из десяти бойцов и двое суток уводила нас глубоко в леса, контролируемые полпотовцами. По прибытию в лагерь отряда мы обнаружили следы недавнего боя. Было видно, что сражение имело скоротечный, но весьма ожесточённый характер. Судя по всему, внезапный конфликт родил перестрелку и рукопашный бой. Присутствовали следы взрывов ручных гранат. Нас под прицелами автоматов усадили на землю у дерева на краю небольшой поляны. Чан Ту пытался спорить, но получил удар прикладом в лицо.
Вокруг стояли молодые люди в чёрной униформе с красными шарфами, самому старшему было не больше двадцати пяти, младшему лет восемь. Все хорошо вооружены. Присутствовало китайское, советское и американское оружие, в основном автоматы. Командовал невысокий молодой кхмер с перебинтованной щекой. Он отдавал короткие, еле слышные приказы, подчинённые повиновались молча, безропотно.
На поляну вывели пленных. Пока конвоировали, их усиленно избивали. Позже за руки и ноги, волоча по земле, притащили раненых. Всех свалили в единую кучу в центре. Рядом с нами на корточки присела девочка лет четырнадцати. Начала говорить на вьетнамском языке:
– Буду переводить вам.
– Что здесь произошло? Нас должны были ждать! Где Нуом Мок? – начал кричать лейтенант.
Девочка перевела командиру. Тот усмехнулся, дал короткое распоряжение. К нашим ногам кинули отрезанную мужскую голову.
– Ему скажи. Он готов тебя выслушать, – был ответ командира.
Последовали удары прикладами в голову – я потерял сознание.
Когда пелена боли и беспамятства сошла, руки и ноги оказались связаны. Вечерело. Тишину джунглей рвали неистовые крики людского ужаса. Солдаты добивали пленных и раненых ножами. Делали это скрупулезно и деловито, без проявления каких-либо эмоций, как опытные забойщики на убое скота. Один держал жертву за волосы, другой за ноги, третий перерезал сонную артерию штык-ножом, вытирая окровавленное лезвие об одежду убитого.
Рядом с нами на корточках сидела девочка-переводчик, нежно обняв АК-47, и со скукой и апатией смотрела на происходящую расправу. Заметив, что я пришёл в себя, улыбнулась и сказала:
– Истинный Кхмер учит: «Тот, кто протестует против нас, является врагом; тот, кто выступает против нас, является трупом».*
Несколько суток нас тащили через джунгли, уходя всё выше в горы. На любые вопросы и просьбы ответ был один – удар прикладом в лицо. Никто с нами не разговаривал. Еду бросали вечером, как собакам в грязь.
Мой товарищ держался хорошо, безмолвно принимал избиения и унижения. Отряд, в котором мы оказались, был не большой, насчитали сорок девять человек. Действовал полностью автономно – за несколько дней пути не было ни посторонних курьеров из штаба, ни радиосвязи. Я отметил, что мы осторожно обходим деревни и возможные места встречи с людьми, передвигаемся, как опытное диверсионное подразделение. Группа шла в полной тишине. Дисциплина и порядок являлись исключительными и заставляли меня, как профессионала, завидовать и уважать командира, способного добиться такого понимания и безропотного подчинения внутри боевого коллектива.
На восьмые сутки встали лагерем вблизи небольшой горной деревушки. Из нашего убежища были видны ровные поля и фигуры работающих людей на них.
– Опиум, – сказал Чин Ту.
Позже под вечер в расположение отряда пришли крестьяне. Шесть человек. Невысокие мужчины в годах, чьи лица исчертила паутина морщин. С собой на длинном шесте принесли жареную свиную тушу. Деловито поздоровались с командиром, сели у костра, стали вести размеренную беседу. Вьетнамец начал тихо шептать:
– Я немного понимаю. Продают лауданум – настойку опия. Торгуются о цене. Жалуются, что места для полей мало, а подниматься выше боятся. Там другое племя – старые люди. Пропадают мужчины. Просят помощи.
Чуть позже импровизированный пир закончился весельем – кормлением пленных костями. Нас заставляли грызть объедки без помощи рук. Любое сопротивление пресекалось избиением. Участвовали солдаты и крестьяне – полное единение народных трудящихся масс с армией. В какой-то момент я потерял сознание.
