Две чашки кофе

Самое обычное утро самого обычного дня. Так какого, я вас спрашиваю, чёрта?! В темноте долго не могу нащупать будильник, который мерзко пищит, вытаскивая меня из уютного гнёздышка, отрывая от милой сердцу подушки - настоящей пуховой, не того жалкого уродца, синтетический наполнитель которого собирается бесформенными некрасивыми комками после двух недель начала эксплуатации ( гадость какая); из- под тёпленького пушистенького одеяла! Лихорадочно шарю по столу. Будильник неожиданно подворачивается под руку и летит на пол. Крышка отлетает и алкидный элемент питания марки АА мощностью полтора вольта закатывается далеко под диван. Ну, что на это скажешь, бегает что ли мой будильничек ночью по столу? Ведь ставлю всегда в одно и то же место. Мистика!
Лезу под диван. Нет, не могу достать, хоть ты что! Увеличиваю амплитуду движений рук. Нашла. Вид сзади, наверное, обалденный.
Бреду на кухню ставлю на огонь воду. Кофе хочу. Хочу кофе. Мои кот и кошка выгибают спины и подворачивают мне свои хвостатые задницы - серую и рыжую. Это у них выражение особой почтительности. А вообще, лопать хотят. Они это всё время хотят! В верхнем ящике шкафчика лежит пачка их любимых коричневых какулек. Дам, что мне жалко... наркоманы несчастные! Они ведь не понимают, что производители этой гадости добавляют туда специальные добавки, сводящие бедных голодных кошаков с остатков их, и так не Бог весть какого, разума...
Засыпаю кофе в горячую воду, бреду в прихожую. Зеркало вообще объявило меня своим личным врагом. Ноу коммент! Как говорят эскимосы. Ну, и ладно! Я его тоже ненавижу лютой ненавистью. У "массажки" с противным треском отламывается ручка и остаётся в моей руке. Чёрт! Чёр-р-рт! Основная часть, круглая тяжёлая штуковина, повисев секунды две в моей рыжей, спутанной во время сна, гриве, с оглушительным грохотом падает на пол в прихожей. Слышу, как младший сын в комнате садится в постели и очумело спрашивает:
- Чё-чё-чё случилось?
- Ничего не случилось, спи! - буркаю я, в сердцах запинывая сволочную калеку под стул и заглядываю в комнату.
Сын, ничего не понимая со сна, смотрит на меня. Вид его всклокоченной головы одновременно и раздражает меня и смешит.
- Спи, ещё рано. Буду уходить, разбужу.
Он вкусно потягивается, зевает, почёсывается и укладывается на другой бок, подоткнув под щёку одеяло. На веснушчато-прыщеватой физиономии выражение крайней степени блаженства.
С кухни доносится противное шипение – сбежал кофе. Или сбежало? Говорят, сейчас милостиво разрешили коверкать великий и могучий. Впрочем, коверкали во все времена и без высочайшего на то позволения. Бросаюсь по коридору, заворачиваю за угол и наступаю на беспечно разложенный по кухне серый Буськин хвост. Раздаётся звук, напоминающий взвизг поросёнка, на которого с пятого этажа уронили, например, пианино. Буська бросается в одну сторону, Рыжий, от греха подальше, в другую. Фраза, которая самопроизвольно вырывается из меня наружу, заставляет сына снова сесть в постели, и на этот раз уже более осмысленно осведомиться:
- Мама, ты что-то сказала?
Сцепив зубы, я выключаю газ, но поздно – тёмно-коричневая жижа, сползла отвратительными языками с турки и заляпала белоснежную девственность плиты.
- Ничего не сказала, это тебе приснилось!
Кошка выглядывает на меня из-под стола, явно ожидая компенсации за причинённый ущерб. Размечталась! Хватаю тряпку, чтобы вытереть плиту. Буська издаёт тоненький короткий взмяв и глубже задвигается под стол, пытаясь избежать возмездия. В дальнем углу, моя нога в тапочке ей явно не экзекутор. До выхода из дома осталось минут семь. В чём я провинилась, Господи!
