Из романа «Россия, раз, Россия, два, Россия, три!..»
Облое чудище власти пожрёт нас, лаяй - не лаяй
Эпос
***
Жизнь солдата стоит столько, сколько стоит его смерть, или Владивосток – Порт-Артур и обратно
(Дальневосточные хроники)
Сентябрь во Владивостоке - благодать. Сентябрь 45-го не подвёл.
На Корабельной набережной духовой оркестр дудел: «По долинам и по взгорьям», «Марш весёлых ребят», «Амурские волны».
Мичманок на скамье ждал печальной мелодии: «Не к делу музыка. Вот заиграют «На сопках Манчжурии», тогда и застрелюсь».
Парню грозил трибунал.
…Советский, вполне сталинский мальчик, адмиральский сын Андрей Мальцов рос, дыша в такт мировой войне. Но не успевал он вступить в великую битву. Подделав документы, проскочил в военное училище, но явно запаздывал на фронт. Ещё раз пошёл на обман, вписав себя в приказ. И первый бой состоялся.
Как в кинохронике, которой парень насмотрелся через край, к неведомому и враждебному берегу подошли суда с десантом. Младшего лейтенанта царапнула пуля. Атаку прервала депеша, из которой Мальцов узнал, что брал окраину Рённе - главного города датского острова Борнхольм.
«Сегодня меня могли убить», - начертал парень на конверте письма из дома. И поставил дату.
Было по западному летоисчислению 9 мая 1945 года. Пуля, коснувшаяся Мальцова, прилетела из-за пределов войны. Её на сутки продлили на Западном фронте ради младшего лейтенанта, но как-то неубедительно продлили. Офицер ринулся к Тихому океану, чтобы отыграться на Японии. И он показал бы самураям, если б не «Манхэттенский проект».
Но Андрей Мальцов успел-таки 28 августа 45-го года взять «господствующую высоту» в Порт-Артуре.
На все сопки вновь обретённого державой города резво карабкались с флагами. Однако любую победу делят сразу. Капитану Кромову хотелось, чтобы первой стала армия. Соперников-моряков вёл спортивный младший лейтенант. Он выбрал склон круче, но прямее тропками и обходил армейских. В воздухе висела пальба, салютовали. «Отсалютовал» с фронтовой подлянкой и Кромов. Его пули взрыли землю перед ногами бравого офицера. Тот выхватил пистолет и выпустил в никуда обойму, прежде чем понял, что остановил его армейский капитан. Темп был сбит, армия и флот пришли ноздря в ноздрю, вколотив в землю два древка. В газетные фотографии и кинохронику, конечно, попали не эта сопка, другие моряк и пехотинец.
Кромов задержался на вершине, любовался русской твердыней на Дальнем Востоке, которую некогда оборонял с карандашом в руках его дед.
«Я стал бы великим баталистом, если не Василий Верещагин, - сетовал Платон Кромов. - Дело не в таланте. Тот всегда и всюду поспевал прежде меня». Помедлив, незадачливый художник, искренне скорбя, добавлял: «Даже погиб мастер красиво».
«Похоже, что он побывал и на этой горушке», - вспомнил Иван зарисовки деда-Платона.
Обернувшись, Кромов увидел, как мальчишка-офицерик приставил к виску пистолет. Ветеран усмехнулся. По фронтовой привычке он считал выстрелы, обойму юноша опростал.
- Мичман, запомни, на войне, что смех, что смерть - почти равноценно, - настигли парня слава ветерана. - Отставить самострел.
Флотский подошёл к обидчику, взял под козырёк: «Младший лейтенант морской пехоты Мальцов, ударение на «о». Офицер, которого вы лишили звания Героя».
Расхохотались оба.
Так сошлись они на далёкой земле. Мичманов на флоте в те годы не водилось, а на настоящего офицера парень не тянул. Вот и повелось Мичманок.
…В победах Мичманка было вторжение в Данию и атака пустой сопки на Ляодуне. Жар-птицу войны он ухватил за хвост, но в руках осталось невзрачное пёрышко. И ещё была дружба с Кромовым, великим воином, как понял Мичманок. А вот сейчас - трибунал. Вскрылись махинации с документами.
А свежий майор Красной армии Иван Кромов гадал: где бы, да с кем бы крепко выпить. Настроение было отменное. Редко кому выпадает такое славное расположение духа.
Официально Кромов был уже мёртв - пал в бою и похоронен на сопках этой самой Манчжурии. Погиб в идиотской атаке, когда офицеров разведки бросили на единственный дот, стоявший посередь ненужного никому поля. Но на картах это был вражеский рубеж. Оборону японцы построить не успели, но диспозицию в штабе сочинили. Из-за неё Кромов числится в списках полёгших на Верблюжьей ноге, как красиво называют это место монголы. Конечно, таких людей, как Кромов, не убивают. Но все поверили, поскольку погиб он глупо. Если бы красиво и геройски, то, конечно, сомневались. Но по-дурацки погибнуть, с кем не бывает.
А своей смерти Кромов узнал, прибыв из Порт-Артура. Впрочем, по его душу была и вторая бумага. О новом звании. И свежее датой.
