Стрелять будешь?- остановился, удивился, но не испугался.
- Вы прямо сейчас звоните, чтобы ее вернули,- ружье дало чувство уверенности. Сейчас оно было уже не помехой, а убедительным аргументом. Я ощутил приятную тяжесть. И власть.
- А то что?- и снова в его голосе не было страха.
Скажу хоть слово и уже никогда не выстрелю. А если промолчу и нажму на курок? Что это изменит? Убийство во имя любви останется убийством. Простит ли меня Руслана? Любит ли она меня или я для нее всего лишь увлечение? Я сломаю жизнь ей и себе. Стану убийцей. Если в тюрьме напишу роман об убийстве ради любви, его никто не прочитает. Домечтавшись до тюремной литературы, я стал себе противен и опустил ружье.
- Вот видишь, куда ты? Не твои это игрушки. Ружье сдашь сторожу.
Я ощутил абсолютную пустоту. Он вползла в сознание, вытеснив смятение и горечь. Тупая, ватная пустота. Руки подняли ружье. Глаз увидел цель. Палец нажал на курок.
Убить способны не мысли и не чувства. Убивает пустота. Ей всё равно в кого и за что стрелять.
Раздался сухой щелчок. Пришлось нажать на курок еще и еще раз. И снова щелчки.
Громовержец замер и медленно повернулся.
- Что ж ты… сынок,- в его голосе слышалась горечь,- Что ж ты наделал…
- Оно не было заряжено…- стало понятно, почему он совсем не испугался, стоя под дулом.
- Мне надо было знать, чего от тебя ждать,- он подошел, по-отечески прижал меня к груди.
Онемевшие руки уронили ружье на землю. Тело обмякло. Деревья слились в зеленом водовороте, затягивающим в страшную черную бездну.
- Не всегда мы можем решать свою судьбу,- его голос раздавался откуда-то сверху, спокойный и монотонный,- Жениха Руслане выбираю не я. Он будет преемником, его назначат хозяева. Это не твои и даже не мои игры. Пусть так будет. А я хочу дожить спокойно.
ххх
Спасенные в экстремальных ситуациях празднуют второй день рождения. У меня появилась дата первой смерти. Забыть о том, что ты способен убить человека, невозможно.
Сознание отказывалось принимать произошедшее. Казалось, что это какая-то болезнь, вызывающая мигрень, что я сейчас вернусь домой, съем горсть таблеток, запью их чаем с земляничным вареньем, и всё пройдет.
Спустя несколько месяцев, поняв, что избавиться от навязчивого кошмара просто так не получится, я стал искать оправдания. Обвинять во всем отца Русланы. В конце концов, именно он спровоцировал меня, унизив, растоптав чувства, доведя до крайности. Это был его выстрел. Не будь его, я никогда бы не направил оружие на живое существо. А еще лучше, если бы в моей жизни никогда не было Русланы. Это всё из-за неё.
Устав от бессмысленных обвинений, я попытался договориться со своей памятью. Или совестью? «Я каждый день кормлю бездомных собак, такой человек не способен на убийство». «Я пять раз нажал на курок незаряженного ружья, если я спасу пять живых существ, мы будем в расчете». Только было непонятно, с кем в расчете.
Я помню момент, когда наступила абсолютная апатия. Воспоминания накрывали меня во время выступления на научной конференции. Произнеся дежурную фразу «Италия – родина возрождения», я снова провалился в «сцену на охоте» и понял, что мое возрождение уже никогда не наступит. Убежал, сорвал доклад. Даже не стал оправдываться. Почувствовал приближение смерти.
Возникло желание проститься со всем, что когда-то радовало, делало счастливым, наполняло жизнь смыслом. Перебирая семейные фотографии, альбомы с репродукциями «Возрождения», бродя маршрутами детства, я тосковал по неслучившемуся счастью, несложившейся жизни. Я достал с антресолей картины моих родителей и развесил их по стенам. Особенно мне нравилось включать «Брандебургские концерты» Баха и слушать их, созерцая зимние пейзажи кисти отца.