Поспешно умываюсь. С помощью косметического карандаша обозначаю на лице основные черты (сойдёт и полуфабрикат, доводку выполню на работе!), натягиваю джинсы. М-да! С понедельника точно начинаю новую жизнь. Никакого пива и кальмариков! Обжигаясь, выпиваю кофе, ставлю чашку на стол (приду с работы, вымою!), разворачиваюсь, неизвестно чем (впрочем, догадываюсь!) цепляю чашку, она падает на пол. Конечно – вдребезги! А вы как думали? Мыть уже не надо - хоть один позитивный момент... Хватаю веник и заметаю осколки под кухонный стол. Накидываю куртку. Так! Где шарф? Ну, почему у нас в прихожей, как в бермудском треугольнике вещи имеют обыкновение неожиданно пропадать?! Позже, когда они не столь необходимы и желанны, вещи иногда всё же возвращаются. Но им же уже не так рады!
А, чёрт с ним! Не замёрзну. Застегнусь повыше. Хватаю сумку, перчатки и выбегаю из дому. Где-то под мышкой что-то давит, жмёт, но поправить времени нет.
Стоп! Сына не разбудила. Звоню с мобильного. Трубку долго не берут, затем недовольный сонный голос сына лаконично спрашивает:
- Кто?
Ответ менее лаконичен, зато традиционен:
- Мама в пальто! Вернее в куртке. Вставай! Я тебя забыла разбудить.
- А чирик?!
- А по заднице?
- Ну, чё, мам!
- Ничего. Мусор вчера не вынес. Штраф.
Что бы не слушать рассуждения по поводу перегибов в процессе воспитания, жму "отбой" и бегу на автобусную остановку. Пешком сегодня не успеваю. По дороге меня останавливает маленькая девочка:
- Тётенька, тётенька, за Вами что-то по земле волочится!
Ну, шарф, конечно! Тьфу, пропасть! Нашёлся. Торчит из-под куртки. Наверное, в рукаве мирно дремал. То-то у меня подмышку теснило...
- Спасибо, девочка!
Слава Богу, маршрутки ходят буквально друг за другом! Согнувшись в четыре погибели, ныряю в жёлтенькую и, как всегда, жёлтенькая меня обыгрывает – трескаюсь головой о чёрную металлическую хреновину над входом, милосердно обитую чем-то под кожу - «дерьмантином», как говорят в народе. На штуковине какой-то шутник скотчем приклеил узкую полоску бумаги, на которой написано: «место для удара головой». Народ в маршрутке отводит в глаза, но довольные физиономии никуда не денешь - приятно, когда ближний «огребает», на душе благостно становится, празднично даже как-то!
Сажусь к окну, ловко огибая фигурой поручень в виде буквы «Г». Водитель трогается с места так, что у всех сидящих спины сначала прижимаются к спинкам сидений, в потом всех резко кидает вперёд. О, какие слова и пожелания рвутся из недр каждой души, но пассажиры каменно молчат – пёс его знает, ещё всю дорогу будет так «трогать», все эти души и вытрясет. Ладно, чего уж там! Едем.
Водитель включает рацию. Я стискиваю зубы. Началось!
- Тридцать четвёртый, тридцать четвёртый! Андрюха, что банан в ухе? (ржание) - у поликлиники старушенцию чего оставил?
- Мне её чего, на колени к себе посадить? С конечной всех забрал?
- А то. Да их и было – полтора рыла! (ржание).
Стискиваю зубы крепче.
- Ваня, двадцать третий, время скажи - мобильник сдох!
