История любви. Гл.14. Террор и добродетель

Глава 14

ТЕРРОР И ДОБРОДЕТЕЛЬ

По новому, принятому теперь, республиканскому календарю был уже месяц фример II-го года республики, единой и неделимой. В прежней жизни это означало ноябрь 1793-го года. Впрочем, фример - месяц заморозков, вполне соответствовал своему новому названию. На каменной мостовой уже была изморозь, а на небольших лужицах блестели хрупкие льдинки. Сегодня было как-то особенно холодно, может быть потому, что дул сильный пронзительный ветер.
Камилл Демулен зябко поёжился, поднял воротник плаща и засунул руки в карманы. Он возвращался домой с очередного заседания Конвента, и мысли его были совсем не радостными. Сильно задумавшись, он сам не заметил, как свернул на площадь Революции.
За последние месяцы она стала одной из самых оживленных мест в Париже. Место публичной казни. Гильотина, почти не применявшаяся в дни правления жирондистов - Бриссо и Ролана, работала теперь на полную катушку. Осуждённых, со связанными за спиной руками в специальных тележках, отвозили на смерть уже целыми партиями. "Связками" - как окрестили их "вязальщицы". Эти старухи в красных республиканских колпаках, которые со своим неизменным вязанием всегда устраивались в первых рядах перед бритвой равенства, чтобы не пропустить интересное зрелище.
Камилл посмотрел на часы. Без десяти шесть. Сегодняшняя казнь уже закончилась, площадь была почти пуста. Сейчас с неё расходились последние остатки зевак.

- О, сам гражданин Демулен! Добрый вечер! - узнал Камилла какой-то санкюлот в красном колпаке, радостно кивнув ему.
- Добрый, - кивнул ему Камилл.

Подняв воротник выше, он быстрым шагом пошёл вперёд. Сильный порыв холодного ветра ударил в лицо. С неба посыпалась колкая снежная крупа.
Первый снег в этом году. Камилл поднял голову вверх и посмотрел на белое небо, тяжело вздыхающее над площадью. На какой-то миг ему показалось, что оно нависло совсем низко. Вот-вот, сейчас опустится и поглотит всё,  накрывая собой серые булыжники мостовой, тёмные силуэты отдельных людей и её, Луизетту или бритву равенства, стоящую в центре.
Камилл прошёл мимо гильотины, бросив быстрый взгляд на острый треугольный нож, который один из помощников палача сейчас затягивал чёрной тканью.
До завтрашнего дня.
- Пошла отсюда! - спрыгнув с эшафота вниз, он пинком ноги отогнал вертящуюся внизу тощую собаку, которая жадно слизывала с земли свежую кровь.
Собака заскулила и отскочила назад.
Две других  стояли чуть поодаль, помахивая хвостами и явно ожидая, когда люди уйдут.

Тела казнённых оттаскивали на стоявшую рядом телегу. Всех их ожидала одна участь - на одном из кладбищ они будут брошены в общую яму и засыпаны гашеной известью. Отдельных могил "врагам республики" не полагалось.

Снег пошёл ещё сильнее. Демулен на мгновение остановился и зачем-то обернулся. Помощники палача несли на телегу последний труп - обезглавленной женщины.
Судя по изящным кистям рук, которые бросились в глаза Демулену, это была аристократка.

- Ну, всё там? - грубо крикнул один из помощников, накрывая свой страшный груз куском грубой ткани.
- Да вроде всё! - откликнулся другой.
- Тогда поехали!

***

"Террор и добродетель" - вспомнил Камилл одно из выражений, которые последнее время так любил употреблять Робеспьер и горько усмехнулся. -
"Террор - да, вот он, пожалуйста, смотрите и любуйтесь, граждане и гражданки "свободной" республики. А добродетель... в чём она? И как вообще можно совмещать эти два понятия?"

Впрочем, для Максимилиана Робеспьера, как оказалось, не было ничего невозможного.
- Террор - это срочная и непреклонная справедливость, а следовательно, его применение - проявление добродетели, - так он говорил на своём выступлении в Конвенте. И в этом, казалось бы, абсурдном заявлении, была холодная, железная, беспощадная, как нож гильотины и только ему одному понятная логика.
Впрочем, не только ему одному.
- Мы должны поставить террор на повестку дня! - произнёс в Конвенте Луи-Антуан Сен-Жюст, этот красивый двадцатишестилетний мальчик, ставший ближайшим соратником Робеспьера за  последние полгода. И Конвент встретил это предложение аплодисментами.
Не аплодировали всего лишь несколько человек, которых можно было пересчитать по пальцам. В их числе был и Камилл Демулен.

А последние месяцы Демулен часто думал о том - как же получилось, что Максимилиан Робеспьер, тот самый Робеспьер, которого он знал ещё с детских лет, со времён учёбы в коледже Луи Ле Гран, Робеспьер... который ещё в Учредительном собрании в 1789-ом году выступал против смертной казни и говорил, что "нет ничего превыше законности"... как получилось, что сейчас этот же самый человек устраивал в стране такое? И чем это можно было объяснить?

Под ножом гильотины упала уже и голова короля Людовика XVI, и менее знатные головы самых простых людей, и головы двадцати двух депутатов-жирондистов, в числе которых был и Жак Бриссо, прежний оппонент Камилла Демулена. Но почему же он совсем не испытал радости в тот день, когда в Конвенте, уже в конце заседания, объявили, что трибунал приговорил Бриссо и остальных жирондистов к смерти?
Депутаты громко зааплодировали. Робеспьер удовлетворённо кивнул, сверкнув своим неизменным пенсне. А Демулен, встав со своего места, быстрым шагом вышел из зала...

Через минуту заседание закончилось и к нему, стоявшему в коридоре у окна, подошёл Робеспьер.
Демулен отвернулся, но Робеспьер успел увидеть слёзы на его глазах.
- В чём дело, Камилл? - спросил он, - не ты ли сам осуждал Бриссо? Достаточно вспомнить твой памфлет, который внёс в дело падения жирондистов немалую лепту. За это мы тебе благодарны, но сейчас твоё поведение меня удивляет.
Сзади к Робеспьеру подошёл Сен-Жюст. Его темные глаза скользнули по Демулену, он слегка нахмурил брови.

- Я знаю, - сказал Камилл, - и не отказываюсь от своих прежних слов в адрес Бриссо, но...
- Что "но"? - перебил его Робеспьер, - Камилл, порой, ты ведёшь себя, как незрелый мальчик или как барышня. Бриссо получил то, чего он заслужил.
Враг республики должен быть наказан со всей строгостью революционного времени.
- Да-да, конечно, - Демулен вытер рукой глаза и, отвернувшись, вскинув голову, быстро пошёл прочь.

Робеспьер скрестив на груди руки, смотрел ему вслед.  По красивому непроницаемому лицу Сен-Жюста пробежала тень презрения.
- Истеричка Демулен, - проговорил он, - сначала пишет яростные статьи, а потом льёт слёзы по тем, кого он ещё вчера осуждал.
- Камилл бывает непоследователен, - ответил Робеспьер, - но он хороший республиканец. По крайней мере, я хочу верить в это.
- Ладно, - небрежно пожал плечами Сен-Жюст, - время покажет.

/Продолжение следует/