«Глядишь, вдогонку и Героя посмертно дадут», - искренне завидовали боевые товарищи.
«Жизнь солдата стоит столько, сколько стоит его смерть», - усмехнулся Кромов.
Иван спрятался от страны в армии, от армии - на войне, а ныне впереди - лишь лёгкая пустота. Есть, конечно, воспоминания - дикие, кровавые и опасные. Да, у кого их нет.
…«Я не умру, просто упаду, как падает стойкий оловянный солдатик», - мнил Мичманок. Полез, было за пистолетом, но, узрев Кромова, смекнул, что неприлично второй раз «стреляться» на глазах у фронтового друга. И патроны израсходованы, а новый боезапас так просто уже не выдают.
Офицеры обнялись, глотнули из фляжки, но своя тоска-радость каждому была пока ближе и дороже.
Иван, сообразив, что с парнем, что-то не так, достал из кармана хронометр, показал надпись: «Боевому другу Мальцову. В последний день Второй мировой войны. Капитан Кромов».
Даже апостроф над фамилией Мичманка стоял.
На ответном подарке Мичманка было начертано: «Порт-Артур. Младший лейтенант Мальцов - капитану Кромову».
Часами они загадали обменяться на сопке раздора и мира, но с надписями. Это был обет, что встретятся и помогут друг другу в трудную минуту. Она пробила.
«Этот дурашливый моряк прекрасная компания, для моего воскрешения», - подумал Кромов.
«Разжалуют, конечно, но снесу и выдюжу», - решил Мичманок.
К вечеру хмельные офицеры поднялись, на ту самую сопку, где встретились врагами, стреляли друг в друга, стали друзьями.
- Здорово мы с тобой, Андрей, загуляли, пили в Порт-Артуре, а трезвеем во Владивостоке, - изумился Кромов.
- У меня такое ощущение, что я месяц брожу по этим окаянным сопкам, ищу, на которой из них застрелиться, - рассмеялся Мичманок. - Шли мы долго, - строил логику. - Ты вышел из Порт-Артура капитаном, а сюда добрался уже майором. А я был младшим лейтенантом, а сейчас рядовой матрос, только погоны ещё не сорвали.
- Порт-Артур - город русской ратной славы, второй Севастополь, зачем мы оттуда ушли, - расстроился Кромов.
- Владивосток - город моей мечты, - впал в лирику моряк. - Он не слабее Севастополя, где я каждое лето отдыхал. Те же античные названия. Хотели отвоевать проливы, вернуть себе Константинополь, а построили Владивосток, - закруглил мысль Мичманок.
- На этих берегах Грецию не возродишь, - хмыкнул Кромов.
Загрохотал салют победы над Японией. Офицеры смотрели на вспышки, прикладываясь по очереди к бутылке.
- Хорошо, что мы не пошли по бабам, - рассуждал Мичманок. - Когда ещё на сопку над Порт-Артуром удостоишься вскарабкаться. А бабы есть всегда. Особенно во Владивостоке. Не зря сказано, что Далик - город нашенский.
- Что он несёт, - насторожился Кромов. - Причём тут Далик. Не дай бог, в Далике, оказаться, гиблом месте для всякого офицера.
Мичманок забыл, что Владивосток ласково зовут «Владиком», а не «Даликом». Пророческой оказалась пьяная оговорка.
Утром Кромов обнаружил, что спал, прислонившись к белокаменному обелиску. Читалось слово «Святаго» и проступала сквозь патину времени дата.
Мичманок приютился у лежавшего плашмя каменного креста, когда-то венчавшего обелиск. Оглядев пейзаж после пьянки, разобрал цифру «1860».
- Причастились историей. Судьба груба, но мы ее достойны, так напишут на этом камне, - вполне разумно заключил парень, кивнув на огромный валун.
У обоих волнообразно восстанавливалось сознание, то, отдаляясь от реальности, то, схватывая ее.
- Где мы водку покупали, - вяло спросил Кромов.
- В кабаке, то есть, в ресторане.
- А ресторан, где был?
- В квартале.
«Кварталом» в городе звали дома, которыми завершалась улица, упирающаяся в распадок с речушкой. Здесь торговали чем угодно и когда угодно: от чая до опиума, от водки до женщин, от жареной собачины до оружия.
- Никогда не пей трофейную водку, Мичманок, - орал Кромов, клянясь сжечь этот квартал, вместе с «корейцами и китайцами».
- Трофейная водка невиноватая. Я в Дании пивал трофейную. Мы влили в себя что-то серьёзное. Они, говорят, самогонный спирт на змеях настаивают, на лимоннике, на женьшенях всяких.
Из вод Тихого океана вставало Солнце. Над Владивостоком алели облака, пропитанные кровью мировой войны. Суетились тучки - розовеющие посланцы войн грядущих.
Ласковое солнце сентября растопило души боевых офицеров. Они сидели на валуне и курили на двоих последнюю папиросу.
- Работать мы никогда не научимся, - распорядился Кромов. - Будем воевать. Войну-то нам по-сердцу придумают. Не бывает России без них. На свете много разных народов. Пока их всех перевоюешь…
- Подыщут нам подходящую войну, - уверенно согласился Мичманок. - Непременно найдут.
***
