что они шесть лет назад купили трёхкомнатную квартиру и не зачали детей. После смерти Майи всё отойдёт ему, Анатолию Акимовичу: в придачу квартире – машина, гараж, сад и счёт в банке на миллион девятьсот восемьдесят пять тысяч рублей. После продажи имущества и обналичивания счёта он купит в Челябинске нормальную квартиру и затеряется там. А к будущей работе он уже с декабря прошлого года сделал первые шаги – во время служебной командировки.
Наутро Скорюпин зашёл к Зегре с просьбой одолжить ему на три часа его карбас. Зегря потребовал за аренду деньги. Анатолий Акимович, не споря, уплатил сполна и всё время проплавал возле берега, изучая сей древний вид транспорта и незнакомые воды. Расставаясь с Зегрей, уралец пробормотал, что на спокойном море карбас – что надо, и спросил, как он ведёт себя в шторм.
– В шторм на лодке лучше не выходить. Это тебе верная смерть выйдет, – хмыкнул Зегря. – Через три дня, думаю, поволнит немного. Баллов на пять-шесть. Так что, Акимыч, успевай, пока на море ходко.
И вот, пока Майя летала с сачком по земле, Анатолий осваивал воду. На третий день, ближе к вечеру, волны укрупнились, зашумели. Чтобы проверить, как будет справляться, Скорюпин выпросил карбас у Зегри и начал грести. Вроде бы, не шибко трудно оказалось. Он уже повернул к берегу и в момент устал, неизвестно, отчего. По тому, как берег начал отдаляться, Скорюпин понял, что течение тянет его в открытое море, и здорово перепугался. Он люто ненавидел свою кончину, отпирался от неё всеми мыслимыми и немыслимыми силами сознания. Поэтому начал отчаянно грести к берегу. Руки уже ныли, отказываясь бороться с тяжестью вёсел, когда вдруг Анатолий увидел невдалеке от себя другой карбас, ведомый чёрной сгорбившейся фигурой. Он закричал во всю глотку. Казалось, его услышали: чужой карбас начал приближаться к нему. Надежда всколыхнула Скорюпина, и он, налёг на вёсла с новой силой. Карбасы сблизились, и Анатолию удалось увидеть рыбака.
Лучше бы не видел.
В лодке сидел крупный худой горбатый человек в чёрном монашеском одеянии. У ног его лежало истлевающее тело женщины. Мёртвые глаза её неотрывно смотрели на монаха. Длинное плотное платье неопределённого цвета покрыто белёсой морской солью, как и тёмные волосы, и платок, и открытая кожа…
Скорюпин заорал не своим голосом. Горбатый монах не повернул головы. Он грёб монотонно, как машина, и что-то бормотал – вроде бы, под нос, но слышно было, казалось, по всему побережью. А побережьем был он, Скорюпин. И он никак не мог уловить смысл слов, раздающихся то ли по всему морю, то ли в его голове. И не мог отвести глаз от неподвижной фигуры в глубине карбаса – устрашающей своей древней неподвижностью, безжизненностью.
– Эй, вы кто? – закричал Скорюпин. – Вы что тут мертвецов развозите?! Вы из монастыря какого-то? Эй, старик, слышь? Я ж тебя спрашиваю, чего молчишь, в дно уткнулся?!
Но горбатый монах не отвечал. Грёб и бубнил себе под нос неразборчиво. Его старый тёмный карбас толкнул бортом борт Скорюпинской лодки, и тот едва не опрокинулся в воду.
– Спятил, что ли, старик?! Я ж утону!
И вдруг монах ясно сказал:
– Тонешь, Анатолий. В пучине тонешь. Не выплывешь, коли замысел свой богомерзкий не оставишь.
У Анатолия Акимовича перехватило горло. Он закашлялся, сожалея, что вообще открыл рот. Вытер заслезившиеся от резкого порыва ветра глаза. И обомлел: море чистое, безлюдное, и никакого карбаса с горбатым монахом и телом умершей женщины! Будто они в мгновение на дно опустились! Огляделся Скорюпин – а берег близко. Схватил вёсла – и к суше, не щадя сил.