Утром меня и лейтенанта поставили на колени перед командиром. Рядом села переводчица. Жестом он отказался от её услуг.
– Я говорю на вьетнамском. Завтра мы идём высоко в горы, вверх. Будет трудный переход. Мы не можем тащить вас на привязи. Вам развяжут руки и распределят поклажу. Любая попытка к бегству – расстрел! Любая попытка рассекретить группу – смерть! Вы меня поняли?
—Да, но кто вы?
– Ангка** говорит – «Мы правим вечно, пока никто не знает кто мы».
Он резко встал, достал из внутреннего кармана серебряный портсигар с сигаретами, зажигалку в тон, закурил.
– Вы собственность Ангка.
Нас развязали, выдали рюкзаки, стали кормить на равных. Трое суток в полной тишине лезли вверх по отвесным скалам и непроходимому лесу. Не зажигали костёр. Солдаты спали по очереди, круглосуточно неся караул. Любой наш вздох, случайное слово, неправильно воспринятое действо могло служить причиной моментальной смерти. Когда устаёшь ждать расправы, обретаешь полную апатию к происходящему. Мы погрузились в ритм движения группы, слились с ней.
На четвёртый день на пути появились тропы и следы человеческого пребывания: аккуратно сложенные мотыги, одинокий кувшин с водой, вязанка дров. Отряд разбил лагерь рядом с одной из горных троп. Чуть выше выставили разведчиков для наблюдения за посторонним движением.
В засаде группа провела двое суток, прежде чем взять в плен одинокого пожилого крестьянина. Невысокий смуглый мужчина лет шестидесяти, не кхмер. Не сопротивлялся, покорно следовал за конвоирами. При допросе молчал, прямо смотрел в глаза командиру и улыбался. Его поведение выводило полпотовцев из себя. Началось методичное избиение.
— Это чамы. Они не говорят по-кхмерски, – сказал Чин Ту.
Пленному перерезали горло, тело спрятали в зарослях. Отряд начал готовить оружие к бою. Неожиданно дозор сообщил о приближении двоих мужчин – они сошли с тропы и двигались прямо к нам. Когда гости вышли в расположение группы, все автоматы нацелились в их сторону.
Пришедшими оказались слепой старик, тоже чам, и мальчик-кхмер лет шести. Они подошли к старшему. Старик начал что-то говорить, монотонно раскачиваясь в такт, малыш переводил на кхмерский. Солдаты стояли в оцепенении. Закончив говорить, старый чам сел на корточки, юный переводчик послушно уселся рядом. Командир прислонил дуло пистолета к голове старика, плюнул ему в лицо, выстрелил. Мальчик не шелохнулся, продолжал сидеть рядом с распластанным телом старшего товарища. Его убила ударом приклада по голове, девчушка, переводившая нам ранее. После первого удара мальчик был ещё жив, лежал без звука, лишь кровавые пузыри шли изо рта. Девчушка встала над ним, взметнула высоко вверх руки с АК-47 и, как лом, опустила автомат ему в темя.
На краю тропы бойцы отряда сложили всю поклажу, оставив лишь боекомплект. Группа выстроилась в цепь. Нам ремнями связали руки за спиной, соединив петлёй шею, что не даёт возможности конвоируемым сгибаться вперёд, приходится медленно ступать, расправив спину. За спиной шла девочка. Она вытерла кровь с приклада о мою одежду.
Простите за столь детальное описание случившегося. Каждая секунда того дня живёт все эти годы внутри моего мозга. Каждое мгновение тех далёких дней я переживаю снова и снова. Испытываю огромную потребность выговориться, поделиться этим.

Собеседник наливает полную стопку водки, выпивает. Разминает левое колено. Я сочувственно смотрю на трость:
– Боевая рана?
Сергей Павлович улыбается.
– Нет, мотороллер сбил две недели назад. Пьяные австралийские подростки. Случайность!
Новый мах и следующая порция водки отравляется вглубь его желудка.

– Группа растянулась в линию. Посредине медленно шли мы с вьетнамцем, подгоняемые девочкой-переводчицей. Жёсткими тычками дулом автомата, она заставляла нас идти в ритм со всем отрядом. Пройдя в скором темпе километра три, мы