О кузнечиках

количество щепок, что летело при вырубке в умах единой национальной идеи. Иначе говоря, великий воин возомнил себя защитником народа. Раздумывая как остановить войну, он понял, что дракон умирает лишь тогда, когда ему отсечешь голову. Император был несказанно разочарован. Конечно, расстроило потрясателя вселенной вовсе не то, что его благие намерения были восприняты в чересчур темных тонах и тем более не то, что в глазах этого сухонького человечка он был средоточием зла, а то, что такой великий воин мог так низко пасть в своих рассуждениях.
- Я восхищен твоей смелостью и благодарен тебе за твои добрейшие намерения. Вопросы смерти мелочны и обсуждения не стоят, но всегда приятно, когда это происходит благодаря мастерам своего дела, а не по глупому случаю, - император жестом пригласил своего собеседника присесть. - Был у меня один генерал – слюной поперхнулся – не откачали. Он тоже страсть как народ любил: подавит восстание, закопает всех выживших в землю по шею и пилит им головы тупым напильником. Пилит, а у самого слезы в глазах стоят – пилит и рыдает, рыдает и пилит. Хороший был человек, одного понять не мог – я этот народ еще больше люблю, потому и воюю. Целостность, она ведь всем нужна, что человеку, что государству. Да, кстати...
Император достал из складок своего роскошнейшего одеяние маленький, убогий, замотанный бечевкой осколок стали.
- Возьми на память. Еще от прадеда достался – он тоже воином был. А то обидно прямо: ты мне такое одолжение делаешь, а мне тебя и отблагодарить нечем. Я же справедливый тиран, а не ограниченный монарх. Ты, кстати, запомни - не бывает монархии в подлунном мире. Есть две формы власти – тирания и анархия. А на Западе сейчас одно извращение. Основы их демократии – это вера в то, что стадо ослов может быть умнее одного погонщика. Сама их демократия – это вера в то, что стадо ослов может управляться несколькими погонщиками, но на деле все рано или поздно заканчивается абсолютной властью одного человека. И не может быть по-другому, ибо одному стаду – один погонщик, иначе, сам понимаешь – разброд. Другое дело, когда ослы наконец-то людьми станут, но до этого даже правнуки наших потомков не доживут.
Император удобнее сел на трон, закрыл глаза и представил себе, как он обрастает белой шерстью.
- Вот скажи, как я им дам абсолютную свободу, если их загон – это их голова? Только головы отсекать и остается. Им ведь все чужое нужно: кнут, мозги, пряник – своего-то нет. Видел, что случается в поле с баранами, которые всю жизнь в загоне прожили? Чахнут они там от тоски зеленой – им поле интересно только так, гипотетически – чтобы было куда стремиться. Ну ты готов?
В ответ убийца лишь замахнулся отточенным осколком стали, тот солнечным зайчиком ослепил жертву. В ушах повелителя Поднебесной застрял свист его собственного фамильного ножа. «Какая не трагичная смерть», - разочарованно подумал император. Но вот перед ним медленно начали всплывать какие-то полузабытые образы. Еще чуть-чуть и картина очередной жизни в полном ее великолепии… и вдруг все очарование рухнуло, разбившись вдребезги о веселый звон стали на отполированных плитах. Сухонький человечек развернулся и спокойно вышел из зала. Теплая волна ликования лениво поглотила императора. Естественно он радовался вовсе не тому, что остался жив, а тому, что великий воин, кажется, все-таки нащупал свою суть.  
Убийца же вышел из зала с одним из наиприятнейших чувств – чувством выполненного долга. Естественно, его рука не нанесла последнего удара не потому, что воина тронули слова императора, а потому что в какую-то минуту он осознал, что все происходящее все равно – чушь. Между всякими демократиями, демагогиями, анархиями и тираниями нет абсолютно никакой разницы, как нет ее и в том, когда, кому, как жить и как умирать. А рубить головы драконам – занятие вообще неплодотворное, поскольку у них все равно вырастают новые. Но самое главное, если присмотреться, то понимаешь, что все драконы и так безголовы.
На следующий день император велел схватить своего начальника тайной охраны и казнить. Естественно, он сделал это вовсе не потому, что сухонький человечек покушался на его жизнь, а потому что постигшему суть не стоит болтаться черт знает где – в запутанном сне какого-то мелкого пекинеса. Но за смелость должно отдавать дань восхищением, так, по велению Потрясателя Вселенной, смерть безродного война-убийцы вся Поднебесная оплакивала еще целую неделю.  
Дождь стучал, от жасминового чая больше не поднимался пар. Толстый человечек задумчиво чертил план наступления, рядом с ним беспокойно ерзал лапами во сне белый пекинес с коричневым носом.