- Семь часов сорок две минуты двадцать секунд, двадцать одна секунда, двадцать две, двадцать три, двадцать четыре…
Я сейчас зарычу! Я сейчас забрызгаю кровью водителя весь салон, а рацию растопчу в порошок, в космическую пыль! Господи, дай мне силы! Вернее - не дай!..
-… Пятьдесят семь, пятьдесят восемь, пятьдесят девять… Сорок три минуты…
Всё! Я больше не могу. Держите меня трое!
- Двадцать третий, двадцать третий! Лёша, если не заткнёшься, оштрафую. Достал, шутник хренов! Сколько раз повторять, не засирайте эфир! - женский визгливый голос предотвратил кровавую развязку. Облегчённо перевожу дух и оглядываюсь по сторонам. Лица пассажиров угрюмы и сонны. Ага! Не только меня жизнерадостный «двадцать третий» достал.
Конечная. Вываливаемся из маршрутки, бежим к проходной. Без трёх минут восемь. Фу! Успели.
Виктор Петрович, мой босс, услышав мою торопливую рысь по коридору, выглядывает из своего кабинета, подслеповато щурит глаза и просит:
- Дыханье восстановишь, зайди!
Он хороший мужик. Мы с ним дружим.
Забегая в кабинет, киваю девчонкам, не замечая их весёлых переглядываний. Сметая на бегу стулья, проношусь к своему столу, швыряю на окно сумку, скидываю куртку, мимоходом бросаю на себя взгляд в круглое зеркало, ещё раз даю себе обещание начать новую жизнь и спешу на «ковёр», к начальству.
- Здравствуйте, Виктор Петрович!
- Здравствуй, здравствуй! Я тебе планы на ноябрь вчера отдавал. Отдавал? – Виктор Петрович выжидательно, с надеждой смотрит на меня.
- Нет, не отдавали.
- Отдавал, отдавал! Ты в шестом часу заходила, мы ещё по акту разграничения разговаривали. Ну, по договору со службой заказчика. Помнишь?
- По акту разговаривали, план мне не отдавали. Он у Вас на столе лежит.
Босс начинает раздражённо перебирать бумаги на своём столе и бурчать:
- Да нету ничего у меня! Я его тебе подписал и отдал. На кой он мне сдался!
- У Вас он, - я беспечно поправляю воротник блузки, разглядываю слегка облупленный маникюр.
- Ну и где, где?! – горячится Виктор Петрович.
Я едва сдерживаю смех. Страшно хочется ответить начальнику в рифму.
- Развеселилась! Говорю, отдавал! – выходит из себя босс.
Я делаю два шага в сторону, искомый документ прикрывает две чашки с нетронутым холодным кофе на журнальном столике. Я снимаю его и подаю в руки слегка порозовевшему Виктору Петровичу. Интересно, чем вызвано эта розовощёкость? Тем, что его уличили в забывчивости, непочтении к документации вообще или осознанием, что я отлично всё поняла, а две кофейные чашки - результат вчерашнего позднего визита некоей приятной худощавой дамы, которая наносит эти визиты с удивительным постоянством в течение последних двух лет нашему вечно взъерошенному, пожилому, совсем не привлекательному начальнику. И все это знают. И Виктор Петрович знает, что все знают, но каждый раз делает вид, что чист перед своей бегемотоподобной и желчной супругой Нелли Павловной, аки ангел небесный.
Пряча глаза, босс суетливо подписывает последнюю страницу, пихает мне злополучную бумажку в руки и машет на меня:
- Иди! Иди, работай! Опаздываешь вечно. Что за привычка!
Я закрываю за собой дверь. Плохое настроение почему-то испаряется. Улетучивается куда-то вверх, как тоненькая ароматная струйка дыма от белоснежной кофейной фарфоровой чашки. Я возвращаюсь в кабинет и с наслаждением плюхаюсь в кресло. Вытягиваю ноги под столом. Всё. Работаем.
Весело спрашиваю:
- Девчонки, по кофейку?..

10.2009 г.