Незаметно сцена холостого выстрела перестала быть кошмарным сном. Просто сон.
Единственное, что осталось черным осадком, какой-то копотью на душе - я перестал делить людей на авторов и исполнителей, милых и мерзких. Всё просто: выстрелю я в этого человека или нет.
ххх
О свадьбе Русланы и Феликса говорили в новостях всего мира. Она повлияла даже на котировки валют. Отец в прямом эфире благословил их брак, будучи сильно нетрезвым.
Спокойно дожить у громовержца не получилось. Очень скоро его обнаружили мертвым в подмосковной резиденции. Слухов о причине смерти было много, но уголовного дела так и не завели.
Узнав об этой смерти, я почувствовал легкость. Мое тело показалось мне невесомым. Лети, куда хочешь.
Наверное, почувствовав, что осталось недолго, отец позаботился о будущем дочери: по завещанию, доверенность Феликса на управление компанией каждый год теперь подписывала Руслана. Я не вникал в юридические тонкости, но выходило так, что ни убить ее, ни развестись в ней Феликс не мог. Как она мне потом объяснила, в случае ее смерти, всё, наворованное непосильным трудом отца, доставалось не Феликсу.
Странное представление громовержца о счастье дочери обернулось для нее фактически тюрьмой. Феликс запер жену в нашей деревне, дабы не портила ему имидж респектабельного бизнесмена и патриота регулярными светскими скандалами. Душным летним вечером к пустовавшему десять лет дворцу подъехала кавалькада тонированных джипов. Лес вздрогнул от пошлой кислотной музыки. От выхлопных газов стало нечем дышать.
По обрывкам скандала я понял, что…
- … Ты, сука, из этой дыры больше никогда не вылезешь…
- … Ты, ублюдок, не получишь доверенность…
- … Ты, тварь, сдохнешь, если ее не подпишешь…
- … Ты, скотина, на коленях за ней приползешь…
Джипы уехали, в домике охраны загорелся свет.
Зачем судьба устроила нам третью встречу? Я ощутил неудобство, будто в моей квартире поселился чужой незнакомый человек. И больше ничего. Пустота.
- Здравствуй, Звездочет…
- Здравствуй…
- Не узнал?..
- Я… был уверен, что мы уже никогда не увидимся…
- Увиделись…
- Увиделись…
- Почему не заходишь, я здесь уже третий день?..
Что я мог ответить? Рассказывать о моих душевных ранах было незачем. Ей хватало своих. Отец наверняка не говорил ей про холостой выстрел. А если и говорил, к чему было об этом вспоминать?
Мы стояли и молчали. Оба чувствовали боль и понимали, что делиться ею нет никакого смысла.
- Ты… заходи иногда… - ее голос дрогнул.
- Я сегодня на несколько дней уеду, а потом обязательно зайду…
- Не бросай меня, Звездочет…- я впервые увидел ее слезы. В солнечных лучах слезинки казались неправдоподобно желтыми. Даже не верилось, что выражение грусти может быть таким жизнерадостным.
ххх
Золотую статую Русланы – она в полный рост со всеми своими выдающимися женскими прелестями – Феликс установил у дворцового крыльца на очередную годовщину их свадьбы. Стоимость шедевра позволила бы культовому скульптору современности опошлить еще три Москвы. Когда с золотой бабы сняли белоснежное покрывало, я подумал, что одной левой ягодицы было бы достаточно, чтобы покончить с лесными пожарами в нашем регионе. Едкий дым мешал гостям наслаждаться «Явлением Золотой Русланы», но уйти в дом никто не смел, опасаясь гнева хозяина. Муж, опьяненный коньяком, свалившимися на голову деньгами и властью над собравшимися холуями, впал в патриотизм:
- Это не какая-нибудь модель с силиконовыми сиськами! Это – настоящая русская красавица! Вот такие женщины у нас в России! Вы знаете, как я люблю жену! Теперь вы это видите! Она для меня - и есть Россия! Великая и любимая!
