так далее. И никогда в жизни он не позволял себе такого хамского и мерзкого поступка. Сочетание «хамы-мерзавцы» звучало все реже и реже и, в конце концов, он все же вынес вполне устраивающий нас вердикт: две недели неувольнения. Это было почти совсем ничего, так как в увольнения мы и так не ходили, а только в самоволки. Через неделю приехала мать с братом, и штурман эскадрильи на свой страх и риск отпустил меня на двое суток. Хотя, я слышал, его жена всячески укоряла флагмана, типа: «На фига тебе эта ответственность? Он же опять напьется». Не напился. Подвести штурмана эскадрильи я не мог.
Что же заставило командира, считающегося неумолимым и даже жестоким, так сильно смягчить свое первоначальное решение. Просто, когда мы ушли, он чувствовал сожаление, что мало нам дал. А когда мы вернулись, еще час пилил и читал нотации, считая себя великим педагогом. На деле же это мы манипулировали им.
Прошло пятнадцать лет. За это время мне еще пришлось воспользоваться училищным опытом. Если попадет вам под руку мой рассказ «Вот она, благодарность», не поленитесь и прочтите его. Там сохранен и увеличен мой опыт по избеганию или уменьшению наказаний. А ведь все мы под Богом ходим. И вот через 15 лет пришлось мне еще одного бедолагу вытаскивать из подобной беды.
Поступил я в академию. Границ нашей радости, моей и других поступивших со мной офицеров, увидеть не предоставлялось никакой возможности. А где радость, там и выпивка. И это в горбачевские времена, когда нас всех строго предупредили: попасть в академию очень тяжело, а вылететь – элементарно. Достаточно выпить рюмку водки и во всеуслышание заявить об этом. Или другим каким способом дать начальству знать, что ты не согласен с антиалкогольной направленностью политики генерального секретаря КПСС.
Как такового, сухого закона не было, и в баре при Доме офицеров подавали шампанское и коньяк по такой умопомрачительной цене, что офицеры, принеся с собой спирт, выливали его в бутылочки из-под пепси-колы. Со стороны казалось, что все сознательные и дисциплинированные. Правда, то одного то другого выносили под белы рученьки, но это происходило не иначе как от излишнего усердия в учении.
Вовчик, майор и башкир по национальности, и пьян-то сильно не был. Просто он, потанцевав, перепутал столы и, схватив бокал шампанского, жадно осушил его. Когда ему еще почти вежливо указали на его ошибку, он схватил второй бокал и выпил. Парни, что сидели за этим столом, рассчитывали с помощью этих бокалов сломить несильное сопротивление двух леди. Денег у них больше не было, и они высказали Вовчику свое раздражение подобной бесцеремонностью. Тут закипела горячая башкирская кровь и вспыхнула незначительная драка с опрокидыванием стола и вызовом патруля. Воинственный потомок Чингисхана попытался убежать от патруля, чем усугубил свое незавидное положение, и был вскоре отловлен.
Утром, печальный и потерянный, он стоял возле входа в корпус факультета и угрюмо рассматривал листок бумаги в своих руках.
– Привет, старина! – весело приветствовал я его, хотя испытывал тяжкие муки, терзаемый известным синдромом. – Чего стоим, на занятия опоздаем!
– А я уже отзанимался.
– Что-то раненько сегодня.
– А я … вообще…навсегда, – и чуть не плача, – вот обходной лист дали.
- Так что случилось-то?
Вовчик все откровенно мне рассказал. Как его чуть ли не час порол начальник факультета. Все рассказывал, как он примерно и добросовестно учился и какой он, Вовчик, негодяй. Взвинтил себя и вынес решение: гнать из академии и «телегу» командиру полка послать. А командир у них такой, что служба Вовчика, считай, закончилась. А он был такой перспективный. Э-ээх!
– Слышь! А он когда тебе обходняк вручил, не хотел еще чего добавить? Ну, вроде еще и пинка под зад дать. На дорожку.
– Да вроде хотел. Но тут, к счастью, кто-то зашел.
– Ничего себе – «к счастью». Ты вот что. Ты вернись и подожди под кабинетом, когда он один останется. Потом зайди еще раз и покайся. Он тебя еще час пороть будет, но, может, хоть в академии оставит. Хуже чем есть уже не будет.
– Да нет. Не простит.
– Иди-иди. Хуже не будет. Упирай на то, что всю жизнь мечтал и так далее. Что на радостях одну рюмочку выпил. А кровь у вас, башкир, горячая, как в самоваре. Ну и так далее. Иди, говорю.
Послушался Вовчик меня. После занятий встречаю его в столовой. Даже на шею мне кинулся.
– Оставил, оставил меня в академии. Часа три еще порол. И замов вызывал, и замполита факультета, и начальника кафедры. Все по мне прошлись. Но… оставил. Служебное несоответствие воткнул, приказал на днях письмом в полк отправить. Но оставил.
– Ну то-то же.
Дня три я Вовчика не видел. Он по кафедрам ходил, в учение вникал…. На третий день встречаю. Опять печальный.
– В чем дело? – спрашиваю.
– Да, вот… отправляет «телегу» со служебным несоответствием в часть. Девочки со строевого отдела сказали. Письмо отпечатали. Вечерней почтой отправят…
– А ты не понял, зачем они тебе это сказали?
– Ннну предупредить, наверное.
– Ты, Вовчик, наивен, как барашек, что травы не пробовал. Они тебе намекают. Бери коньяк, шампанское, конфеты. Отнеси им, а Элке, старшой, намекни, что вечером в гости придешь. Она, правда, не красавица. А ты парень видный. Придется ее отчпокать.
- Да я даже начальника факультета отчпокаю, лишь бы письмо не отправили.
- Ну, начальника факультета не надо. Пока что он нас чпокает. А Элку, уж будь добр. И чтобы не обижалась, на нас заочников. Она уже не одного выручает.
Обошелся Вовчик без служебного несоответствия. С красным дипломом окончил академию. Мы с ним вместе на приеме в Кремле были. Поступил он в очную адъюнктуру. И наверняка службу генералом окончил, весь в орденах, лентах, бубнах и кимвалах.
Никогда, даже если совсем не в дугу, сдаваться нельзя. Бейтесь до последнего.
(с) Александр Шипицын