«Чтоб я ещё сунулся на рыбалку!» – плевался он, вытаскивая карбас. Пока добрался до Кичигиных, поостыл немного, успокоился. Майе ничего не сказал. Молча ел обжаренную в муке кумжу и старался не вспоминать о том, что перепугало его до полусмерти. Приходилось вникать в восторженную болтовню Майи о бабочках: как она увидела шашечницу авринию, и как здорово, что она здесь, чтобы увидеть воочию свою сбывшуюся сказку!.. Анатолий Акимович слушал, не слыша. Её голос мощно заглушался повторяющимися вновь и вновь ясно, чётко, как диктором Центрального Телевидения советских времён, произнесёнными словами: «Тонешь, Анатолий. В пучине тонешь. Не выплывешь, коли замысел свой богомерзкий не оставишь… Тонешь, Анатолий. В пучине тонешь…».
«Молчи! Молчи! – взывал отчаянно Скорюпин. – Оставь меня в покое!».
Напрасные потуги. Монашеское обличение отдавалось в его голове болью. Кто он такой, этот злосчастный горбатый монах?! И вдруг Анатолий Акимович воспринял, наконец, то, что сию секунду рассказывал старожил Керети Тихон Еремеевич Кичигин.
Он издавна собирал исторические свидетельства о своей малой родине и все факты и легенды старательно вписывал в тетрадь, которую назвал «Краеведческие изыски». Сам он, по молодости отслужив год в Кремлёвском полку, остался в Москве учиться на геолога, тогда-то и нашёл в Государственной Ленинской библиотеке некоторые данные о Керети. Белое море не опустило своего рыбака. Тимофей Кичигин женился, народил троих сыновей и дочь, отработал геологом двадцать восемь лет, отпустил в жизнь детей и вернулся с женой на Северный берег Карелии. Конечно, Кереть нынче не то село, что процветало в течение четырёх веков, но… родина, что ни говори.
Скорюпина не интересовала история полуумершей деревни. А вот Майя Антоновна слушала повествование Тихона Еремеевича со всем вниманием. История для неё выступала в качестве первопричины любви к Родине. Чем больше знаешь, тем сильнее любовь.
Вот, к примеру, Ке́реть. Если б она в ней жила.
Почему её так назвали? Одни говорят, что от саамского слова «гиера», то есть, верхушка, макушка, верховье реки. Другие – что от саамского «керет» – кережка, то есть, саамские сани в виде лодки. Село застроилось в конце пятнадцатого века на месте первых людских поселений времён среднего мезолита. Оно было богатым, потому что через него проходил торговый путь из Поморья в Швецию. А в шестнадцатом веке в Керети ловили рыбу, промышляли зверьём, варили соль и добывали слюду-мусковит, немного жемчуга. Тогда же Кереть стала вотчиной Соловецкого монастыря, и в ней построили укреплённый острожец. Её разоряли и отстраивали заново, она нищала и обогащалась. А в начале восемнадцатого века в Керети открылось волостное отделение Кольской таможни, которое просуществовало более двух веков и было упразднено приказом НКВиТ только в 1926 году. Ещё в селе работали мировой судья, становой пристав, сельский врач, лесничий и таможенный чиновник, имелась даже школа.
С середины марта до конца мая через Кереть тянулись обозы с рыбой и зверьём. В начале девятнадцатого века на вылове сёмги и сельди рыбак мог заработать за сезон до двухсот рублей! В конце столетия на пристани богатеющего год от года села красовались одно паровое, десять парусных и шесть промысловых судов. Кроме моря, монеты Керети приносил новый лесопильный завод братьев Савиных. И вскоре местечко сие стало промышленным и экономическим центром Карелии, соединяющим морские пути из Мурманска и Архангельска. Выстроили здесь санитарный пункт, церковь и почтово-телеграфное отделение.