Я помнил его еще белесым безликим мужчинкой, который пугался звука собственного голоса. Однако, со временем имиджмейкерам и лизоблюдам все-таки удалось убедить его в собственной исключительности, харизматичности и незаменимости. Наверное, очень старались.
Мне - единственному приглашенному не в качестве раба, а просто соседа по даче, не обязательно было купаться в этом патриотическом фонтане. В ожидании кулинарных шедевров от специально выписанного из Италии повара, остывающих с каждым лозунгом мужа Русланы, я прогуливался вдоль строя пальм в кадках, разглядывал гостей. Поражало разнообразие визуальных выражений рабской преданности. Чести оказаться на празднике было удостоено человек тридцать, и никто из них не повторялся. Слушая хозяина, сухонький дедушка с бликующей лысинкой держал над головой мобильный телефон с включенной видеокамерой, направленной на спикера; крепкий мужик в костюме от «Бриони» посадил на плечо девочку лет пяти, чтобы ей было лучше видно Феликса; дама постбальзаковского возраста, переливающаяся с ног до головы блестками, изображая заинтересованность на грани отрешенности, будто случайно поливала красным вином полупрозрачное платье анорексичной девушки, сгибающейся под тяжестью украшений, а та не смела возмутиться, потому что была не менее увлечена речью. Всех этих людей объединял один общий порыв: по мере выкрикивания лозунгов, они синхронно делали один маленький шажок к Золотой бабе, возле которой ораторствовал Феликс, будто каждая новая фраза сопровождалась магнитным импульсом. Круг сжимался. Чувствовалось, что стая вот-вот бросится на вожака и залижет насмерть. Вожак не унимался:
- Не плачь, родная моя, я понимаю, что это слишком неожиданно. Только мне ничего для тебя не жалко. Все слышали? Жена и Родина – всё, что у меня есть! Два коротки-и-и-и-их, один диннны-ы-ы-ы-й! Ура! Ура! Ура-а-а-а-а-а-а-а!!!
Гости побросали бокалы в траву, освобождая руки для аплодисментов. Руслана, захлебываясь слезами, убежала в дом.
ххх
Мы стали ходить друг к другу в гости. Для меня это были болезненно мучительные вечера. Приходилось выслушивать жалобы и выдумывать истории, чтобы как-то ее развлечь. Чаепития быстро сменились пьянками. Говорить было не о чем, а признаться в этом было страшно. Еще страшнее было то, что кроме Русланы, у меня никого не было. Пустота никогда не притягивает людей.
Каждое лето в середине июля случался перерыв в нашем общении, которого я ждал с весны. Приезжали стилисты, визажисты, массажисты – готовили Руслану к встрече с мужем. То есть, к продлению доверенности. Официально мероприятие называлось «годовщина свадьбы». Съезжались гости, устраивался фейерверк. Для Русланы это было возможностью выторговать ту или иную поблажку к тюремному режиму. В один из визитов Феликса она и настояла, чтобы меня тоже пригласили на торжество, как друга и соседа, иначе доверенность подписана не будет. Ей это вышло боком. Меня-то пригласили, но на руке появился браслет, бьющий током при пересечении линии участка. С тех пор, чтобы пригласить меня в гости, Руслане приходилось делиться с охранниками кальвадосом.
После каждой «годовщины» Руслана хвасталась синяком под глазом или разбитой губой.
- Гаденыш ничтожный! Если он думает, что через год получит доверенность – жестоко ошибается!
Весной она обычно стоила наполеоновские планы, как поквитаться с мужем. А ближе к июлю удивляла меня покорностью:
- Если не он, то кто? Если бы я могла его кем-то заменить. Так никого же нет. Нет у него конкурентов. Кто, если не он?
Я не хотел спорить. Не мое дело. Всё равно ничего изменить я не мог. Культы кухонных тиранов, как я помнил из курса истории, рушились исключительно по объективным причинам. Оставалось дождаться, когда вселенная выстроит
