Я лежу тут уже семьдесят лет. Тут так тесно и темно. Посёлок Касторное Курской области, наше последнее пристанище. Хорошо, что хоронили нас без гробов. Мы ведь воевали вместе, погибали вместе, и теперь мы снова вместе, наша третья рота. Фёдор Чумаков из Омской области... Васька Рябинин из Ленинграда... Икрам из Ташкента... Фамилия у него такая чудная, выговорить трудно... И наш взводный, товарищ младший лейтенант Шкуренко Иван Валентинович. Пацан совсем, мальчишка после десятого класса, полгода всего на фронте, а немецкую "четвёрку" связкой гранат завалил. И я тут лежу, младший сержант Степан Лемешко, из Голой Пристани.
В январе сорок третьего мы держали тут оборону, сдерживали немцев и венгров, которые пытались вырваться из "котла". Обидно, что все получилось так нелепо. Я просто не заметил этих двух мадьяр, которые зашли к нам во фланг с пулеметом. Говорили мне еще на кадровой, что нужно гранату дальше бросать... Гранату я бросил, да только прошили они меня очередью. А хлопцы наши геройски дрались потом. Только я уже не мог ничем помочь... И "тридцатьчетвёрки" наши поспели, когда от роты остались рожки да ножки.
Кого увезли в медсанбат, а нас вот тут и закопали. Деревянный столбик и табличка. Табличка сгнила, и стала наша могила пристанищем неизвестных солдат. Лет двадцать прошло, как поставили памятник, да только фамилий наших так никто и не установил. Но летом шестьдесят пятого приезжала моя Люба. И не одна, а с Танюшкой, совсем взрослой уже ... Как будто знали, что я тут лежу. Люба похоронку получила летом сорок четвёртого ... А через полгода и орден ей вручили, мой, "Красное Знамя" посмертно. Когда дочка выросла, приехали поклониться любой могиле солдатской. Знали, что я тут где-то похоронен, на Курщине.
А второй раз Танюшку я увидел уже в девяносто пятом, уже одну. Рассказала она, что Любушку схоронила уже как два года. Что колхоз наш, который гремел на всю Херсонщину, решили разогнать. Ненужным стал. И что живет теперь дочура моя за границей. Украина, мол, теперь отдельно живет от России, под петлюровским флагом и гербом. И Ташкент теперь стал заграничным городом ... Вот оно как получилось. Дочка на Украине, а я в России. Теперь, чтобы внукам ко мне на могилку приехать, нужно документы предъявить, что, мол, не шпионы едут, а наши же, советские люди.
Скучно здесь лежать. Только раз в году, 9 мая, венки принесут, какой-то хлыщ в заграничном костюме речь скажет, как будто наш политрук, только много слов непонятных ... Про товарища Сталина каждый год повторяет одно и то же, дескать, тираном был. Товарищ Сталин крут был, спору нет. Да только в декабре сорок второго и в январе сорок третьего мы бежали в атаку "За Родину! За Сталина!" И был он для нас воплощением Родины, родным и близким, сильным и грозным.
А два дня назад поздним вечером забрела сюда компания молодая. Парни и девчата. С папиросами, да с вином. Холодно было, так они костер распалили. А чтобы лучше горело, венок с могилы нашей забрали да в огонь кинули. Какой то парнишка сказал, что негоже так поступать, мол прадед у него тут где-то похоронен. Рассмеялись ... Лохом назвали ... Что, говорят, ты может еще гордишься своим прадедом-совком, который погиб, как пушечное мясо, за этого усатого идиота... А дивчина эта, в розовых брюках, весело так к памятнику нашему подошла и громко сказала, что лучше бы мы сразу немцам сдались, может они бы, правнуки наши, сейчас жили по-людски, ну как в Европе.
Горько мне стало. Горько и стыдно. Плакать хотелось, да глазницы пустые.
Люди! Что же вы сделали с собою? Что же вы сделали с вашими душами?
Да если бы я знал, что вы станете такими, я бы не погибал за вас в январе сорок третьего ...
