Мёртвая почта

прадеды мои писали с Великой Отечественной. А моё тебе с фронтов Третьей Мировой. Устраивайся поудобнее, я расскажу тебе, как  ревёт в небе мой «русс-фанер» - ракетоплан «Василиск», и как от его мертвящего (хисатс!) дыхания, небо кипит, словно ртуть в адском градуснике! Как падает вниз сбитый мною хвалёный арабский «Сирруш» разваливаясь на три свои составные части, и дымный шлейф его выводит в небе напоследок мне проклятие:  «Аузубилляхиминашшайтани!», а радуга от разрывов висит над городом, как мост Ал-Сират, и вот уже по нему пошли, оскальзываясь в геенну и джаханнам, первые обугленные тени сожжённых марабутов и чучас…
А внизу, подо мной – целая секунда Ада! Это чистит теперь  н а в с е г д а нашу землю – выжигалка «Буратино», а ракетная система «Гармонь Сталина» рвёт, растягивает пространство, решительно и открыто поёт русскую духовную песнь о всепоглощающей любви к человекам и загадочной, всепостигающей нашей душе – наигрывая своими каскадными залпами попеременно: «Славянский марш», «Сербскую фантазию», а то и «Петрушку» - и эта честная русская победная музыка  освобождает неблагоразумную гневную плоть восставших ракшасов ото лжи и греха, а все их «летающие колесницы» просто стекают с неба жидкой магмой к той середине мира, где всё сходится! Шурави вернулись! Наш Император снова собирает Русскую Империю и мы, его солдаты, верим  в правду "окопного капитана", давно сказавшего, что "лучше гибели невесты не найти!". Ждёшь ли Ты меня девочка - недотрога?! Мне сверху видно всё, ты так и знай! Но вот прозвучала козырная фраза:  «Полковник Нюк укололся!», - и в небе появился африканский ракетоносец «Газурмах» и воздух тотчас загудел от  криков – «Джеронимо»! Это пошёл вниз десант янки. Америкосы, наконец-то поняли, с кем делить мир пополам. А высоко - высоко в колоземице, - парит боевой космический крейсер «Улликум» и после нас он накормит оставшихся, недобитых кракенов десертом из плодов дерева Заккум, что растёт в ихнем адском саду! Ну, на этом круглю. До встречи, Твой киберкровник,  вирус сербской мести - «Руски Хрт».

    Он долго, прежде чем бросить в огонь – держал в руке этот серебристый листок. И думал, что зря тогда Отец остановил в Берлине победоносную русскую лаву.

   Последнее письмо в его руках  было сильно помятым. В графе от кого – наискосок было: Рящинский детский дом, от Саши Живцова. В графе - кому, - написано лишь одно слово печатными буквами: ПАПЕ. Он напоролся на это слово, как на гвоздь, торчащий из доски и спешно надорвав конверт, вынул и прочёл исписанный детским почерком тетрадный листок. - «Здравствуй, Пап! Как у тебя дела? У меня всё хорошо. Знаешь, Пап, ко мне приезжала мама, всё хорошо. У нас в приюте все живут по группам: мальчишки, девчонки и малыши. Там мы ходим в школу. Знаешь, Пап, мне тут скучно без тебя. А мама приезжала ко мне всего один раз. Знаешь, Пап, мне снилось три сна. В первом - мы: ты, мама и я - вместе делали пельмени. Во втором, как будто ты зарезал маму, и я тебе говорю: Пап, зачем ты зарезал маму, а ты говоришь, да пускай, и мы с тобой ушли, и всё. А третий сон снился, будто тебя выпустили из тюрьмы,  а потом к нам в приют приходят два милиционера, и я так, спрашиваю, а что моего папу выпустили, а они такие, говорят, да, только тише. Ну, вот и все мои сны. Знаешь, Пап, мне мама сказала, что ты от меня отказался. Я всё равно тебя люблю, только вспоминай меня, и всё будет хорошо. Только не переживай, Пап. Ты не расстраивайся, и всё будет хорошо.  Ну, давай, пока, пиши мне и не забывай про меня».

    Он бросил письмо в жерло топки и неожиданно состав резко дёрнуло; эшелон потянулся, расходясь, и тут, в тамбурную дверь отчаянно, с криком, застучали.
    Крик был надрывный, оглушающий:
    - Парняга! Служивый! Пусти в теплоту! Зусман долбит! Обмороженный я!
    За дверью кто-то скрёбся, бился о неё телом.
    Он молча, сжимая в кармане стальной трёхгранный ключ "выдру" подошёл к двери тамбура и остановился.
    За дверью кто-то загнанно дышал.
    "На тебя, наша последняя надежда, Пронозин, - услышал он голос товарища Гогонова, - вот, они, те, про кого я говорил, помнишь? Рвутся с изнанки... Держись стойко! Не дрожи!", - "Это я от холода, Фёдор Яклич", - вслух сказал он и прижался к стеклу, силясь рассмотреть враждебную темноту за дверью.
    Тот, снаружи, услышал его голос.
    - Старшой! Живой я! Впусти! У меня пиздюк в детдоме. К нему бегу!
    Эшелон набрал ход, и крик за дверью оборвался воем:
    - А-аа! Бесявая нелюдь! Падаю! Ну, пусти же! А-аа!..
    Смачно чавкнувший набрызг крови на стекло заставил его резко отшатнуться от двери, но наступившая затем тишина, лишённая чужого дыхания - укрепила его, и он, вытерев влажные руки о штаны, пошёл туда, где, в удалении, выкипал чайник.  