В революцию семнадцатого года Кереть, на удивление потомкам, не погибла. В ней долгое время существовали восьмилетняя школа, клуб, пекарня, магазин, библиотека. В 1933 году в ней организовали рыболовецкий колхоз «Красный рыбак», а в конце пятидесятых Кереть стала посёлком городского типа, обжитым тысячью с лишним человек…
Но в глубине советского времени всё изменилось к худшему. На границе семидесятых угас рыбный промысел. Из-за нарастающих трудностей по доставке леса закрыли лесозавод. Затем ликвидировали один за другим Керетский сельский совет, школу, больницу, магазин, пекарню, библиотеку. Керетчан потихоньку вывезли в Лоухи, Чупу, Кемь… Зато в семьдесят пятом году на территории опустевшего керетского лесозавода на острове Среднем появилась биологическая станция Санкт-Петербургского государственного университета, которая работает доныне. Хоть сейчас беги, смотри – рассматривай…
А сейчас что Кереть?.. Сами видите: полуразрушенные избы, то заросшие травой по окна, то – укрытые до крыши снегами. В тёплую пору наезжают охотники до диких мест, рыбы и зверья, да немногочисленные паломники…
Тут Анатолий Акимович неожиданно для себя спросил, к кому тут приезжают паломники? И Тайгина Мартыновна рассказала, к кому. Скорюпин слушал, не веря собственным ушам.
Оказывается, в начале шестнадцатого века родился в Керети в семье поморов мальчик. Назвали его Василием. Подрос мальчуган – и в Шуерецком скиту у старца Зосимы и преподобного Феодорита Кольского он научился читать и писать Лет в тридцать Василий женился. Его матушка во всём была ему помощницей. Он любил её всем своим горячим сердцем, и лишь ради этой любви оставил он свои мечты об иночестве. По возрасту молодого помора поставили пресвитером в город Кола в церкви святителя Николая чудотворца. И зажил он «с супругою в любви и целомудрии, всем людям на успех и на пользу, диаволу же и бесом на рвение и на зависть».
Отец Василий был одарённым священником, «и людей Закону Божию, яко истинный пастырь поучал». Нравом он был суров и порой крут, но честен и чист пред Богом и людьми. Сильно скорбел он о тяжком «идолобесии», о вере языческой, в которой пребывали многие лопарские семьи – коренные жители Карелии. Кольский батюшка смело противостал издревле сильной на Кольском Севере власти нечистого и, «добре подвизаясь на невидимого врага козни», вступил в опасную схватку с «тьмой века сего».
И вот как-то отец Василий заклял древнего демона, что запирал вход в Кольский залив и топил утлые судёнышки рыбаков, требуя жертвоприношений на языческом капище Абрам-мыса. Путь из залива в море стал свободен, страхи и наваждения бесовские исчезли, и жертвы языческие на мысу прекратились. Но этим своим действием настоятель Никольской церкви сильно озлобил бесовскую силу, и она затаилась до времени. Бес обещал отомстить своему врагу. И отомстил страшно. На шестом году семейной жизни иерей с матушкой возвратились в Кереть. В один ужасный день молодая женщина была убита своим мужем…
Скорюпин содрогнулся и стиснул руки.
– Отчего он её убил? – дрожавшим голосом спросила Майя Антоновна.
Тайгина Мартыновна пожала плечами.
– Кто знает сейчас? Только Бог… Времени-то сколь минуло… По житию-то вселился в жену Варлаама нечистый дух. Та стала вести себя соблазнительно, и никакие уговоры и увещевания не помогали. И тогда отец Василий прибегнул к «отчитке». Да только вот, пока молился горячо и пытался изгнать беса, смертельно её ранил, она и не выжила… Обманул его лукавый, так-то страшно отомстил.
Похоронил священник супругу и побрёл в Колу к преподобному Феодориту Кольскому каяться. А тот наложил на иерея епитимью: «вози, мол, тело убиенной тобою жены в карбасе, пока оно не истлеет, от Керети до Колы и обратно; постись строго, а рыбу ешь в одну только Пасху». Вернулся Василий домой. Выкопал из земли гроб-колоду с телом покойной. Выволок его на берег моря, переложил супругу в карбас и отплыл. Три года его карбас, который он называл «вторым гробом», плавал по