Иногда я задумываюсь – что чувствовал Будда за секунду до того, как стать Буддой? Иисус – за секунду до того, как стать проповедником, Мухаммед - за секунду до того как стать пророком? Как ни странно, мне гораздо легче представить себе чувства бога, нежели эмоции того, кто вот-вот им станет. Похожи ли они на предчувствие смерти?
Погода стояла великолепная – плотный туман нежно и тщательно укутал наш мелкий горный мирок. Лишь иногда то тут, то там из сероватого ничего проглядывали острые очертания скал. Еще на постоялом дворе ко мне привязался один китаец. Он направлялся к местному сёгуну - обучать его армию приемам с тем черным огненным порошком. Весь этот человечек был каким-то жиденьким – жиденькая косичка, жиденькие белесоватые глазки, жиденькая бородка и морщинистая сухая кожа из рисовой бумаги. А  еще он был умным, очень умным, но не знал, как совладать с этим недугом, а потому уже второй час изливал на меня словесные отбросы своего беспокойного разума. Так мы и шли вдвоем через перевал, с трудом различая за мокрой пеленой скользкие камни тропинки и пустые зимние небеса обрывов.
- …А история та такова. Жил когда-то один наимудрейший сёгун, и было у него два сына. Умирая, старшему отдал он деревянный посох, а младшему – все свои земли и воинов. И ушел тогда старший в далекие страны, а младший остался править. Щедро плодоносили его поля, тучнели его крестьяне и были доблестны его войны. Боялись его враги. Но вот однажды из далеких стран вернулся домой старший сын. И носил он одежду бедную, и имел он имущество скудное. Радушно встретил его младший брат, богато одел, сытно накормил и оставил жить у себя в замке. Однако ушел вскоре старший сын, но лишь для того, чтобы вернуться с огромной армией. И пришла на земли старого сёгуна война, и пришел с ней голод. Победил старший брат младшего, ворвался к нему в замок, взял себе в жены его жену, отослал сына его в далекие монастыри, и тогда завершил младший брат жизнь свою обрядом сепукку, а старший остался править. Кто-то на это скажет – « не жди от живых справедливости », но мы-то понимаем…
И вдруг совершено неожиданно и беззвучно из тумана выплыли две тени. Вначале показалась старуха – величественная на вид, несмотря на всю ее иссушенность и сгорбленность. Ее роскошное кимоно было изъедено молью и потерто, ее драгоценности в поредевших волосах погнуты и тусклы. Живое воплощение будущего любой из всех когда-либо существовавших цивилизаций. Остатки былого великолепия, рассыпанные по все еще внушительным руинам. Правой рукой старуха перебирала четки, безмолвно шепча ей одной понятные молитвы, от левой ее руки в туман то провисала, то натягивалась алая шелковая лента. Через несколько мгновений из серовато-влажного марева вынырнул щенок. Он неуверенно перебирал лапами, все время принюхивался и вжимался в землю. На его конце ленты был подвешен маленький серебряный колокольчик, но за все это время он не издал ни звука. Продолжая свой странный танец, пес медленно приблизился. В самой середине его черных глаз стояла та же мутная пелена, что окружала нас всех. Щенок был слеп.
Старуха–поводырь и пес-слепец так же тихо растворились в тумане, как выплыли из него, словно два гостя из мира духов, потерявшихся где-то на низших уровнях бытия. Я не уверен, но мне кажется, что в какую-то секунду своей жизни все люди выглядят именно так – затерявшимися гостями из далекого мира духов. Китаец, с серьезнейшим видом рассуждающий о глубинах притч и историй дзен, никого не заметил.

В детстве, во время тренировок, я мечтал о настоящих заданиях. Мне казалось, они обязательно несут в себе какой-то эмоциональный накал. На деле же, это больше напоминает процесс бритья: тело повторяет заученные движения, какая-то маленькая часть ума следит за их благополучным выполнением, а сам ты в это время полностью погружен в свои мысли. Проникнуть в замок было несложно: вода, стена, да солдатские разговоры. Я обеспечиваю самураям достойную смерть – они мне сносную жизнь. Вроде бы симбиоз, но думается мне, что первое милосерднее.
В покоях царил полумрак, пахло благовониями, и поскрипывали половицы. Вдруг на одном из балконов мелькнул белый лоскуток. Так странно – в такой поздний час, в этой половине замка, в полном одиночестве на балконе сидела девочка. Она смотрела куда-то вверх, и волосы ее, заботливо причесанные перед сном, но уже растрепавшиеся, чуть-чуть кудрявились, а в них, послушная любому дуновению ветра, танцевала алая шелковая лента. Кто бы мог подумать, что такой покой может снизойти на человека только оттого, что где-то на деревянном балконе холодной безлунной ночью сидит одинокий ребенок с алой шелковой лентой, едва поблескивающей в темноте. Красота неуловима, давно потеряна и вообще ее не бывает, но в тот момент, и я могу в этом поклясться, мне удалось поймать красоту. Она застряла внутри меня таким ярким осколком, что я почти назвал бы это предчувствием. На однотипной равнине всех человеческих жизней, я бы назвал это робким предчувствием гор.


Медленно и осторожно остатки жасминового запаха расползались по комнате. Белый пекинес отвлеченно пожевывал таби хозяина. Он размышлял о том, что величайшая победа воина всегда кроется лишь в глубочайшем его поражении. Люди так трогательны в своих страхах – они до сих пор не верят в то, что нет ничего неприемлемого. А ведь мысленная река может запросто стать океаном – достаточно полного крушения берегов. Правда, пекинес был неуверен, мысленные реки ли принадлежат людям или люди являются берегами каких-то мысленных рек. Может, без своих рамок, человек уже и не человек вовсе. Через маленький череп пса и дальше тянулись бы подобные экзистенциальные думы, если бы не пыль – пес громко чихнул. В ту же секунду из угла вылетела черная тень, визгливо лязгнул метал, грустно простонала половица, и на коричневый нос собаки капнуло что-то теплое. Посередине комнаты в очень странных позах застыли два силуэта, тишина между ними била фонтаном. Вдруг толстый человечек опустил блестящую полоску стали.
- Ну что, раз так, то может чайку?
За окном клубилась предрассветная темень. В комнате медленно заваривался чай, а две синеватые тени вытирали свои заляпанные металлические продолжения.
- Спасибо тебе, добрый гость! Порадовал ты меня сегодня! Уж как давно мне наемников не подсылали - мы с псом разжирели совсем. От такой ведь спокойной жизни и помереть недолго. Где чай пить будем – здесь или в саду? Правильно – тут останемся. Мы же знаем, что сад