                                                                  2

                                                                                                                                                                                   
Привокзальный милиционер железнодорожной станции Канаевка Пензенской области - сержант Трухмаев пил горячий чай и смотрел в окно залитое дождевой водой. За окном  мелькали темно-зелёные вагоны притормаживавшей электрички, обычно здесь никогда не останавливавшейся, и почему-то надсадно-раздражающе  выл её гудок.

Минут через пять в дверь дежурки забарабанили:
- Сержант! На переезде машину замяло электровозом! Заглохла, встала на путях, а тут…
Трухмаев, выбегая, сбил дверью с ног тщедушного мужичка и быстро рванул к переезду.
- Да там водила наглушняк! Не торопись! – обиженно закричал ему вслед мужичок.

 У покореженного москвича толпился народ – расступившийся при виде сержанта. Стекла машины побились и голова водителя вся в крови, свесилась из бокового окна.
- Доктора бы надо, - растерянно сказала из толпы женщина.
Трухмаев сердито сопя дёргал ручку двери. Дверь неохотно поддалась. Водитель вывалился под ноги сержанта.
- Я доктор, - сказал подошедший мужчина, - правда, психиатр.
Сержант показал ему взглядом на продавленную грудную клетку водителя и начал шарить по карманам мёртвеца, ища документы.
- Доктор не нужен, - сквозь зубы произнёс он, окровавленными руками раскрывая паспорт погибшего.
- Георгий Пронозин, из Москвы, интересно, какого его сюда занесло в моё дежурство…- покачал головой милиционер.
- Простите, сержант, как фамилия человека? – заинтересованно спросил стоявший рядом доктор.
- Пронозин, - повторил Трухмаев и присел на корточки –  смывать кровь с рук водой, скопившейся между шпал.
- А вам-то зачем, доктор? - поинтересовался он, стряхивая капли воды  и вытирая руки о пиджак мертвеца.
- Я ехал этой электричкой на работу. Как  уже говорил, работаю психиатром, в Пензенском стационаре. Александр Живцов меня зовут, так вот, у меня там старичок-пациент есть с такой фамилией. Вялотекущая шизофрения у дедушки, отягощённая синдромом капюшона, ожиданием третьей мировой войны… И навязчивой идеей получения важного письма от сына… В общем профессиональная деформация личности, поскольку он долгое время работал каким-то секретным почтальоном… Так вот я подумал, может это его сын и он ехал к своему отцу, моему пациенту…
- Капюшон, - повторил сержант, - да, накрыть его надо, пока труповозка едет.
Сходите, кто-нибудь, поищите какую-нибудь дерюгу! – зло крикнул он  в толпу.
Толпа немедленно начала расходится, потянувшись к автобусной остановке.

Сержант сплюнул и пошёл в сторону станции.
Доктор Живцов задумчиво смотрел на  разбитую голову водителя. Затем,вдруг щёлкнул пальцами и побежал к автобусу.

Добравшись до стационара, он заперся в кабинете и раскрыл больничное дело Пронозина. Галоперидоловая терапия, инсулин, ничего не помогло, пациент навязчиво ждёт письмо от сына. Глаза доктора хитро блеснули: что же, будет ему письмо, есть такой метод в современной психиатрии – шоковая терапия! Нужно написать что-то лёгкое, оптимистическое, что поможет старику набрать воздуха  в сморщенные лёгкие…Доктор намеревался растворить в письме каплю надежды словно кусок рафинада в горячем кипятке… Да ведь однажды он уже писал такое письмо…
Доктор вырвал листочек из тетради, сильно смял его, затем разгладил и начал:
«Здравствуй Пап! Как у тебя дела? У меня всё хорошо…»
Написав письмо, он вышел из кабинета, дошёл до палаты, где содержался старик, заглянул внутрь, увидел Пронозина усиленно трущего правый глаз, в котором постоянно лопались кровеносные сосуды и глаз всё время был залитый кровью.
Войдя в палату, он бодро начал:
- Пронозин, а вам письмо пришло долгожданное! Но я вижу у вас снова глаз красный, сможете ли прочитать сами, или, лучше позвать санитарку?
Старик дрожащей рукой взял письмо и, заплакав, затряс головой:
- Не надо… Сам, сам…

Придя утром на работу доктор Живцов от  медсестры узнал, что пациент Пронозин – умер час назад.
Медсестра протянула доктору  конверт.
- Вот это было в его руке.
Доктор забрал письмо, заляпанное подсохшими красными отпечатками пальцев. Прошёл в палату. Посмотрел в тёмное,  уже нелюдимое лицо Пронозина и засунул конверт во  внутренний карман, прямо под  щит и меч знака "Заслуженный работник НКВД"  на старом френче. У доктора Живцова вдруг появилась сумасшедшая уверенность, что мёртвый почтальон сможет доставить это письмо, его сгинувшему в сибирском лагере отцу. Они обязательно должны встретится в некогда святой и грозной, а теперь, уже, дарованной им навечно, земле.
Ведь только они - мёртвые - несмущённо наследуют её.